Владимир Чекасин - Маэстро Чекасин: Технология выразительности

Уважаемые читатели! Владимиру Чекасину — ле­гендарному джазовому саксо­фонисту, композитору, педаго­гу, режиссеру в феврале 2007 года исполняется 60 лет. Яркие, почти невероятные по событийности и значению фак­ты его творческой биографии, связанные с участием в трио ГТЧ, давно принадлежат исто­рии джаза, но жизнь продолжа­ется. Мне посчастливилось быть свидетелем всех его мос­ковских проектов на сценичес­ких площадках, в театре и кино за последние шесть или семь лет и лично общаться с ним. Чекасин уникален во всех сво­их проявлениях. Почему так? Где, в чем истоки его неповтори­мой личности? Надеюсь, напи­санное мной в какой-то мере по­служит ответом на эти вопросы. Впервые этот материал был опубликован в одном из ок­тябрьских номеров "Полного джаза" на портале Джаз.Ру. Предлагаемая сегодня, не­сколько измененная редакция предназначена для читателей Jazz-Квадрата.
С уважением Татьяна Королева.

Что ответить на вопрос тех, кто не знает Чекасина, не знает, кто такой Чекасин?!

О-о! Это — Звезда! Звезди- ща!.. Это отдельная планета!

В двух словах о нем не ска­жешь. Он отличается от всех. Он весь за рамками, вне мэйнстримов. Нет! Лучше лично увидеть, услышать, убедить­ся, составить представление.

Сходите в ЦДХ! Маэстро время от времени приезжает в Москву откуда-то из Евро­пы с очередной фантазией к сериалу "Чекасин и гости". Гости (и какие!) меняются, Чекасин, признанный и опальный, вечен!

Сейчас его имя не так резонирует, как в годы триумфа Г- Т-Ч, но массы не теряет и воз­никает, как бы, само собой, невзначай, независимо от авторов и собеседников в пе­редачах, публикациях, раз­говорах о джазе эталоном наивысшего профессиона­лизма.

Однако, на рекламных щи­тах, пестреющих вдоль оживленных магистралей, вы не отыщете ни его имени, ни изображения. А вот на афишной тумбе у метро "Ок­тябрьская" периодически появляются (и тут же заклеи­ваются) небольшие черно­белые сообщения о чекасинских шоу. Такие же объявленьица вывешиваются и у вхо­да в ЦДХ. И зрители собира­ются...

Маэстро неуловимо мате­риализуется на темной сце­не, идет к микрофонам, буд­то не замечая зрителей. Но публика не пропускает этого момента и реагирует на его выход особыми аплодис­ментами: видим, ценим, ждем!

И вот зал стихает и слуша­ет, как Владимир Николае­вич, пробуя саунд, мягко ар­тикулирует в микрофоны на авансцене: "Айн, цвай, драй!.. Цып-Цып!.. Прыг-прыг!.. Это такая... интерлюдия! В мони­тор добавьте!.."

Уже дан свет к началу, и опыленный блестками боди-арта прошлых представ­лений удобный наряд Маэст­ро тихо мерцает... Шоу нача­лось...

Редко кто испытывает от выступлений Чекасина одно сплошное удовольствие. Нормально почувствовать раздражение от шуршания полиэтилена, окутывающего сцену, или многократного повтора какого-либо текста или неожиданных завываний оперной певицы прямо из соседнего с вашим кресла зрительного зала, или странных, мешающих восприятию музыки появлений столь любимого Чекасиным "балета" в фосфоресцирующей раскраске по живому телу. Не пытайтесь также понять, что показывают на экране, когда эти "пигмалионши" разрисовывают обнаженный торс Маэстро то ли пеной для бритья, то ли взбитыми сливками.
Не это главное!
У многих возникало желание что-то изменить, отредактировать, отрежиссировать в чекасинских проектах.
Напрасные старания!
Он абсолютно стихиен, не подвластен ничьей воле и бесконечно уверен в своих творениях.

Если когда-нибудь он волновался на сцене или за кулисами, то никто этого не видел. Наоборот, чем ответственней площадка, чем больше зрителей в зале, чем сложнее замысел, то бишь "структура", то бишь форма, чем больше препятствий для ее "оживления. тем невероятней и хулиганистей его фантазия, тем больше удовольствия от выступления получает он и, конечно же, зрители.

Как бы, бы ни развивалось действие, среди неописуемыхi метаморфоз, импровизаций, скэтов, перекличек и чего-то еще, бесконечно инициируемого Чекасиным, вдруг наступает минута, когда он, весь в дыму, в лучах, по- хожий на инопланетянина, в стойке, подняв со­прано на манер горна, вдруг заиграет нежную и грустную тему, и зрители со склонов амфитеатра будут с одинако- выражением лиц смотреть на сцену, как на пламя ночного костра...

При всем многообразии проявлений чекасинского таланта, пожалуй, ценнее всего эти его лирические "состояния", когда саксофон звучит так неописуемо, так волшебно, что исчезает желание критиковать, думать и анализировать, остается лишь способность чувствовать и наслаждаться!

Неповторимый миг творчества, зэфиксированный лишь памятьюI присутствующих. А Чекасин резюмирует: "Вот такие нестандартные стандарты!"

Однажды, в передаче на "Эхо Москвы" ' между Чекасиным и ведуцим состоялся диалог:

Чекасин: Вся музыка делится на два вида — народную и номенклатурную.
Ведущий:Народная, это какая?
Чекасин: Та. которую любит народ.-
Ведущий: А номенклатурная?-
Чекасин: Вся остальная!

. Народная, т.е. эмоционально наполненная, находящая отклик в зрительских сердцах,а номенклатурная — холодная,- искусственная, оставляющая их равнодушными.

Другая передача на ТВ "Столица" — иллюстрация к вышесказанному.

После скучного, безжиз­ненного начала, когда Чекасин монотонно информи­ровал аудиторию о каких-то "европейских процессах", а ведущая задавала вопросы невпопад, он вдруг повесе­лел, глянул с экрана с ленин­ским прищуром и заговорил бархатным баритоном. Ока­зывается, студийный разно­высокий столик стал пред­метом его внезапного вдох­новения, и Чека в прямом эфире дал для зрителей мастер-класс по импровизации. Новорожденная "Песня сто­ла", им исполненная и под­держанная его же перкусси­ей по этому же столу, сразу оживила передачу, зрителей и ведущую.

Если нас, наделенных от природы большей силой чувства или разума, разде­лить на "моцартов" и ""Сальери"", Чекасин, конечно, ока­жется в списке "моцартов", хотя сам он так не считает и любит подчеркнуть свой ра­ционализм.

В этом его парадокс.

За какую ниточку ни потя­ни — ощутишь внутренний конфликт между эмоцией и рацио. Из него вырастает вся структура личности Влади­мира Чекасина.

Еще в 1975 году из впервые опубликованной его статьи "Оперативная композиция и структурирование" (далее по тексту "ОК") было ясно, что Маэстро одержим желанием соединить "две противопо­ложности" — "интеллект" и "эмоцию" (!?).

Все эти годы он взлелеивал чужие таланты (и свой соб­ственный), опираясь на свой же авторский метод, изло­женный в "ОК" и направлен­ный на осуществление завет­ного желания.

На педагогическом счету Маэстро внушительный список учеников - от юных да­рований из ДМШ до ярких звезд международной сцены.

Успехи столь очевидны и значительны, что позволили ему, человеку весьма скром­ному в оценке своих дости­жений, сделать публичное признание: "Сейчас в Литве вся джазовая школа — мои студенты". Прибавим: да раз­ве только в Литве!

При всем при этом Влади­мир Николаевич препода­вать не любит и этого не скрывает.

Зачем ему, безудержному фантазеру, эмоциональному шаману свободному от услов­ностей, систем, правил, зачем ему тратить драгоценное вре­мя творчества на скуку педа­гогического процесса?!

Одна из причин — потреб­ность в партнерах! Обучен­ные им таланты на какое-то время становятся участника­ми каравана его затей, а по­том, обретя опыт, созрев для личного творчества, уходят по дороге жизни к своим го­ризонтам, и все начинается сначала.

Ученики взрослеют, а с Ма­эстро по-прежнему остается то, что является главным продуктом его творчества, смыслом жизни и единст­венным способом жить, что беспокоит и заставляет его постоянно оттачивать, со­вершенствовать свой метод и на себе и на новых учени­ках.

Добывать, производить "истинные", "искренние" эмоции, "ощущения", "состо­яния" — вот основная забота Маэстро. Все, "противореча­щее естественному духовно ­биологическому движению эмоции", Чекасин называет "графоманией" и "профана­цией", а уж в какой оболочке, в какой форме, "структуре" они (эмоции) произрастают
— не суть важно.

По Чекасину сочинение и исполнение музыки — "две неразрывные взаимо-перетекающие части одной сис­темы".

При сочинении — главное — формирование индивиду­ального языка, максималь­ное раскрепощение творче­ской энергии личности, а не "цитирование в импровиза­циях заранее выученных фраз".

При исполнении же музы­ки важнее всего — "оживить структуру", т.е. эмоциональ­но ее наполнить. В цепочке: сочинение, исполнение, зрительское восприятие — эмоции должны оставаться неизменными.
Чекасин изобрел уникаль­ную технику "мышечно­энергетических активаций" для мгновенного, как он счи­тает, включения необходи­мых "состояний" (эмоций). Однако, это не приносит ему успокоения, и вопрос по- прежнему остается откры­тым. Тот самый, который и через ЗО лет после опублико­вания "Оперативной компо­зиции..." в приватной беседе он называет "основным во­просом искусства".

Желая соединить "интел­лект" и "эмоцию" с целью (как ни странно!) получения "истинных" эмоций же, убежденный, что нужно "раз­вивать мышление ощущени­ями", он спрашивает себя: "Как подчинить себе рацио­нальное (сознание) и ирра­циональное (бессознатель­ное) и направить их в единое русло?.."

Зная, как и почему возни­кает у Маэстро это странное желание, оставим до време­ни эту тему, и скажем, что его мечта, как ни жаль, не осуще­ствима.

Мышление, разум, интел­лект — рациональны, а "ощу­щения", т.е. чувства, эмоции — вне логики, они иррацио­нальны. Мыслить чувствами, соединить "интеллект" и "эмоцию" — невозможно!

Невозможно быть одно­временно и Моцартом и Са­льери, парить в облаках и твердо стоять на земле, иметь холодную голову и го­рячее сердце.
Или то, или другое!
Чекасин же в своем дерз­ком, но утопическом стрем­лении соединить разум и чувства (или разум и душу, что одно и то же) невольно добился иного результата — полного слияния души и те­ла, о которых он знает все. "Body and soul", где на пер­вом месте, конечно же, душа (т.е. саксофон, музыка), а те­ло — всего лишь "первич­ный инструмент", который (в сдержанной формули­ровке Маэстро) "не сможет функционировать без нее (души) достаточно эффек­тивно".

Так неужели Чекасин не понимает очевидного? Нет! Это не так! Не случайно же многоопытный Маэстро де­лает оговорку "мгновенно сочетать" "две противопо­ложности", (т.е. хотя бы мгновенно). Но нельзя и мгновенно!

Суть внугреннего кон­фликта его личности в том и заключена, что все понимая, он никак не может смирить­ся с невыполнимостью свое­го заветного желания. Не мо­жет и не оставляет ежеднев­ных попыток соединить не­соединимое — чувства и ра­зум.

На деле же, соединяя душу и тело, он всю жизнь совер­шенствует свою персональ­ную технологию, тренирует нужные мышцы, чтобы в итоге получить самое для не­го главное — "истинные, ис­кренние ощущения (эмо­ции), столь необходимые для подлинного оживления "структуры"...".

Вот откуда его ошеломи­тельная техника и многим кажущаяся странной сцени­ческая пластика (стимуля­ция мышц!), и успехи его уче­ников, перенявших и техни­ку, и отношение к профес­сии.

А что касается истинности "ощущений", то они, как и все настоящие чувства, были по­сланы ему свыше еще при рождении и в каждом кон­кретном случае генерируют­ся и передаются зрителям необъяснимым образом, не­зависимо от виртуозной тех­ники. буквенных или циф­ровых кодов и локальной стимуляции мышц. (Хотя, конечно, истинные эмоции в оправе из виртуозной тех­ники воздействуют "на реци­пиентов" еще эффективнее!)

Вопреки всем стереоти­пам сам Чекасин считает се­бя музыкантом "традицион­ным" и "академическим".

В нем нет ни пустой эпатажности, ни стремления к ре­форматорству, ни революци­онных порывов, ни желания кому-то, что-то доказать или обратить на себя внимание. Он одинаково равнодушен и к дифирамбам, и к критике и ничего о себе не читает.

Но, зачем же тогда в серь­езном спектакле в сцене по­минок убиенного конем Мармеладова Чекасин вдруг появляется в кепке, с бород­кой и, картавя, цитирует До­стоевского?

Зачем во время исполне­ния песенки "Прилетела птичка", которую поют си­ротки, он, взмахивая руками, как крыльями, семенит на фоне задника?

Почему все стихи, хотя бы и Пушкина, называет "текс­тами" и легко редактирует их под свои замыслы? И что, на­конец, означают слова "Саксолог на полях экстаза" с флаера "Клуба на Брест­ской"?

Все просто. Не стоит ак­центировать внимание на Ленине, Достоевском и Пушкине.

В спектакле Чекасин просто пошалил, воспользовавшись некоторым портретным сходством с Ильичом, просто разрядил обстановку. Его "лениниана" не политизирована. А смех в зале был совершенно искренним.

"Саксолог на полях экстаза" переводится, как саксофонист — исследователь на сценических площадках, еще раз напоминает нам о мечте Маэстро соединить "две противоположности" исследования, коими занимается саксофонист "на полях экстаза", (т.е. науку) и сам экстаз, (т.е. чувства).

А что касается "текстов", т.е. стихов, то он к ним относится вполне уважительно, а в некоторых случаях и трепетно, но прячет свое отношение (т.е. эмоции) за "номенклатурным" словечком "текст".

Просто он так устроен, так ботает его талант, так проявляется его творческая индивидуальность. Ему ин реснее сочинять свое, чем заучивать чужое. Ему скучно играть стандарты, вот он их забыл.

Истинный художник, он отрешен и естественен, как ребенок, который, будучи свидетелем драм и трагедий взрослого мира, во власти своих фантазий продолжает свою игру.

Зябким московским вечером от здания ЦДХ на Крымском Валу в сторону метро "Октябрьская" шагает суту- ловатый господин в сером плаще и белых перчатках в синий пупырышек. Он катит за собой груженую тележку для ручной клади. Это маэстро Чекасин после очередного выступления увозит свои саксофоны куда-то, где новые зрители ждут с ним встречи.

А время выполняет свою рутинную работу: проясняет истинное значение личности Владимира Чекасина в контексте нашей общей жизни. Окончательный итог — секрет будущего. Не будем торопиться!

Татьяна КОРОЛЕВА
Москва — Майкоп 2006



JAZZ-KBAДlPAT №Г2007