Herman Leonard - мы видим джаз его глазами

Разрешите представить вам Мастера. Его камера, как волшебный фонарь, доносит до нас через годы и десятилетия те образы, о которых мы, оказывается, знали так мало. Он играет изображением совсем как музыкант, создающий единственную и неповторимую импровизацию в этот единственный уникальный момент времени, и все персонажи стали для него теми фотографическими соло и брейками, в которых он выразил свою любовь к ним. Его имя — Херман Леонард.

Чуть-чуть истории

Он полюбил джаз и фотографию практически одновременно много лет назад, еще до второй мировой войны, будучи совсем ребенком. Джаз покорил его своей жизнерадостностью и непредсказуемостью, а увлечению искусством останавливать мгновенье он обязан своему брату, который "заразил" его страстью к фотографии и таким образом предопределил весь жизненный путь Хермана.

Приобретя первую популярность еще в школе, делая снимки друзей, он твердо решил избрать фотографию своей профессией и в 1941 году поступил в университет Огайо на факультет прикладных искусств. После окончания университета в 1947-м ему посчастливилось попасть в ученики к знаменитому фотографу-портретисту Юсуфу Каршу, который снимал самых известных людей того времени: Альберта Эйнштейна, президента США Гарри Трумэна, актера Кларка Гэйбла и многих других. В своей первой студии в Гринвич Вилледж в Нью-Йорке Леонард выполнял заказы журналов "Life", "Look", "Cosmopolitan", "Playboy", снимая молодых многообещающих актеров и певцов.

Но он не мог жить без джаза и, взяв камеру, частенько путешествовал по клубам 52-й улицы, Бродвея и Гарлема. Его пропускали, видя профессиональное оборудование, хотя работал он над образами джазменов поначалу исключительно для себя, без всяких заказов. Не стесненный никакими чужими редакторскими рамками, он мог экспериментировать и вырабатывать свой стиль — это была превосходная школа!

Тем временем карьера молодого фотографа стремительно шла в гору. В 1956 году его пригласил в свою экспедицию на Дальний Восток Марлон Брандо. Там Херман ознакомился с восточной культурой и обычаями, а возвращаясь обратно через Париж, получил ангажемент главного фотокорреспондента на фирме "Barclay Records".

Он много работал в мире моды и рекламы и одно время даже жил с семьей на маленьком испанском острове Ибица.

Наконец пришла пора и для персональных выставок его джазовых серий. В Лондоне, куда он переехал в 1988 году, состоялась первая такая экспозиция. Успех не заставил себя ждать, а выставок после этого было еще шестьдесят пять по всему миру с неизменным аншлагом.

Вернувшись в Штаты, Леонард сотрудничает со Смитсонианским институтом в Вашингтоне, и многие его работы сейчас хранятся в институтской коллекции. Университет Огайо, где он учился, наградил Хермана медалью за достижения в области фотографии, а институт Брукса в Калифорнии присвоил ему почетную степень доктора фотографии.

В 1996 году президент США Билл Клинтон лично отобрал часть его работ для подарка королю Таиланда, еще одному завзятому фанатику джаза.

Сейчас фотограф живет в Новом Орлеане, по-прежнему много работает как на концертах, так и в студии над своей новой книгой об истории и духе колыбели джаза.

Ко всему прочему, Херман Леонард еще и прекрасный повествователь и джазовый комментатор. Он собственноручно пишет предисловия к своим альбомам-книгам и воспоми нания о встречах с музыкантами. Поэтому послушайте лучше его самого и окунитесь в атмосферу любви и благоговения перед чудесной музыкой и ее творцами.

Как все начиналось

Пятьдесят лет прошло с той поры, когда я влюбился в Джаз. Еще маленьким мальчиком, до войны, мои уши всегда были переполнены музыкой, которую крутили на патефоне родители, но это была классика — Бах, Бетховен, Брамс, — я не особо впечатлялся этими звуками: они для меня слишком мрачны и тяжелы. Но однажды в 1938 году я услышал по радио развеселую сумасшедшую мелодию — "Flat Foot Floogie" в исполнении Слима Гольяра и Слэма Стюарта. Эта музыка просто заставила меня прыгать и смеяться от радости. За ними вступил Луис Джордан, а после него — Нат Кинг Коул. Они подцепили мою душу на крючок искрящимся счастьем, притопывающими ногами мелодиями.

Когда я уже учился в университете Огайо в 1941 году, на каком-то из наших вечеров играл оркестр Бенни Гудмена. Один из тромбонистов бэнда, Рэй Ветцель, разрешил себя сфотографировать после концерта. Я установил две вспышки: одну за его спиной, а вторую спереди, и она-то как раз и не сработала. В результате получился контурный снимок с темным фоном и эффектно подсвеченным сигаретным дымом на переднем плане. Вуаля — эта фотография стала моей первой художественной джазовой работой.

Через пять лет, уже отслужив в армии, я вернулся в университет заканчивать мою учебу. Тогда же я попал на первый вечер "Jazz At Philharmonic", организованный Норманом Гранцем. Выступали Бак Клейтон, Иллинойс Джеккет и Хелен Юмс. Страшно нервничая, весь концерт я снимал из зрительного зала: просто боялся подойти вплотную к сцене.

Позже, после окончания университета и очень удачной практики у Юсуфа Карша, я снял небольшую студию в Гринвич Вилледже, и Нью-Йорк стал надолго моим домом. Работая для различных изданий, я все же не мог оставаться вдалеке от джазовой сцены. Денег на входные билеты во все клубы у меня, конечно же, не было, и я просил владельцев позволить мне фотографировать на репетициях, а за это приносил им на следующий день большие отпечатки для афиши. Я также дарил снимки самим музыкантам, и вдруг начали случаться интересные вещи.

Джазовая фотография была для меня просто увлечением, хобби, но некоторыми моими снимками заинтересовались журналы "Downbeat" и "Metronome Magazine". Они платили совсем немного — $10 за отпечаток, но я был счастлив просто видеть их в очередном номере вместе со строчками благодарности в мой адрес. Так что на протяжении последующих лет камера стала моим универсальным входным билетом — магическим ключом, который открыл передо мной вход туда, где творилась история джаза.

1945-1956: би-боп в Нью-Йорке

Да, это не подлежит сомнению — начинались другие времена... другие звуки... другие запахи... другие ощущения. Сразу после победы союзников в войне будущее казалось очень многообещающим и светлым, полным надежд. Тогда в помине не было современных мировых проблем — загрязнение воздуха, повальное увлечение наркотиками и Бог знает, что еще. Экономика процветала, безработицы почти не было. Тот, кто поступал в университет, делал это исключительно ради карьеры в выбранном деле. А сейчас многие люди с учеными степенями предпочитают продавать гамбургеры... Да, это было время, когда слова соответствовали своему содержанию... и музыка тоже.

В Нью-Йорке на 52-й и 125-й улицах, на Бродвее и в других местах джазмены творили новый стиль, экспериментируя с классическими темами и изобретая новые. Монк, Паркер, Майлз, Диззи, Мингус — все поддерживавшие это новое направление по-особому подходили к ритму и гармонии, стараясь ошеломить и заинтриговать ваш слух.

Впервые услышав Чарли, я не мог поверить, что он действительно играет! Что случилось с мелодией? Вместо нее я уловил переплетение дразнящих воображение музыкальных фраз, находящихся то под, то над самой темой. Каждый должен был напрячься, чтобы приспособить свой слух к его манере.

Однако вскоре гений Паркера стал очевиден для всех. Это было интереснейшее, не скованное никакими рамками музыкальное исследование, открывающее целый мир новых идей. Подобные дела творились и в живописи: абстракционизм и сюрреализм захватывали умы художников. Я тогда не очень-то представлял себе, что присутствую при грандиозной джазовой революции.

То время было вообще очень благосклонно к любому джазу. Биг-бэнды тоже процветали. Бэйси, Эллингтон, Гудмен, Шоу, Дорси, Герман и разные другие составы работали и в больших, и в малых клубах, где иногда бэнд занимал столько же места, сколько и все посетители. Авангардные би-боповские группы можно было встретить почти в каждом месте: "The Downbeat", "The Onyx", "The Three Deuces", "Minton's Playhouse" в Гарлеме, "The Cotton Club", "The Apollo Theatre", "Birdland" — все эти клубы стали Меккой новой музыки.

В четыре часа утра одного дня в 1948-м году, в клубе "The Royal Roost" я слушал Чарли Паркера с его изумительной группой, в которой были Тэд Дамерон, Майлс Дэйвис, Оскар Петтифорд, Аллен Игер и Кенни Кларк. Неожиданно Чарли предложил всем своим коллегам поехать в одно из заведений Нью-Джерси и поиграть еще. Когда все музыканты поднялись и направились к выходу, он повернулся ко мне и бросил на ходу: "Пошли, парень!" Удивленный и возбужденный этим приглашением, я поспешно втиснулся следом за остальными в фургон, и мы двинулись. Клуб, куда приехала вся компания, был пуст — аудиторию составили его владелец и я. Группа поднялась на эстраду, и тут началось...

Я никогда больше после этой ночи не слышал ТАКОГО джаза. Музыка лилась абсолютно свободно, фантазии исполнителей не было предела, соло, одно лучше другого, сменяли друг друга почти без перерывов. Все настолько завелись, что смогли остановиться только к полудню.

Я приехал домой переполненным до краев джазом и абсолютно вымотанным психологи чески и физически, настолько грандиозным был музыкальный "заряд". Но самым большим горем оказался тот факт, что в этот вечер у меня не оказалось с собой ни камеры с пленкой, ни записывающей аппаратуры — ничего, кроме собственных ушей. Я, конечно, запомнил ту ночь навсегда — она так и осталась самым захватывающим событием во всей моей жизни.

В 1950-м году я стал свидетелем другого забавного случая: оркестр Каунта Бейси вызвал официантов и сотрудников клуба "Birdland" на матч в софтбол. Игра состоялась в Центральном парке. "Граф" в бейсбольной шапочке и шортах являл полный контраст себе самому на сцене: он резвился на поле с огромной живостью и энергией. Сара Воэн тоже играла, правда, она больше подшучивала над всеми игроками. Джо Вильямс был грозным подающим. Жены и дети игроков расселись вокруг на траве, наблюдая за игрой и посмеиваясь над постоянными, но несерьезными перепалками между Бэйси и Мойше Леви, владельцем "Birdland". Я не помню, кто тогда выиграл, да это и не имело значения: все остались довольны в то воскресенье.

В сороковые-пятидесятые годы в джазовых клубах в Нью-Йорке обычно бывала смешанная публика, за исключением, пожалуй, Гарлема, где редко можно было увидеть белое лицо. В центре города в некоторые шикарные заведения, вроде "Копакабаны", черным даже нельзя было заходить. Парадокс: почти все исполнители там же были цветными. Когда я впервые услышал Лену Хорн, поющую в этом клубе, я было пригласил ее после шоу подсесть за мой столик, чтобы поговорить и выпить с ней чашечку кофе. Она усмехнулась и сказала: "О, нет, извини. Они не разрешают нам садиться за столики. Некоторые посетители возражают..." Я хотел сфотографировать ее на сцене, но владелец запретил мне это делать. Мне ничего не оставалось, как пригласить ее в свою студию после выступления попозировать для серии портретов, и она любезно согласилась. Съемки затянулись на целых два часа и удались превосходно, если не считать того, что из-за них она опоздала на свое следующее ночное шоу. Это сейчас одни из самых моих любимых фото — такие чудные веснушки и все остальное...

1956-1960: Париж

Множество джазменов колесило тогда по Европе, где слушатели были более отзывчивыми и благодарными, чем в США. В Париже очень многие клубы имели джаз в своем репертуаре. Особенно отличались этим "левобережные" заведения — "Club St.Germaine" и "Club de la Huchete". Американские музыканты очень любили бывать в них из-за особой интимной, задушевной атмосферы, которую они не могли найти в Штатах. Помещения были небольшие, на 50-70 человек, свет в них приглушали, и джазмены могли играть так, как им самим нравится. Слушатели не приставали к ним с бесконечными просьбами об автографе или совместном снимке, относясь к артистам с уважением.

Кто только там не собирался?! Как-то в один вечер в "Сен-Жермен де Пре" играли и пели одновременно малый состав Каунта Бейси, Джо Вильямс (который был постоянно окружен хорошенькими поклонницами), Элла Фицджеральд с Оскаром Питерсоном (они даже умудрялись танцевать на эстраде размером со столик...), Энни Росс, которой аккомпанировал сам Бейси (изумительная комбинация!), Мезз Меззроу — великий кларнетист. Там сидели еще французские музыканты, особенно запомнилась свинговая гитара Саша Дистелля. В следующую ночь к этой компании добавились Сонни Роллинз и Бад Пауэлл... Регулярными визитерами были "Modern Jazz Quartet". А один раз приехал Стэн Гетц и устроил лирический сольный концерт на всю ночь, полностью загипнотизировав всю небольшую аудиторию.

После концертов в театре "Олимпия" или клубных джемов музыканты собирались на чашечку кофе или стакан вина в ночных бистро с их зеркальными стенами или в знаменитом кафе "La Coupole" — колонны в нем были когда-то расписаны рисунками и автографами художников, которых тогда, в 20-е годы, за работу кормили и поили. Джазмены полюбили Париж, и многие навсегда или надолго оставались там — Кенни Кларк, Джонни Гриффин, Дон Байас, Мезз Меззроу и многие другие.

Николь Барклай стала первым продюсером во Франции, выпустившим пластинки Паркера, Гиллеспи, Дэйвиса. Несмотря на невысокие перспективы продаж записей во Франции, Николь не передавала права на записи и распространяла их только под лэйблом "Barclay". Она была необыкновенной женщиной. Я впервые встретил ее в Нью-Йорке в середине 50-х, когда она нашла меня, чтобы приобрести мои работы. Мы встретились в отеле Плаза, в ее номере. Она была одета в шикарное платье и сразу же предложила бокал шампанского... Я принес дюжину фотографий и хотел просить за все $250, что было неплохими деньгами в то время. Она забрала их и заплатила по $250 за каждую: просто достала и положила на столик три тысячи! Я не пытался протестовать, думал, что она шутит, но это было всерьез!

Несколько месяцев спустя она позвонила из Парижа и попросила меня приехать поработать для ее звукозаписывающей компании. Это означало оставить мою студию, причем неизвестно, надолго ли. Я сказал своему ассистенту: "Принимай дела, парень, я, может быть, уже не вернусь". Через несколько дней я был в Каннах и снимал для нее джазовый фестиваль. Потом в Париже я делал фото всех артистов, которые у нее записывались: Жак Брель, Эдит Пиаф, Шарль Азнавур, Далида...

Я оставался на этой работе до 1960, а затем открыл свою собственную студию. Следующие 20 лет я занимался модой, рекламой и разными заданиями для всевозможных журналов... Атмосфера того времени уже никогда не вернулась...

"Воскрешение" прошлого

Херман Леонард никогда не переставал фотографировать джаз, хотя это далеко не всегда было его основной работой. Однако, несмотря на поистине мировое признание его работ, первый его фотоальбом, посвященный джазу, вышел только в 1985 году. Издателями стали французские друзья Леонарда — Даниэль Филиппачи и Франк Тено. Альбом имел успех, неожиданный даже для самих издателей, и через десять лет они решили возобновить эти джазовые фотовоспоминания, причем в сопровождении собственноручных заметок и описаний мастера.

Вы можете увидеть на этих страницах некоторые работы из альбома, любезно предоставленного автором редакции "Джаз-квадрата", и почувствовать саму атмосферу того времени, удержанную рукой фотографа, сумевшего найти, может быть, единственный верный ракурс. Также Херман ответил на наши вопросы, которые возникли в процессе переписки с далеким адресатом, и мы предлагаем вашему вниманию интервью, составленное из ответов на эти вопросы.

— Веласкес стал знаменитым, рисуя королей, но совершенно не интересуясь при этом политикой. С другой стороны, Тулуз-Лотрек изображал танцоров и танцовщиц, потому что был без ума от Мулен-Руж. Что, по-Вашему, наиболее важно для джазового фотографа — быть чистым профессионалом или еще при этом любить музыку?

— В любом деле, будь оно фотографией, музыкой или, скажем, дрессировкой слонов... главное — любить субъект своей работы. Если мне так хорошо удаются фотографии музыкантов, то это оттого, что я люблю их... Дрессировщик слонов тоже должен любить своих подопечных, чтобы добиться успеха. Конечно, я люблю джаз... Это было всегда.

— Какие, по-Вашему, фотографии удавались Вам больше всего — тех музыкантов, которых Вы любите больше остальных, или нет?

— Самые лучшие фотографии почему-то почти не связаны с самыми любимыми или самыми яркими внешне исполнителями. Просто некоторые из них получались лучше... Например, Декстер Гордон, который был самой большой моей удачей. Снимать его было настоящим удовольствием, но он не принадлежит к числу моих любимых саксофонистов. Вообще, наиболее привлекательной личностью для фотографа я считал Майлса Дэйвиса, настолько он интриговал меня. Кстати, Диззи, мой любимый трубач, очень хорош на всех сериях снимков, которые я с него делал. Все они — это великолепные образы и моменты, которые я никогда не забуду.

— Понимают ли сами музыканты, что большинство людей во всем мире в действительности смотрит на них глазами фотографа, через объектив камеры?

— Я думаю, что артистов слабо волнует, как все видят их на фотографиях. Есть хорошие и плохие фотографы, и повлиять на весь этот процесс невозможно...

— Так случается, что любимая работа художника, связанная для него с какими-то очень личными моментами, неадекватно воспринимается публикой. Всегда ли совпадают публичные и Ваши собственные оценки Ваших работ?

— Нет, далеко не всегда. Аудитория часто имеет другое мнение, и это нормально. Все люди — индивидуальности и смотрят на вещи по-разному. Дело в том, что многие фотографии, которые мне очень дороги, они не могут в принципе ощутить так же, как и я, потому что их в тот момент там не было.

— Как Вы пришли к джазу и кто Ваши любимые исполнители?

— Еще ребенком я предпочитал джаз Бетховену и Брамсу и находил его более живым и веселым. Любимые музыканты? Их много. В основном из мира би-бопа, и некоторые другие... Диззи, Майлс, Монк, Бэйси, Чарли, Фэтс Наварро, Дюк, Макс Роуч, Рэй Браун, Элла, Сара, Билли, Луи, Тэйтум... Достаточно?

— Что Вы думаете о современном джазе, особенно об экспансии электроники в музыку?

— Я ничего не имею против современных стилей за исключением того, что нахожу их несколько скучными. Весьма часто начинает казаться, что музыканты просто стали менее индивидуальными. А что насчет электроники, то если ее использовать со вкусом и воображением, то она вполне ОК.

— Сравнительно с поп- и рок-звездами у джазменов более долгая творческая жизнь: трудно, согласитесь, найти джазового музыканта "на пенсии". Как Вы думаете, это оттого, что у них всех так много жизненной энергии, и она вырывается наружу в музыке, или наоборот, сам джаз помогает им оставаться внутри молодыми всю жизнь?

— Все творческие люди, независимо, кто они — музыканты, художники, актеры, — дольше остальных живут активной жизнью. Ключ к этому — любимая работа. Если вы делаете то, что вам нравится, то в результате вы получаете нечто большее, чем только деньги. Это делает жизнь более интересной и в конечном счете продляет ее. Мне в марте исполнилось 75, а я чувствую себя не больше, чем на 45! Столько еще нужно успеть сделать... Каждый день — что-то новое...

— Традиционный последний вопрос для русского журнала: были ли Вы когда-нибудь в России?

— К сожалению, мне не довелось побывать в России. Максимум, куда я добирался, были Польша и Чехословакия в 60-х годах, где я находился в роли фотографа журнала "Плейбой"... Однако я надеюсь побывать у вас.

***

Хочется завершить знакомство с интереснейшим и повидавшим на своем веку почти всех, кого только можно пожелать, человеком его же словами, показывающими, насколько глубоко он проник в сущность любимой музыки и как дороги ему все воспоминания о ней: "Джаз — уникальнейшая музыкальная форма: она требует от исполнителя каждый раз создавать себя заново. Не существует двух абсолютно одинаковых версий одной пьесы. Присутствовать при акте творения музыки — это особая привилегия слушателя. Слушать великого джазмена — все равно, что присутствовать при росписи Микеланджело Сикстинской Капеллы. Самые необыкновенные впечатления от музыки я получил, присутствуя на сессиях записи, когда я мог послушать и сравнить несколько великих вариантов, улучшающихся от одного к другому. В результате из нескольких кусков получался изумительный по красоте музыкальный гобелен.

Альберт Эйнштейн был не только гениальным физиком, он играл на скрипке, и в душе его жила музыка. Когда мы с Юсуфом Каршем делали серию его портретов в 1948 году, я спросил, что он думает об общем между великим музыкантом и великим математиком. Он сказал: "Просто в основе у них обоих лежит одно и то же — импровизация!"

беседовал Анатолий КИРЮШКИН

1998

Грустное дополнение: 14 августа 2010 г. в Лос-Анджелесе в возрасте 87 лет умер выдающийся джазовый фотограф Херман Леонард (Herman Leonard). Леонард переселился в Лос-Анджелес из Нового Орлеана после урагана "Катрина", уничтожившего его дом и тысячи его снимков. Леонард прославился своими окутанными сигаретным дымом черно-белыми снимками самых ярких звезд джаза, вроде Билли Холидэй, Дюка Эллингтона, Чарли Паркера, Луиса Армстронга, Майлса Дэвиса, Фрэнка Синатры. Леонард снимал людей джаза с конца 40-х годов в США, Париже и Лондоне.

Херман начал изучать фотоискусство в Университете Огайо, в годы Второй мировой войны служил в армии, после чего продолжил обучение и получил степень бакалавра в 1947 году. В следующем году он перебрался в Нью-Йорк, где и попал в круг людей джаза.

60 тысяч негативов работ Леонарда не пострадали во время урагана и были переданы в Музей Огдена. Возвращение Леонарда в Новый Орлеан стало темой документального фильма Би-Би-Си Saving Jazz. В 2008 году Леонард стал первым фотографом, удостоенным гранта от Грэмми Фаундейшн за работу по сохранению и архивированию тех самых негативов. Еще в прошлом году он был официальным фотографом Монреальского джазового фестиваля и снимал там Тони Беннетта и Дэйва Брубека.

Остается добавить, что Херман был большим другом нашего журнала с первых дней его появления. Он подарил редакции большой альбом своих работ и дал разрешение на их публикацию. Снимки Хермана Леонарда очень часто украшали четвертую сторону обложек журнала. Прощай, Херман!