Главная»статьи»проза»Валерий Кацнельсон - Москва Воронеж, далее-везде... (часть 4)
Валерий Кацнельсон - Москва Воронеж, далее-везде... (часть 4)
11.02.2023
ГЛАВА 15. «ОКТЯБРЬ»
Очная форма обучения занимала много времени, и его хватало только на семью, работу и учебу. Участие в джазовой жизни ограничивалось посещением концертов и других мероприятий, поиграть удавалось нечасто. Работа в ансамбле Генерсона, даже с учетом моих джазовых аранжировок, в творческом плане удовлетворения не приносила. К тому же лимит в три года подходил к концу, и желание перемен становилось все более очевидным. Оказалось, что уйти от Михаилборисовича не так просто, и в данном случае этот лимит я на пару месяцев превысил. Да и уходить пришлось не туда, куда хотелось, а куда придется, т. е. ловить момент.
Недолгое пребывание в коллективе, в который я попал, запомнилось только общением с Юрой Кестнером. Мы были и раньше знакомы, Юра работал у нас в «Юности» на замене, а помнил я его еще с воронежских времен. Кестнер приезжал туда на гастроли в качестве барабанщика оркестра А. Кролла. Он был единственным встретившимся на моем пути барабанщиком с консерваторским образованием по классу... фортепиано. Юра был сыном знаменитой Татьяны Евгеньевны Кестнер, заведующей фортепианным отделом ЦМШ (Центральная музыкальная школа при Московской консерватории). И неудивительно, что он закончил Московскую консерваторию как пианист в классе профессора А. Б. Гольденвейзера. Удивительно, что после этого Юра всю жизнь работал барабанщиком. Кестнер с ранних лет был автомобилистом. В то время обладание собственной машиной еще было редкостью, а «Волгой» особенно. У Юры были «Волги», сначала ГАЗ-21, а потом ГАЗ-24. Мы много времени проводили вместе, он происходил
из московской музыкальной элиты (от которой я находился в противоположном направлении) и рассказывал много интересного. После работы почти ежедневно мы заезжали к нашему товарищу, саксофонисту Жоре Колесникову (тому самому, который спас меня перед техзачетом, припаяв отвалившуюся от саксофона стойку). Его гостеприимный дом (а если быть более точным, комната в коммуналке в Хлебном переулке) был открыт и днем и ночью, я называл его филиалом шоферской столовой. (Рядом с Жорой, около концертного зала Гнесинского института, находилась одна из лучших московских чебуречных. В народе у нее было два названия: «Чебуречная им. Гнесиных» из-за расположения и «Шоферская столовая» из-за того, что туда на обед приезжали таксисты в большом количестве.) Пили чай, болтали. После того как мы перестали работать вместе, общение сошло на нет, но дружеские отношения остались навсегда. Много лет спустя одному моему родственнику понадобилось редкое лекарство (кажется, оно
называлось лидаза). Говорили, что достать его нереально. Я обратился за помощью к Юре, и он достал.
Следующим местом моей работы стало кафе «Октябрь» на Калининском проспекте. Оно располагалось на первом этаже киноконцертного зала «Октябрь». В этой работе оказалось несколько важных преимуществ посравнению с предыдущими. В первую очередь, конечно, уровень музыкантов и то, что это были джазовые музыканты. На трубе играл Володя Василевский, аранжировщик и в будущем лидер биг-бенда. Позднее его сменил один из моих любимых партнеров на все времена Игорь Широков. В дальнейшем все время то я его приглашал, то он меня, то мы вместе оказывались приглашенными в какие-то оркестры и ансамбли. На клавишных играл Володя Геркуленко, но вскоре его сменил опытный джазмен, пианист Володя Кулль. Долгие годы он был лидером различных ансамблей, с которыми выступал на многих джазовых фестивалях. Барабанщиком был Венедикт Королев, а сменил его Леша Токатлы. И только басист Люций Вартанов не менялся, потому что он был руководителем. Еще одним большим преимуществом для меня оказалось то, что Новый Арбат находился очень близко от улицы Воровского (Поварской), где располагалось Гнесинское училище. От учебы до работы — пять минут ходу. Иногда после занятий образовывался такой перерыв, что на службу рано, а домой заехать времени недостаточно. У нас в «Октябре» была удобная комната, куда я отправлялся в таких случаях, чтобы отдохнуть перед работой или сделать домашнее задание на следующий учебный день. А иногда и между парами можно было забежать дух перевести.
Работа была поставлена вполне профессионально. В большинстве своем репертуар составляли аранжировки. Конечно, основной целью было зарабатывание денег, но первое отделение полностью отдавалось джазу, и это была отдушина. Иногда наш ансамбль участвовал в джазовых концертах, и для просмотров в МОМА половина программы состояла из джазовых композиций.
В 1977 году меня неожиданно пригласил в свой ансамбль наш выдающийся музыкант Герман Константинович Лукьянов. Это был квинтет, состоящий из флюгельгорна, саксофона и ритм-секции, в которую входили Михаил Окунь — фортепиано, Валерий Куцинский — контрабас и Виктор Епанешников — барабаны. С музыкантами такого высокого уровня я раньше мог играть только на джемах, а в одном ансамбле — не приходилось. Помимо общих репетиций, Герман много занимался со мной индивидуально. Я приходил к нему домой на улицу Казакова и получал блестящие уроки импровизации, джазовой гармонии. Герман добивался точнейшего соблюдения всех штрихов и нюансов в партии, играл вместе со мной, и это была отличная школа ансамблевого музицирования. (Я не имел оркестрового навыка, а без такого опыта трудно научиться игре в группе.) Теперь уже, с высоты прожитых лет, могу сказать, что Герман Лукьянов был моим единственным джазовым учителем и время, проведенное с ним, было моим единственным джазовым образованием, которое (скажу пафосно) осветило всю мою дальнейшую джазовую дорогу.
Репетировали мы часто, Герман много писал и постоянно приносил новые сочинения и аранжировки. Бывало, что после репетиции забирал ноты и потом полностью переделывал, а
бывало, что забирал и больше не приносил. Я видел у него дома партитуры. Некоторые были протерты ластиком до дыр. Однажды на репетицию приехала съемочная группа. Снимали документальный фильм о А. И. Хачатуряне. В нем принимали участие некоторые ученики композитора, а Герман был одним из них. В фильм вошел небольшой фрагмент, где мы
репетировали пьесу Лукьянова «Один в поле не воин». Этот ансамбль дал всего два концерта, один в ДК ВОС, другой не помню где, и вскоре распался. Следующим детищем Германа
Лукьянова уже был ансамбль «Каданс», просуществовавший много лет. Через него прошло большое количество музыкантов, в том числе и молодых. Коллектив объездил множество
городов, участвовал во многих фестивалях как в СССР, так и за рубежом. Я продолжал поддерживать добрые отношения с Германом, обращался к нему за советом, а иногда и за помощью. А в 90-е, когда в Москве появился джаз-клуб в бывших центральных банях, снова поучаствовал в его квинтете.
ГЛАВА 16. «СОФИЯ»
Последним местом моей работы в МОМА стал ресторан «София» на площади Маяковского (Триумфальная). Рассказ о нем хочу начать с первого рабочего дня. Шел 1977 год, я жил уже в другом районе. За год до того мы переехали в хорошую трехкомнатную квартиру в самом начале
Чертановской улицы. Опять Коля Сальников помог вступить в кооператив и преодолеть все препоны, связанные с переездом в другой район Москвы. Еду в метро с запасом минут в двадцать, поезд останавливается в тоннеле и стоит полчаса. Опаздывать вообще неприятно, а в первый день...
Кто-то из музыкантов рассказал, что в «Софии» давно ищут саксофониста, что многих там уже прослушали и никто не подошел. Эта информация совпала с моим желанием поменять работу. Про «Софию» ходили слухи, что это очень хорошее место, да и саксофонист, которого надо было сменить, Дорик Бростерман, в плохих местах не работал. Я поехал, поиграл, и меня взяли. Обстоятельства сложились так удачно, а я в первый же день опаздываю на работу. Ужасно неприятно. Выпорхнул из метро и бегом. Как можно быстрей переодеваюсь и с тремя инструментами опять же бегом по коридорам, через кухню, через зал. Взлетаю на сцену, ребята играют, а я пытаюсь объясниться с руководителем. Он машет на меня руками... потом, потом. Доиграли до перерыва, сходим со сцены, и я опять пытаюсь рассказать о своих злоключениях. Руководитель ансамбля Володя Воронин не стал меня слушать и говорит:
— Валер, ты пойми, если во время того, как ансамбль играет, через зал бежит человек с саксом, все понимают, что он опоздал. А если мы играем, а через зал идет музыкант спокойно и солидно, публика видит, что идет солист, и это совсем другая картина. А опоздать каждый может, и похуже случается.
Скажу прямо, я такого поворота никак не ожидал. Подумал, что парень Володька хороший, решил меня поддержать. А это было и так и не так. Оказалось, что я попал не на службу, а «в санаторий». В этом коллективе была полная свобода. Опоздание не считалось опозданием: когда можешь, тогда и приходи. А можно и вообще не приходить. Лучше, конечно, предупредить по телефону, но тоже необязательно. На следующий день еще немного денег дадут. Отношения в коллективе душевные, музыканты хорошие. В начале работы можно джазок поиграть. Для того чтобы мой рассказ стал совсем неправдоподобным, скажу еще, что заработок был почти как
в Находке. Кроме клавишника Володи Воронина, в ансамбле играли басист Володя Бабенко, барабанщик Сережа Пырченков (младший брат другого хорошо известного джазового барабанщика Евгения Пырченкова), на гитаре играл и пел рок-н-роллы Лёша Белов (White), а певец Зикрет Гасанов был специалистом не только по мугамам и кавказскому репертуару, а еще и по Стиви Уандеру и Билли Джоэлу. Программы для прослушиваний в конторе состояли частично из джазовых пьес, частично из болгарской музыки (специфика ресторана обязывала). Володя писал аранжировки с разными нестандартными размерами: на 7/4, 11/4, 15/8 и т. п. А еще он обязательно вставлял в программу хотя бы одну сольную пьесу типа «Полета шмеля» Римского-Корсакова или «Мартовского хоровода» Динику. Воронин закончил Гнесинский институт по классу баяна и был виртуозом, причем не только на баяне. Ну как не продемонстрировать такой талант?
Я уже писал, что в 1974 году в музучилище им. Гнесиных открыли эстрадно-джазовое отделение. Начало было положено, и подобные отделения стали открываться повсюду. Среди прочих и в одном из старейших музыкально-образовательных заведений Москвы, в училище им. Октябрьской революции. Заведующим отдела в нем стал мой старый приятель Юра Елоян. Он и пригласил меня преподавать саксофон. Вообще, быть педагогом в среднеспециальном учебном заведении могут только люди с высшим образованием. Но поскольку в Советском Союзе до начала 70-х годов класса саксофона не было, саксофонистов даже с училищным образованием было немного, а с высшим — считанные единицы. И в этом случае можно было сделать исключение, что и произошло со мной. Так в 1979 году я принял класс саксофона в «Октябрьском» училище в качестве педагога-совместителя, т. е. преподавал, не оставляя основного места работы. Был один нюанс. В учебных заведениях такого типа зарплата зависела от образования. То есть за одну и ту же работу сотрудники с дипломом вуза получали больше, чем те, кто имел среднеспециальное образование. Юрий Эдуардович Елоян настаивал, чтобы я решал этот вопрос, да и другие коллеги частенько заводили разговор о вариантах поступления в вуз на заочное. Работа в «Софии» позволяла не придавать значения подобной проблеме, что я и делал поначалу. Учиться, имея семью и работу (даже две), не так-то просто. Это я хорошо знал. К тому же выбор, куда пойти учиться, был крайне мал, эстрадных отделений в вузах еще не было. Я не очень представлял себе,кто и чему может меня научить. Но постепенно настроение стало меняться. Мне казалось, что коллег немного смущает, что за одинаковую работу мы получаем разное вознаграждение (иначе зачем бы они так часто заводили разговор на эту тему). Кроме того, меня стали посещать мысли, что преподавательская деятельность со временем может стать основной
и тогда проблема, о которой идет речь, станет актуальной. Размышления привели меня к тому, что рано или поздно придется вопрос решать, а время идет и возраст и так уже не юный. Было два варианта: формальный — только ради получения диплома найти какой-нибудь заочный институт культуры, поступить и, особенно не вкладываясь, окончить; или более серьезный — совместить необходимое с полезным, получить от процесса практическую, профессиональную пользу. Последний вариант нравился мне больше, и я начал погружаться в проблему. Надо было искать хорошего учителя, и я его нашел.
В городе Петрозаводске, столице Карелии, находился филиал Ленинградской консерватории. Там на факультете духовых инструментов работал маститый музыкант, заслуженный артист, человек, проработавший 35 лет концертмейстером группы кларнетов в заслуженном коллективе — оркестре Ленинградской филармонии п/у Е. А. Мравинского, профессор Владимир Николаевич
Красавин. У такого музыканта, безусловно, было чему поучиться. Он брал саксофонистов, и там было заочное отделение. Все сошлось, надо было ехать в Петрозаводск. И тут в очередной раз в моей жизни началась цепь «случайных совпадений». Я поделился планами с Володей Ворониным. Выяснилось, что его близкий друг скрипач Игорь Сажин работает старшим преподавателем в
Петрозаводской консерватории, директором которой является другой его товарищ баянист В. Л. Калаберда. Все они были выпускниками Гнесинского института, вместе жили в общежитии. Володя созвонился с Игорем и договорился, что он сведет меня с заведующим духовой кафедрой
и окажет необходимую помощь. Есть большая разница — ехать в неизвестность или туда, где тебя ждут. Я поговорил с завкафедрой, получил нужные рекомендации, познакомился с В. Н. Красавиным, обговорил программу для вступительных экзаменов. Не зря съездил. Времени
оставалось много, и я не спеша начал готовиться.
ГЛАВА 17. «АРСЕНАЛ»
Случилось так, что и в «Софии» я трех лет не проработал. Хотя, если сложить все плюсы и минусы, получалось, что это была лучшая работа по сравнению со всеми предыдущими. Я
никуда не собирался и работу не искал. В данном случае она сама меня нашла. Позднее у меня несколько раз случались примерно такие диалоги со знакомыми из МОМА:
— А что у вас с Ворониным произошло?
Я отвечал вопросом на вопрос:
— В каком смысле?
— Ну из-за чего вы поругались?
— Да нет, мы не ругались, мы друзья.
— А почему же тогда вы разбежались?
— Да просто я ушел туда, где мне интереснее.
— Да ладно, из таких мест так просто не уходят.
А дело было так. В марте 1980 года на каком-то мероприятии мы встретились с Лешей Козловым, разговорились, и перед тем, как попрощаться, он пригласил меня на репетицию своего ансамбля: «Приходи, — говорит, — поиграем».
Я знал, что уже несколько лет существует ансамбль «Арсенал» Алексея Козлова, но этим, пожалуй, мои знания и ограничивались. Краем уха что-то слышал о джаз-роке, о Jesus Christ
Superstar, но не вникал, не входило в сферу моих интересов. Однако от предложений поиграть я обычно не отказываюсь. На следующий день приехал на репетицию, кроме Леши никого не знаю. Послушал, потом поиграли. Что, не помню, но уверен — первым был блюз Straight No Chaser, потом ещекакие-то стандарты. Было немного непривычно, но все остались довольны, и Леша пригласил меня на работу в ансамбль.
И я вдруг ясно почувствовал, что устал от ресторана. 15 лет с небольшим перерывом. Я уже был достаточно опытен, поэтому сначала обговорил некоторые условия и согласился. После нескольких репетиций мы выехали в поездку в Ростов и Краснодар. Обычно работа в этом коллективе строилась так: две недели репетиции в Москве и двухнедельные гастроли в двух городах. Выступления только на центральных площадках (как правило, на одной) без всяких выездных концертов. Четкость организации поражала. Это была заслуга выдающегося администратора Ирины Александровны Карпатовой. Для того чтобы обеспечить такие условия работы, нужно не только быть хорошим профессионалом, но еще и очень любить своих артистов. Это и был тот самый случай. В 1997 году я был в гостях у Ирины Александровны в Иерусалиме,
познакомился с ее сыном Игорем. Он пошутил тогда: «Мама "Арсенал" любит больше, чем меня».
Подходящего костюма для такой работы у меня не было, и поначалу я выходил в цивильной одежде, выглядел как белая ворона. Потом совместными усилиями что-то придумали. Уже в первой поездке я столкнулся с тем, о чем не подозревал. Популярность группы, а лучше сказать, слава, была огромной. В Краснодаре видел своими глазами, как молодые люди, в том числе и девочки, забирались по водосточной трубе на второй этаж и через туалет проникали в зал филармонии. Когда я выходил днем прогуляться и пройтись по книжным магазинам (обычное времяпрепровождение многих на гастролях), ко мне подходили люди и просили автограф. Это
оказалось для меня испытанием. В те годы была популярна группа Weather Report, исповедующая стиль Fusion, и «Арсенал» играл в этом же стиле. Раньше я с такой музыкой не соприкасался, но адаптироваться в ней было несложно. К тому же в концертах исполнялись и джазовые номера. Почти в каждый Леша включал свою любимую тему Work Song Нэта Эддерли. Не отказывали себе в удовольствии играть баллады. Моя любимая — Misty Эррола Гарнера. С какими только пианистами я ее не играл, причем чаще всего в дуэте. В концертах «Арсенала» эта баллада тоже
звучала часто и тоже в дуэте. И аккомпанировал мне на рояле Алексей Семенович лично. В состав «Арсенала» тогда входили: клавишник Слава Горский, гитарист Виталик Розенберг,
бас-гитарист Толя Куликов, барабанщик Стас Коростелев и духовая группа: трубачи Толя Сизонов и Женя Пан и тромбонист Вадик Ахметгореев. В Москве тоже были концерты, ансамбль принимал участие в джазовом фестивале 1980 года, проходившем в ДК «Москворечье». Это был год проведения Олимпийских игр в Москве, и «Арсенал» стал участником культурной программы Олимпиады. Это здорово мне помогло. Наступило время вступительных экзаменов в консерваторию. Мне приходилось летать на них между концертами, и по удостоверению участника культурной программы Олимпийских игр я беспрепятственно и без очереди мог приобрести билеты на любой авиарейс. Козлов был против моего поступления, справедливо задавал вопрос, как я буду уезжать на сессии во время гастролей. У меня же процесс был запущен, и останавливать его никак не хотелось. Я сказал, что это будет только моей проблемой и что постараюсь сделать все, чтобы моя учеба не мешала основной работе. После первого экзамена по специальности успел вернуться вовремя, а после второго, гармонии, произошла накладка. Рейс задержался на пару часов, и я примчался на такси в Театр эстрады только ко второму отделению.
И Алексей Семенович сказал: «Вот видишь...» Дальше было легче. После концерта в Ленинграде я улетел в Петрозаводск сдавать общеобразовательные предметы и оставался там до конца вступительных экзаменов. Помню, заказал такси к гостинице на пять утра, выхожу, сажусь в машину, едем в аэропорт «Ржевка» (был такой маленький аэропорт в Питере, откуда летали самолеты на близкое расстояние). Водитель включает какую-то чудовищную музыку и очень громко. Я, естественно, попросил сделать потише, а лучше вообще выключить. Он прибрал звук. Едем, дорога пустая, рано. И вдруг такси начинает плавно съезжать в кювет. Я уже был водителем, уверенной рукой хватаю руль, выправляю. Он очухался и говорит: — Я потому музыку врубил, что засыпаю, сутки за рулем.
Прилетаю в Петрозаводск — и к Игорю Сажину. Он приготовил для меня отдельную комнату в преподавательском блоке консерваторского общежития. Это еще более укрепило мой статус необычного абитуриента. На меня и так чуть ли не пальцем показывали: «Вон дядька поступает — саксофонист из "Арсенала"». Даже преподаватели не скрывали уважения. Слава детища Алексея Козлова шла впереди меня и освещала путь. И при всем этом я опасался, что меня
ожидает позор. Надо было писать сочинение и сдавать устно русский язык и литературу да еще и историю. Школу я окончил более 15 лет назад, мало что помнил и не представлял, как буду готовиться. И тут произошло самое главное «стечение обстоятельств» в моей жизни. Жена
Игоря Сажина Люба вела класс хорового дирижирования в училище, и в этот год ее лучшая ученица поступала в консерваторию. Игорь сказал ей:
— Люба, там дядька пожилой приехал поступать, уже давно буквы забыл, а ему русский с историей сдавать. Пошли свою Наташку, пусть хоть как-то его натаскает.
И пришла ко мне Наташа, 20 лет от роду. Ну, заниматься у нас не очень получалось, а помогла она мне сильно. Всякими шпаргалками и разными другими ухищрениями, о которых я и не слышал никогда. В консерваторию мы оба поступили, но это не главное. Главное, что через пять лет, во время выпускных экзаменов, в этой самой комнате (так совпало) состоялась наша свадьба. Настоящая, с баяном. Среди приглашенных был мой приятель Владимир Николаевич Мишин, завотделом эстрадной и джазовой музыки Петрозаводского музыкального училища.
Володя был активным участником всех джазовых мероприятий в городе, неплохо играл традиционный джаз на рояле, но по образованию был баянистом. И вот в разгар праздника он вдруг заявил: «Что за свадьба без баяна?» и потребовал обеспечить его вышеозначенным
инструментом. Побежали по общежитию. Студенты-баянисты своими инструментами дорожат, не дают. Одного все же уговорили, объяснили, что для профессионала, ту же консерваторию окончившего. И свадьба стала настоящей! А когда утром этого дня мы поднимались по лестнице ЗАГСа, ребята из консерватории, подрабатывающие там, сыграли для нас пьесу Теодора Гроуя Flamingo (почему именно эту пьесу, до сих пор не понимаю). В знак уважения, потому что музыку мы не заказывали. Наташа стала мне женой и другом на всю оставшуюся жизнь, родила четверых детей, и у меня их стало пятеро, четыре сына и дочка. А теперь, когда пишу эти строки, я уже дедушка семерых внуков. И хочу сказать, что лучшее, что было и есть в моей жизни, — это моя Наташа и мои дети.
Когда я переехал в Чертаново, мы случайно оказались в одном доме с моим старым товарищем еще по детскому духовому оркестру в ДКШ Игорем Зайдисом. Узнав о том, что я собираюсь в Петрозаводск, он спросил, есть ли в моих планах посещение музея «Кижи». Я ответил, что не думал об этом, но теперь понимаю, что есть. Сосед рассказал, что, когда он жил на Севере (его отец был полярником, поэтому Игорь провел там несколько лет), у него был друг, который сейчас работает в музее «Кижи», и было бы неплохо, если бы я передал ему привет, расспросил, как он поживает, и рассказал бы про него — Игоря. В свободный день между экзаменами я отправился на Кижи и разыскал друга своего соседа. Так я познакомился с четой Гущиных, Виолой и Борисом, одними из старейших сотрудников музея. Они постоянно находились на острове с начала весны и до поздней осени, за ними был закреплен домик. А зимовали в Петрозаводске, где у них была большая квартира в центре города на улице, понятное дело, Ленина. Мы подружились, бывало с Лёвкой, моим старшеньким, подолгу жили у них на Кижах. Рыбачили... Незабываемое время. Летом квартира Гущиных была свободна, и они сами предложили мне жить
там во время летних сессий. Зимой как-то перебивался в общежитии, но летом жил в отличной трехкомнатной квартире в центре с шикарной библиотекой.
Процесс обучения у заочников строился следующим образом: два раза в год сессии, зимняя (между первым и вторым семестром) и летняя (в конце каждого курса). Во время сессии — лекции, зачеты и экзамены, а также получение заданий на предстоящее полугодие, включая и письменные, которые нужно выполнять и в указанные сроки высылать по почте. А для того чтобы получить задания на первое полугодие, существовала короткая установочная сессия в начале
сентября. Я приехал на сессию, получил задания, поближе познакомился со своим преподавателем по специальности и обговорил программу. А через некоторое время получил
письмо от Владимира Николаевича. Скан с этого письма хочу разместить здесь. По-моему, оно является хорошей иллюстрацией того времени. Чтобы все было понятно, поясню: в ленинградской консерватории не было класса саксофона в чистом виде, были две специальности — саксофон-кларнет и саксофон-флейта. Флейта была моим первым инструментом, а на кларнете я никогда не играл, поэтому, естественно, выбрал второй вариант, и по флейте у меня был другой педагог. Красавин это как-то упустил.
Прошли экзамены, отпуск, сессия, началась работа. В «Арсенале» были две новости: состав пополнил гитарист Игорь Дегтярюк, и ансамбль пригласили на джазовый фестиваль в Западный Берлин. Леша сказал мне:
— Валера, я подам на тебя документы, но приготовься к тому, что тебя не выпустят.
В своей книге «Козел на саксе» Алексей пишет об этом Мне и самому это было понятно.Я еще и года не проработал в коллективе, к тому же никогда не выезжал за границу, а в СССР существовал негласный порядок, что первый выезд должен непременно быть в страну соцлагеря. Только после этого человек мог претендовать на поездку в капиталистическую страну. Тем не менее, документы были собраны и поданы. И к полному моему и всеобщему удивлению, меня пропустили. Никогда не узнаю деталей, но подозреваю, что это стало возможным потому, что поездку оформляли в Калининграде («Арсенал» работал от Калининградской филармонии), а нас
в это время там не было. Даже обычного в таких случаях собеседования с партийными органами я избежал. Вряд ли такое могло произойти в Москве. А Дегтярюка не выпустили. Его фотография осталась в буклете фестиваля, на который Игорь не попал. Предполагаю, то, что он оказался невыездным, стало причиной его скорого ухода из ансамбля.
В своей книге «Козел на саксе» Алексей пишет об этом по-другому, вот цитата: «Такой яркий музыкант, как Игорь Дегтярюк, не мог быть в ансамбле просто запасным, лишь для внутреннего применения. Пришлось срочно искать ему замену. Гитариста такого уровня я не знал и решил, как ни странно, впервые взять в «Арсенал» в качестве солиста исполнителя на тенор-саксофоне. Еще со времен игры в «Молодежном» с Володей Сермакашевым и в кафе «Ритм» с Сашей Пищиковым я полюбил звучание двух саксофонов: альта и тенора, причем в обоих случаях моими партнерами были колтрейнисты, люди, исповедующие фразировку, звук и энергетику, идущие от великого Джона Колтрейна. Я решил пригласить в «Арсенал» чисто джазового саксофониста, играющего тоже в концепциях Колтрейна, — Валерия Кацнельсона». Неудивительно, что одно событие через много лет может разными людьми вспоминаться по-разному. Тут и степень
вовлеченности (в этом вопросе я с Лешей конкурировать не могу и не буду), тут и память, которая порой подводит, могут быть и другие причины. При этом факт всегда остается фактом, и тут уж ничего не поделать. Игорь Дегтярюк пришел и ушел при мне. Я зачислен на работу в Калининградскую облфилармонию артистом-инструменталистом в камерный ансамбль «Арсенал» 10.04.1980 (так написано в моей трудовой книжке). А Дегтярюк появился месяцев на пять позже.
Berliner Jazz Tage — один из крупнейших джазовых форумов в Европе. Наши джазмены выступали на фестивалях в Польше, Чехословакии и других странах восточной Европы. А в капстрану это был первый выезд советских джазовых музыкантов. В состав делегации входила группа «Арсенал», трио: Ганелин, Тарасов, Чекасин из Вильнюса и два представителя Минкультуры. 29 октября прилетели в аэропорт «Шенефельд», там нас посадили в автобус и повезли из
Восточного Берлина через Берлинскую стену в Западный. Странное ощущение: едешь по городу, переезжаешь через пограничный пункт и попадаешь в другую реальность. Я не буду долго описывать свои впечатления, сейчас этим никого не удивишь. Скажу коротко. Когда после мрачного, серого совка оказываешься в сверкающем западном городе — впечатление ошеломляющее. Нас привезли в отель «Плаза» недалеко от улицы Kurfürstendamm. После заселения и раздачи суточных за два дня в размере 96 бундесмарок представителей министерства мы больше не видели. Оказались полностью свободными на все время пребывания, никакого контроля. Вечером нас повели на концерт. Выступление брасс-бенда, состоящего из старых и очень старых афроамериканцев, показалось скучным, и мы с гитаристом Виталиком Розенбергом ушли минут через 15. Предпочли погулять по ночному городу, это было куда интереснее.
Во второй день с утра мы опять гуляли уже по дневному городу, стараясь как можно более разумно истратить свои суточные. Знали, что другой возможности уже не представится. Днем был саундчек. Эта процедура удивила четкостью и профессионализмом. У нас обычно микрофоны настраивали под каждого музыканта индивидуально, здесь же они были настроены на
инструмент и на репетиции подверглись лишь небольшой коррекции. Место каждого музыканта четко фиксировалось цветным скотчем. Когда перед началом выступления мне показалось, что мы стоим тесновато, я сдвинул стойку с микрофоном и отошел на полметра. Меня тут же резко вернули на место.
Вечером состоялся третий концерт (первый и второй проходили накануне одновременно в зале филармонии и в театре «Метрополь»). Это был французско-советский день. В начале выступили два французских ансамбля, а после них трио ГТЧ и «Арсенал». Выступления предыдущих ансамблей я не слышал, надо было разыграться, сосредоточиться и приготовиться к своему. Но конец программы трио Ганелина и реакцию на нее я слышал и видел. Это был фурор, шквал аплодисментов восторженной публики. Их долго не отпускали со сцены. Для меня, скажу честно, это было большой неожиданностью. Я, собственно, никогда толком и не слышал эту группу, не интересовался подобной музыкой . Выходить после такого успеха соотечественников было, с одной стороны, легче, все-таки они были первыми и открыли путь весьма успешно, но волнения это только прибавляло. Нас тоже принимали неплохо, аплодировали, но сравнить это с тем, как провожали предыдущий коллектив, было нельзя. Какое-то время этот феномен не оставлял меня в покое. Мне казалось, что-то не так со мной, все понимают, а я нет. На первом же московском концерте ГТЧ я внимательно прослушал всю программу с начала до конца. Если не ошибаюсь, она была той же, что и в Берлине. Никакой предвзятости. Я был полностью открыт к восприятию того, что доказало свою состоятельность большому количеству людей на моих глазах, но... Никак меня это не затронуло, зато тема была закрыта:не мое. Все мы разные, и вкусы у нас разные, и, по-моему, это хорошо.
На следующее утро нас отправили домой. Минкульт посчитал, что «Берлин был взят», а давать нам возможность насладиться одним из крупнейших событий в мире джаза, посмотреть на выдающихся музыкантов (а там было на кого посмотреть) совсем не обязательно. Так что, из музыкальных впечатлений от Berliner Jazz Tage 80 у меня осталось только сверхуспешное выступление трио из Вильнюса. Опять мы оказались в аэропорту «Шенефельд», до вылета оставалось несколько часов. В те поры советским гражданам разрешалось в странах социализма менять 30 советских рублей на местную валюту. Нас предупредили заранее, что можно взять с собой 30 рублей, но никак не больше. После обмена у меня на руках оказалось 96 уже восточных марок. Наш перкуссионист был оставлен в аэропорту охранять инструменты. Он предложил мне взять и его 96 марок и вернуть в Москве 30 рублей, поскольку использовать свою валюту
ему негде. Предложение я принял с благодарностью и вместе с остальными отправился на S-Bahn в центр Берлина. Мы вышли на станции Alexanderplatz и оказались около большого универмага. Долго я бродил по нему и постепенно понимал, что деньги мне не потратить. После Западного Берлина не на что было смотреть. К большой своей удаче, в какой-то момент я оказался в отделе детской одежды. Вот тут я и оставил всю свою валюту, накупив кучу отличной одежды для Лёвы. Собственно, это все о моей первой поездке за границу. Она была короткой, но насыщенной. К сожалению, не музыкальными впечатлениями.
А вскоре последовала и вторая на «Джазовые дни» в Братиславу с 5 по 7 декабря. Здесь было все наоборот. Из туристических впечатлений почти ничего, помню, что отель назывался «Девин» и находился прямо на берегу Дуная, вот вроде бы и все. А музыкальных было побольше. Выступление «Арсенала» прошло с большим успехом. Кроме того, были съемки на местном телевидении. Одна из записанных тогда пьес — «Лампа Аладдина» с большим моим соло позднее попала на компакт-диск под названием «Неизвестный "Арсенал"», и это, к сожалению, все, что сохранилось в звуке от моей работы в ансамбле. В съемках участвовали несколько бендов, а в
конце записали еще небольшой джем, на который вместе с музыкантами из других групп пригласили Козлова и меня. Из фестивальных впечатлений осталось выступление чешского мультиинструменталиста Иржи Стивена и большой Jam Session, состоявшийся в один из вечеров на основной сцене по окончании концертной программы. На него почему-то из «Арсенала» пришел я один. Джем был веселый, один очень нетрезвый шведский саксофонист больше часа
играл, не останавливаясь, в отключенный микрофон, не обращая ни на кого внимания. В этот вечер я познакомился с отличным польским гитаристом Яреком Сметаной, руководителем группы Extra Ball. Много играли вместе, разговаривали. Ярек рассказал, что полюбил джаз за то, что там «можно ошибаться». В детстве он занимался на фортепиано, и его часто ругали за ошибки и даже били по рукам. Это очень ему не нравилось. А когда попробовал играть джаз, заметил,
что никто за ошибки не ругает и что можно научиться обыгрывать их и превращать в оригинальные находки. И, как сказал Ярек: «Я решил здесь остаться».
В Братиславе у меня оказалось неожиданно много денег. Кроме суточных получил приличный гонорар за запись на ТВ. Купил кожаный пиджак, подарки родственникам, а кроны еще оставались. Кто-то подсказал, что из Чехословакии нужно везти хрустальные люстры. Пошел в магазин, купил на все деньги приличную трехрожковую люстру и попросил получше упаковать для перелета. Упаковали так, что лишний раз разворачивать и смотреть не хотелось. А
дома, распаковав, обнаружил, что на одном рожке половины висюлек не хватает. Обманули меня словацкие братья. Года три коробка с люстрой пылилась на антресолях, пока мать одного моего ученика случайно не упомянула, что у нее родственники в Чехословакии. Я и рассказал, как меня там надули. Она предложила помощь и попросила пару висюлек для примера — и через некоторое время принесла недостающие детали. Люстру я сразу отнес в комиссионку, чтобы поскорей о ней забыть, но вот помню до сих пор.
Когда я слышу рассказы, подобные тому, которым хочу сейчас поделиться, то обычно не верю, потому что они бездоказательные. Этот же я слышал своими ушами и через несколько лет получил доказательства в полной мере. В общем, я расскажу, а вы можете не верить. Дело было в 1980 году. Подчеркиваю, в 1980-м. Послушать «Арсенал» в концертный зал гостиницы «Турист» на Ленинском проспекте пришли Андрей Тарковский и Александр Кайдановский с группой приятелей, очевидно, тоже киношников. Общались до и после концерта, и один из
присутствующих рассказал: «Едет он в небольшой компании на автомобиле по шоссе в Москву. Путь неблизкий, едут, разговаривают. Водитель видит — на обочине стоит пожилой человек с поднятой рукой. Остановился. Человек просит подвезти его несколько километров по пути. Место в машине было, посадили. Едут дальше и продолжают разговор, не обращая внимания на нового попутчика. Обычный кухонный разговор. О чем? Так понятно о чем. Как эта власть достала, ясно, что конца этому не видно. Так и сдохнем при совке! В наступившей паузе вдруг заговорил дедушка:
— Молодые люди, простите, что я вмешиваюсь в ваш разговор, но хочу сказать, что вы ошибаетесь. Скоро вам предстоит увидеть конец этой власти. Придет молодой по сравнению
с предыдущими генсек, немногим более 50. Он будет иметь отметину в виде пятна на голове. При нем произойдут большие перемены, и кпсс свою власть потеряет. Советский Союз распадется, и Россия уже не будет социалистической страной. Присутствующие не стали поднимать на смех немолодого и явно нездорового человека, но и не смогли скрыть некоторого скепсиса по поводу услышанного. И тогда дедушка добавил:
— Мне понятна ваша реакция, другой я и не ожидал. Но вы запомните мои слова, потому что я скажу вам что-то еще. Скоро я выйду, и вы поедете дальше, и сегодня у вас в машине умрет человек. Повисла неприятная тишина. Через пару километров странный человек вышел у какой-то деревни. Дедушку пообсуждали немного, потом разговор перешел на другую тему, и о нем стали забывать. А через некоторое время машина подъехала к месту, где произошло крупное ДТП. К ним обратились с просьбой взять человека, получившего серьезные травмы при аварии, и отвезти его в ближайшую больницу. По дороге этот человек скончался. Странный попутчик оказался прав, после такого забыть его было невозможно».
Спустя лет двадцать после этого я посвятил много времени изучению Священного Писания и еврейской истории и узнал, что в древнем Израиле был такой обычай: если какой-то человек пророчествовал на далекое время вперед, ему говорили: «Дай предсказание на завтра. Если сбудется — поверим, что ты пророк, если нет — побьем камнями». Это был первый случай ясновидения, с которым я столкнулся, но не последний. Постепенно репертуар ансамбля «Арсенал» стал мигрировать с запада на восток. Об этом можно судить даже по названию Лешиных композиций: «Посвящение Махавишну», «Лампа Аладдина», «Свет на пути». Пришел гитарист Витя Зинчук, играл он на акустической гитаре. Виталик Розенберг купил ситар и даже научился на нем играть. Духовая группа использовалась все меньше. А главное — все меньше становилось джаза. И однажды у нас с Лешей состоялся разговор. Он сказал, что мы теперь будем играть «светлую музыку», черного американского джаза больше не будет и что мне
придется перестраиваться. Я ответил, что руководитель отвечает за то, что будет происходить в коллективе, а я отвечаю только за свое решение. Мне было здесь хорошо, и желания уходить нет, но я пришел сюда как джазовый музыкант, и если меня совсем лишить любимой музыки, то работа полностью потеряет смысл. 10 января 1981 года я отработал последний концерт в «Центральном доме кинематографистов» на Васильевской. Сразу после этого уехал на первую зимнюю сессию, и в «Арсенал» больше не вернулся. Но американский джаз с Лешей Козловым мы еще поиграли. Он пригласил меня в свой квинтет, в который входили пианист Женя Ревнюк, Сережа Слободин на басу и Володя Васильков на барабанах. Но это было уже в 90-е годы.
ГЛАВА 18. ОКТЕТ
Работу искать не пришлось, она у меня уже была. Начав в 1979 году преподавать, я не прекращал это занятие, оставаясь педагогом-совместителем. А уволившись из Калининградской филармонии, перешел на основную работу. Музыкальное училище им. Октябрьской революции размещалось в двух помещениях. В старом здании на Большой Ордынке и в новом на Октябрьском поле. Второе было намного больше, и в нем располагалось большинство отделов. Там же поначалу занимались и мы. Юрий Эдуардович Елоян, заведующий эстрадно- джазовым отделением, оказался толковым руководителем. Ему удалось создать хорошую дружескую атмосферу в коллективе и наладить учебный процесс. Думаю, что он в большой степени приложил руку к тому, чтобы получить в полное распоряжение нашего отдела здание на Ордынке, куда мы и переехали. У меня был свой класс на втором этаже, условия отличные, нагрузка большая. Не было никаких причин быть недовольным новой работой. И все-таки... Чего-то не хватало. Чего именно, догадаться было нетрудно — постоянного музицирования, игры в ансамбле. Как говорится — руки чесались. Довольно быстро пришла идея, которая, как мне кажется, лежала на поверхности. Вокруг одни музыканты. Почему бы не попытаться их объединить? Вскоре после меня на работу в училище пришел мой друг детства барабанщик Женя Казарян. Еще одним музыкантом, с которым хотелось посотрудничать, был тромбонист Саша Сухих. На него также можно было рассчитывать как на композитора и аранжировщика, способного принять участие в формировании репертуара. Эти двое мое предложение восприняли с энтузиазмом. Дальше подключили педагога по контрабасу и бас-гитаре Стаса Ариевича и двух трубачей — Олега Земцова и Володю Василевского, который преподавал аранжировку. Название будущего коллектива вытекало из состава его участников: «Ансамбль педагогов училища им. Октябрьской революции». Мощно звучит! Правда, среди преподавательского состава не нашлось никого, кто мог бы занять место пианиста. Мы пригласили опытного джазмена Алика Никитина. Елоян предложил ему вступить в ряды педагогов, но Алик категорически отказался. Начали репетировать. Не помню, когда и откуда появился Боря Кузнецов и предложил свои услуги в качестве перкуссиониста. Идея понравилась, и Боря стал
восьмым, очень важным и полезным участником нашей группы. Так сформировался октет, который с некоторыми изменениями просуществовал около двух лет. Репертуар состоял из
наших с Сашей Сухих сочинений и аранжировок. Некоторые из них мы придумывали вдвоем. Сидели в классе по вечерам и ночам, не боясь опоздать на метро. У дверей стоял мой уже
через многое, включая Карелию, прошедший «Запорожец». Не буду пытаться описывать этот процесс, не такая простая задача, но скажу, что это было чрезвычайно увлекательно. Что касается моего сочинительства, то именно с этого момента я начал заниматься им серьезно. Уверенности еще не было. Мы подготовили часовую программу. Надо было где-то ее показать. Во-первых, необходимо было заявить о том, что мы существуем. Во-вторых, мне было важно получить первую реакцию на написанную мной музыку. На наше счастье, в Москве существовала джазовая студия в ДК «Москворечье» на Каширском шоссе, созданная и руководимая незабвенным Юрием Павловичем Козыревым. Это была настоящая лаборатория джаза. Много раз, когда мне надо было показать новый ансамбль или обкатать программу, я обращался к Юре, и он всегда предоставлял такую возможность. Так было и на сей раз. Концерт состоялся в рамках фестиваля в ДК «Москворечье» 3 июня 1981 года. Ансамблей было много, нас поставили в конец. Свой лимит, как обычно, все перебирали, и наше выступление перевалило далеко за полночь. Для того чтобы получить компетентное мнение, я специально пригласил уважаемых музыкантов: Германа Лукьянова, Алексея Козлова и Анатолия Кролла, а последний привел с собой Михаила Финберга — руководителя Минского биг-бенда. Все мои гости досидели до конца, за что им большое спасибо. Я уж и не надеялся. После выступления собрались, нас поздравили, высказали
свое мнение, в основном положительное, но и указали на некоторые, по их мнению, недочеты. Последним был Лукьянов, он, как всегда, удивил. Герман вынул блокнот и начал подробно разбирать каждую пьесу, начав, естественно, с первой. В этом концерте мы сыграли написанную мной и казавшуюся очень удачной балладу. Я был большим поклонником писательницы Виктории Токаревой, любил ее ранние произведения. Для своей баллады я воспользовался названием одного из ее рассказов — «Будет другое лето». Очень надеялся, что моя музыка передаст настроение этого рассказа и произведет достойное впечатление. Никто, однако, из приглашенных
мной о ней даже не упомянул. В концерте эта пьеса игралась третьей по счету. Вот Герман разобрал вторую, я затаил дыхание и... он перешел к четвертой. Я позволил себе перебить
маэстро и спросил:
— Герман, а моя баллада, как она тебе?
Он продолжал, не обращая внимания. Я настаивал: — Герман, посмотри, там у тебя под номером три, что скажешь?
— Ничего не скажу, не знаю, не понравилась, — немного раздраженно ответил Герман и продолжал дальше. Не могу сказать, что мне эта мелодия разонравилась или что на меня подействовала чья-то реакция. Нет. Но баллада как-то сама по себе исчезла из репертуара, я и не заметил. Причем навсегда.
Вскоре после первого выступления произошли изменения в составе. Олег Земцов отказался от участия в ансамбле, признавшись, что такая музыка совсем не для него. Мы уже привыкли к звучанию четырех духовых инструментов и не собирались от него отказываться. Но мне не хотелось приглашать второго трубача, я больше склонялся к тому, чтобы было два саксофона. Как-то поделился этой мыслью с Борей Кузнецовым. Он отреагировал сразу: «Пригласи Шеманкова». Это было неожиданное для меня предложение. Замечательный альт-саксофонист Виталий Шеманков занимал особое место в московской джазовой иерархии. Был лидером небольших ансамблей и играл преимущественно свою музыку. Мне казалось, что такое предложение его вряд ли заинтересует. Но мудрый Боря заметил, что неплохо было бы у него самого спросить. Я позвонил и спросил, и Виталик немедленно и охотно согласился. Это была большая удача, именно такого партнера мне и хотелось. Потом из училища уволился Стас Ариевич, и я пригласил басиста, с которым давно хотел поиграть, — Мишу Смолу. К тому же мне представлялось, что именно эта пара, Смола и Казарян, составят хорошую ритм-секцию. К этому времени Володя Василевский, игравший в нашем ансамбле на флюгельгорне, закончил большую работу, которой занимался не один год. Он написал шестичастную сюиту для биг-бенда и собирал оркестр из высокопрофессиональных музыкантов для периодических выступлений на концертах и фестивалях. Программа была весьма успешно представлена в Москве, Ленинграде и Ярославле. Сухих, Никитин и я тоже были участниками этого проекта. Василевский был родом из поселка Плесецк Архангельской области. И у него появилась идея провести концерт в Архангельске, на родине. Причем, чтобы оркестр играл во втором отделении, а в первом — наш ансамбль. Он договорился с архангельским джаз-клубом, обе программы были подготовлены, билеты на поезд Москва — Архангельск взяты. В назначенный день Борис Кузнецов заказал такси к своему дому с большим запасом времени, по дороге заехал за Сашей Сухих, а я поджидал их на Ордынке, где мы должны были загрузить инструменты и ехать на вокзал. Все шло по плану, мы отъехали от училища, выехали на Пятницкую улицу и оказались в глухой пробке прямо напротив станции метро «Новокузнецкая». Стоим и понимаем: если сейчас выйти и спуститься в метро, мы попадаем на вокзал с большим запасом, но у нас полная машина инструментов, и на общественном транспорте их никак не увезти. В общем, ехали мы долго, прибежали на перрон и, как в плохом фильме, увидели огни последнего вагона уже в конце платформы. Что делать? Ехать завтра на следующем поезде — мы на концерт не успеваем. Опять
взяли такси и в Шереметьево 2. Рейс на Архангельск есть, а билетов нет. И что нам помогло? Правильно, «случай». Боря встретил своих знакомых, работавших грузчиками в аэропорту и обслуживавших именно этот рейс, и они посадили нас в самолет со всем нашим скарбом. Не помню уж, как нам удалось разыскать организаторов концерта. Нас встретили и заселили в гостиницу. А бедный Василевский ехал в поезде и не знал, как ему выходить из создавшегося положения. Для всех было большим сюрпризом, когда на следующий день их встретили и рассказали, что мы уже на месте. Бенефис Василевского на родине состоялся и сопровождался большим успехом. В этой поездке я увидел, сколько сил и энергии у него отнимает оркестр. А ведь он был профессиональным аранжировщиком и имел много заказов. Мне стало ясно, что отдаваться полностью участию в нашем ансамбле он вряд ли сможет, а значит, надо искать другого трубача.
Музыкант, с которым я был готов играть когда угодно и где угодно, — Игорь Широков. Его я и пригласил. Но теперь получалось, что из восьми участников только трое работали в училище — Казарян, Сухих и я. Поэтому считаться ансамблем педагогов мы уже не могли. Надо менять название. Ход моих мыслей был примерно такой: идея создания принадлежит мне, вся организационная работа на мне, музыка большей частью моя. Саша Сухих здорово помогает в создании репертуара, но происходит это так: я прошу — он делает, я предлагаю — он соглашается, при этом инициативы не проявляет. Если я назначу репетицию — мы соберемся, если не назначу — все будут спокойно ждать. У нас появились поездки по линии «Росконцерта», все контакты с организацией на мне. Одним словом, я имею полное моральное право считать
ансамбль своим. На следующей репетиции поделился этими мыслями с партнерами, возражений не последовало, и на свет появился ансамбль Валерия Кацнельсона.
С приходом Широкова состав приобрел законченную форму. Каждый был на своем месте. Но возникла другая серьезная проблема. Игорь был очень востребованным музыкантом. Много ездил по стране и в составе разных ансамблей, и как приглашенный солист. Нужен был человек, который мог бы занять место трубача в отсутствие Игоря. А такому музыканту найти замену непросто. И тут Боря опять внес предложение, которое показалось парадоксальным: «Пригласи
Колесникова». Валерий Колесников был одним из лучших джазовых трубачей Советского Союза, и жил он в украинском городе Донецке. У меня возникло много вопросов к Борису: «Как ты себе это представляешь? Где Москва и где Донецк? Зачем ему это нужно? Что, ему больше делать нечего?» и т. п.Закончил я утверждением, что вообще с ним не знаком. «Вот и познакомишься», — спокойно сказал Боря. А весь этот разговор произошел в связи с тем, что нас пригласили
выступить в ДК «Москворечье» в концерте, посвященном 15-летию студии, а Игорь Широков был в отъезде. Я позвонил в Донецк, и в течение пятиминутного разговора понял, что все мои вопросы Борису были неуместными. Мы с Валерой быстро и легко договорились. Он прилетел в день концерта. Я встретил его на своем «Запорожце».
Приехали в училище и целый день репетировали. Валера Колесников оказался замечательным человеком, спокойным и скромным, и к тому же блестящим профессионалом. С учетом того, что программа была сложной, а репетиция единственной, можно сказать, что концерт он отыграл очень хорошо. Так в дальнейшем на постоянной основе в ансамбле попеременно играли два трубача. Игорь использовал только флюгельгорн, Валера больше играл на трубе. По манере они тоже различались, и звучание ансамбля в зависимости от того, кто играл, немного менялось. И это добавляло разнообразия. Концертов у нас было достаточно. Запомнилось выступление на джаз-фестивале в Куйбышеве (Самара), была еще одна поездка в Архангельск с замечательным джазовым пароходом на «Соловки». Был большой концерт в Таллине в зале «Эстония». Поездка осуществлялась по линии «Росконцерта», и на меня легли еще и административные функции. Три дня в Таллине оказались насыщенными и сильно меня утомили (джем, концерт, интервью да еще «работа с документами»). Все прошло хорошо, и я уже ждал с нетерпением, когда мы сядем в поезд, где, наконец, можно будет расслабиться. И вот этот момент настал, мы разместили свой многочисленный багаж, что тоже потребовало некоторых усилий, и только я собрался растянуться на полке, как в купе зашел человек с вопросом: «Кто старший в вашей группе?» Одно из купе, которые мы занимали, было последним. Пришелец попросил поменяться, т. е. освободить для него купе возле туалета и перейти в другое в середине вагона. Я категорически
отказался, мотивируя тем, что у нас много инструментов и что мы с большим трудом их только что разместили и делать это еще раз не имеем никакого желания. Он настаивал на своем — я на своем. И тут вдруг тон его стал хамским и просьба превратилась в требование, после чего мужик незамедлительно был послан по адресу и выкинут из купе. Через пару минут к нам постучался проводник и попросил еще раз выслушать возмутителя нашего спокойствия. Тот с улыбкой и очень вежливо попросил меня выйти в тамбур. Там он показал удостоверение сотрудника
органов и сообщил, что находится при исполнении и что последнее купе необходимо для выполнения задания. А стало быть, выбора у меня нет. Я только открыл рот, но он опередил меня, как будто прочитав мои мысли. Сказал, что они с напарником сами перенесут наши вещи и уложат их в том же порядке, в котором они лежали раньше. Позже выяснилось, что в вагоне едут двое китайцев, за которыми установлено наблюдение, и последнее купе нужно для того, чтобы они не могли покинуть вагон незамеченными. Я, наконец, залег на свою полку и выпал из общественной жизни, а Боря Кузнецов весь вечер провел в купе у китайцев. Они оказались какими-то учеными, деталей уже не помню. Заметным событием стало участие в фестивале «Джаз 82» в Москве в зале Олимпийской деревни. Этот концерт запиcывался на ЦТ, и пара номеров из него есть в Сети. У меня же сохранилась запись всего выступления. К сожалению, это единственная профессиональная запись октета, и, к еще большему сожалению, она безнадежно испорчена безобразным отношением звукорежиссеров. Они не отключили микрофон ведущего после объявления нашего состава, а он на голос был настроен гораздо громче, чем на инструмент. И этот микрофон озвучивал альт-саксофон на порядок громче остальных. Таким образом, все, что играет группа духовых, ушло в помойку. Качественных записей от хорошего ансамбля, занимавшего достойное место в джазовой жизни начала 80-х, не осталось.
Последние годы меня стало это тяготить, тем более что больше половины участников ансамбля уже нет с нами и совсем немного от них осталось в звуке. Целый год до того, как засесть за написание этих воспоминаний, я занимался тем, что собирал все, что осталось из случайных самодеятельных записей на кассетные и катушечные магнитофоны. Оцифровывал, пытался с помощью компьютерных программ вытащить все, что можно. Потом нашел человека, взявшегося
за реставрацию этого материала. И вот недавно я получил готовые CD. Конечно, качество записи сильно отличается от профессионального, но многое разобрать можно. И это точно лучше, чем ничего. Я не написал о педагогической работе. Скажу честно — ансамбль был для меня гораздо важнее и интереснее, поэтому и воспоминаний о нем значительно больше. Но кое-что рассказать надо. Интересная история была связана с тем, что в МОМА объявили ЛИКБЕЗ. То есть началась чистка, и всем музыкантам, не имеющим специального образования, грозило увольнение. Для того чтобы его избежать, надо было в течение короткого времени поступить учиться. Контингент зашевелился в поисках подходящих учебных заведений. Предприимчивый Юра Елоян быстро под это дело организовал в нашем училище заочное отделение, куда и ринулось большинство. Так моими студентами стали человек 20, а то и больше саксофонистов из МОМА. Со многими я был знаком по совместной работе в этой организации. Некоторые были вполне уважаемыми
музыкантами, некоторые много лет руководили ансамблями. А некоторые, такие как Валера Сергеев, Юра Петров и мой давний друг Толя Бойко, были старше меня. Человека три-четыре захотели учиться по-настоящему, а остальных, кроме диплома, ничего не интересовало. И что
мне было делать? Поразмыслив, я принял решение, оказавшееся правильным. С каждым в отдельности имел беседу, в которой рассказал, что и сам был в таком же положении, пришел учиться, будучи взрослым, и получил много новых и полезных знаний, которыми мог бы поделиться. Но если в этом нет надобности, то могу отпустить на свободу при условии, что они обязуются готовиться самостоятельно и качественно. Так, чтобы у меня не возникало проблем.
А если они будут их создавать, то проблемы к ним же и вернутся. И это сработало. Все решали свои вопросы как могли.
В 1982 году нашего директора Е. Г. Мухина назначили директором училища им. Гнесиных. Выскажу осторожное предположение, что ему не хотелось выпускать из-под своего контроля здание на Большой Ордынке. Иначе никак не могу объяснить, почему появилась идея объединения двух эстрадно-джазовых отделений, Гнесинского и нашего, в одно. У нас работа была налажена отлично, и в переменах не было никакой надобности. Думаю, и у них тоже. Однако этот вопрос обсуждался на самом высоком уровне и был решен положительно. В 1983 году весь наш отдел вместе со зданием был переведен в училище им. Гнесиных. Так я через семь лет после окончания этого заведения стал в нем педагогом.
На бумаге мы пришли к ним, а на деле — они к нам. И только теперь стало понятно по-настоящему, как же у нас было хорошо. Обстановка ухудшалась с каждым днем. Замечательная дружеская атмосфера, которая была у нас, постепенно улетучивалась. Я чувствовал, как возвращается напряжение, которое сопровождало меня все годы учебы в Гнесинке. Если раньше я шел на работу всегда с желанием, то теперь все изменилось до наоборот. Стало меняться и мое отношение к ансамблю. Все в нем было хорошо, кроме одного. В одной композиции может быть два-три соло. При таком количестве инструментов, как в нашем ансамбле, соло приходилось распределять равномерно между всеми, я за этим строго следил. И получалось, если в концерте пять-семь пьес, то у каждого два, максимум три соло. Мне этого мало. Пока я был увлечен аранжировками, новизной звучания, приходилось с этим мириться. Постепенно ощущение новизны исчезало, хотелось больше играть. В то время в большом зале Олимпийской деревни постоянно проходили концерты под девизом «Джаз + джаз», которые вел Алексей Баташев. Я
часто принимал в них участие и октетом, и в других сочетаниях. Мы дали несколько концертов секстетом. Пару раз я приглашал гитариста Виктора Зинчука. Постепенно стал понимать, что нуждаюсь в чем-то новом, что нужны какие-то большие перемены. Так ансамбль, который
приносил мне столько радости, позволил испытать столько новых приятных ощущений, который, наконец, впервые дал мне возможность услышать собственные сочинения, закончил свое существование, как и все когда-то кончается.
В 1984 году меня пригласили съездить в поездку денег заработать. Оказавшись на гастролях, я вдруг почувствовал такую свободу! И так мне захотелось не ходить больше в это училище. И особенно захотелось больше не преподавать. Никогда!
на фото 1: 1977г. И.Широков и В.Кацнельсон
на фото 2: 1980 г. Фестиваль "Джаз-80", В.Горский, В.Кацнельсон, А.Куликов, А.Козлов (автор - А.Забрин)
Над городом смог. Густой, плотный, синий... Трубы, какие-то непонятные сооружения, языки пламени, столбы черного дыма — прямо-таки тот самый гнилой Запад, который так любили показывать советские пропагандисты — конец ихней цивилизации. Но вот ...
Толпа у дверей ресторана "Палас" собралась нешуточная. Да и гости прибывали пачками, служители едва успевали отгонять машины на стоянку, как появлялись все новые и новые. Нарядные дамы в сопровождении элегантно одетых мужчин проходили через ...
По сообщению армейской информационной службы известный музыкант, майор ВВС Глен Миллер пропал без вести над Ла Маншем во время перелета из Лондона в Париж. Поиски продолжаются. Газета The Times, 24 декабря 1944 года В половине десятого «виллис" ...
У жизни за океаном есть одно неоспоримое преимущество-. оказываешься ближе к кумирам своей юности. Рок-музыканты (в отличие от джазмэнов и исполнителей классики) с годами отнюдь не выигрывают. И это грустно. Зато билеты на их концерты становятся ...
Кулль Михаил Ильич, 1935 г. р., москвич, джазовый музыкант, игравший в различных составах с середины 50-х до конца 90-х годов. Как многие джазмэны этого поколения, был музыкантом-любителем, совмещал музыку с инженерной работой, кандидат технических ...
Я перелетел из мира в мир, из жизни в жизнь, из Москвы в Париж, 14 июля 1978 года. То был день моей собственной Бастилии. Причина была личная, Я был уверен, что вернусь в Россию, так как родиной считал русский язык. Я писал с 14 лет и жил, как и ...
Завершение главы из книги Владимира Мощенко, посвященной известнейшему московскому музыковеду, ведущему, критику и исследователю джаза Алексею Баташеву. Окончание, начало в #5(19)'99 "JK". Да, говоришь ты, в Кировском районе столицы 4 августа I960 ...
Мы продолжаем публикации журнальных вариантов глав из будущей книги московского писателя и джазфэна Владимира Николаевича Мощенко. Первая глава выходила в "JK" #9-10 '98 и называлась по строчке из стихотворения Андрея Товмасяна "На мрачной долине ...
Начало в ##9-10'98 - 2-3'99. 1987. Отъезд Славы Ганелина Ганелин "сидел на отъезде", как тогда говорили, то есть ждал ответа из ОВИРа на свою просьбу о выезде. Выезжать с концертами он уже не мог, да и не хотел. Мы с Чекасиным продолжали работать. ...
Глава из книги "Джаз — народная музыка", изданной в Нью–Йорке в 1948 году и переизданной в Лондоне в 1964 году. Перевод осуществлен в Минском джаз–клубе в 1978 году. Первое широко распространенное определение джаза звучало как "коллективная ...
Из главы 5 "RitarDando" (Продолжение. Начало в ##9–10'98 — 1'99) 1985 — В Голландии Не считая выезда в Югославию, нас продержали под домашним арестом пятнадцать месяцев и наконец–то в июле разрешили уехать в Голландию, на "Nord See Jazz Festival". ...
Продолжение. Начало в ## 9–12, 98. Из главы # 4 "POI SEGUE..." (1981) Десятилетие Трио 8 марта на сцене филармонии в Вильнюсе мы отмечали десятилетие Трио. Это не было что–то специальное. Ничего особенного. Просто на афише было написано, что концерт ...