Гедриус Купрявичус - символы конца века

Это интервью — плод встреч и знакомств на Каунасском джазовом фестивале 1998 года. Разговор с литовским композитором Гедриусом Купрявичусом стал одной из наиболее приятных неожиданностей и самым теплым воспоминанием о тех днях...

Музыка Купрявичуса. Нет, это, конечно, не чистый джаз, скорее эксперименты с классической музыкой и компьютерными возможностями. Но в то же время — джаз. Джаз по духу. Невероятной эмоциональной силы импровизация на тему... Чего бы вы думали? Полотен самого загадочного литовского живописца Кястуса Чюрлениса. Совместный проект Купрявичуса, саксофониста Пятраса Вишняускаса, аниматора Вашкевичуса и Каунасского хора вызвал как бурю негодования, так и восторга в кулуарах джазового фестиваля. Именно музыка этого творческого союза привела в движение некогда застывшие краски полотен Чюрлениса... В апреле 1998 года в Каунасе свершилось то, чего с помощью своих фортепианных экспериментов в конце 19 века не смог осуществить сам Чюрленис. Его картины ожили...

— Гедриус, при написании музыки к этому проекту вы использовали всего несколько аккордов из Чюрлениса...

— Да, всего несколько аккордов из "Моря". И то ради забавы. У Чюрлениса есть два–три такта в каждом произведении, которые выходят за рамки всего остального. Я считаю, что музыка и картины Чюрлениса — вещи несовместимые. Его музыка романтическая, типичная для 19 века. А картины — авангард. И когда нам предлагают смотреть его картины под его же музыку — это глупо. Скажу больше: если бы Чюрленис не стал художником, его музыку сегодня никто бы не знал, такая она вымученная. Он не был гением музыки. И просто не мог как музыкант выразить все, что хотел. Технически не мог. Точно так же мучился Скрябин, который экспериментировал с красками, лампами, свечами. Стриндберг мучился живописью, не умея выразить до конца свои эмоции и мысли в драматургии. Много таких примеров. Настоящий Чюрленис появился только тогда, когда за три года до смерти он бросил занятия музыкой и начал рисовать.

— Когда Вы впервые столкнулись с творчеством Чюрлениса?

— Еще в консерватории. Это был цикл картин "Соната ужа". Под впечатлением я написал одноименную сонату для фортепиано и впервые исполнил ее во время госэкзамена. Нынешний проект — далеко не первое мое прикосновение к Чюрленису. Когда–то я написал большой цикл вокально–инструментальной музыки "Мы, аргонавты". Из этого проекта потом выросла группа "Арго", с которой мы, кстати, выступали и в Беларуси. А пластинка "Арго" где–то 15 лет назад долгое время была в белорусских топах. Идея цикла принадлежала Эдуардaсу Межелайтису, с которым я был хорошо знаком. Мы долго дружили с этим поэтом, он многое написал на музыку моего отца. Так вот, Межелайтис был автором поэмы "Мы, аргонавты", в которой меня привлекла идея о том, что аргонавтов интересовало на самом деле не Золотое руно. Целью их путешествия было само путешествие. Лишь сам процесс достижения цели имеет смысл, а не его цель.

Именно идея путешествия проходит через все творчество Чюрлениса. Он везде путешествует, все время идет. Его герои — "Ангел ходящий", "Уж ползущий", Солнце. Он даже преподносит, как футуристы, три, пять солнц на одном полотне, поскольку таким приемом хочет показать в одной картине солнечное движение. В его картинах кинематографичность весьма ярко выражена.

— Почему на этот раз Ваш выбор пал на цикл "Сотворение мира"?

— Организатор Каунасского джазового фестиваля Йонас Ючас сказал мне: "Придумай что–нибудь на открытие фестиваля". Два года назад с Вишняускасом мы делали безумный проект на музыку Равеля "Болеро". Я играл на колоколах, он на саксофоне. Играли в экстазе: у Вишняускаса лопнула губа, он был весь в крови. Я сорвал ногти, все мои руки были в крови...

Почему "Сотворение мира"?.. Не надо создавать мир заново в конце ХХ века. Мир уже создан. Но приближается новое тысячелетие. Когда приходишь к концу, надо опять что–то творить. Финал требует дальнейшего создания. За эти столетия было написано столько музыки, столько звуков... Иногда кажется, что только этот век и существовал, что раньше ничего не было. Чтобы в конце века создать что–то новое, надо расчистить место, сотворить какое–то свое пространство. И творчество Чюрлениса очень органично в этой философии: создание нового по окончании старого...

— Но Вы несколько изменили ход истории. К семи дням "Сотворения мира" добавили "восьмой день": самостоятельное полотно Чюрлениса "Рекс"...

— "Рекс". Это моя идея, что в конце "Сотворения мира" медленно, по частям появляется эта картина: огромный трон. Жажда власти! Они ведь кричат: "Рекс! Подавайте нам короля!" Им не важна ни планета, ни звезды, ни пламя... Нет, им нужен король! И когда люди получают короля — они довольны. Поэтому только в самом конце появляется престол. И кадр, когда появляется трон, — последний. Потому что, когда появляется власть — это уже конец. Самыми интересными в истории человечества были первые семь дней. Все остальное — рутина: интриги, фестивали, газеты...

— Как долго вы работали над этим проектом?

— Три месяца писалась музыка и создавалась анимация. Потом — синхронизация. Очень долго репетировали все компоненты. Днями и ночами стыковали изображение с музыкой. В каждой картине около 60 тысяч электронных мгновений. Картины — это не какой–нибудь комикс, в них все контуры размытые. Для компьютера картины Чюрлениса — цветовые кляксы без определенного контура. Кляксы. И чтобы такую картину заставить упорядоченно двигаться, компьютеру нужны тысячи команд, сотни тысяч. Я отдал этой музыке очень много сил. Чюрленис — вампир. Он очень много берет из тебя. Его гипнотизму отдаешься целиком...

Самое слабое в этом проекте то, что мы не получили большого экрана. Это должен был быть кристаллический экран "Филлипс" на всю сцену. Но на него не нашлось денег. Сначала нам вообще предложили какую–то простынь. Ведь как считается: "местные" — это несерьезно. Приехал кто–нибудь с трубой из Мавритании — это важно. А вот "местные" что–то делают — это можно и как–нибудь.

В то же время мне бескорыстно помогали два каунасских университета: дали звуковые платы, быстродействующие процессоры за 10 тысяч долларов. Из своего кармана я этот проект не смог бы оплатить: это бешеные деньги. За искусство надо платить.

— Огромный экран? Но ведь у Чюрлениса полотна к "Сотворению мира" совсем небольшого формата.

— Из–за того, что не было должного размера экрана, зрители очень многое не увидели. Ведь для проекта была создана очень интересная анимация. Все движется, все! На картине, где караваном идут звери: они идут и идут, и невозможно понять, где пропали первые и когда появились последние. Была создана специальная программа, которая позволяет достичь подобного эффекта с учетом особенностей зрения и психики человека. Человеческий глаз не в состоянии зафиксировать точку начала и конца движения...

— Картины каждого художника можно оживить с помощью музыки?

— Вряд ли. Вот, например, Рерих. Мне кажется, что его картины невозможно заставить двигаться. Поскольку он творил совершенно от противоположного: все его творчество идет от остановки движения. Бердяев критиковал Чюрлениса, потому что не понял, что для него важно постоянное движение. Ибо Бердяев исходил из рериховской концепции, что искусство должно фиксировать ценности.

— "Остановись мгновение, ты прекрасно..."

— Да, именно так. Это различная философия. И нельзя говорить, что кто–то из них не прав. Все это очень правильно в рамках своей философии...

— Какими были отзывы о вашем проекте?

— Какие–то "знатоки" сказали, что мы "красками переехали по Чюрленису". Другие обвинили в слишком острой ритмике. Третьи вспомнили, что Чюрленис для литовцев — "священная корова". Что мы перешли границу между искусством и кичем. Одна каунасская газета написала: "Как он посмел!.." Но тогда искусство — это гипс. Если мы договариваемся, что все искусство — недвижимое имущество, то все наши идеи гибнут, потому что падают на мертвую почву. Моя аргументация может быть несколько поэтична, но на самом деле достаточно серьезна. Конечно, мы не можем издеваться над картинами: резать, дорисовывать. Есть некая грань. Сама по себе идея оживить картину — кощунственна. Но ведь Чюрленис требует движения! Кто знает, если бы в его время была техника, что позволяет создавать анимацию картин, то кто знает? И когда меня в интервью спросили: "Как Вы думаете, как сам Чюрленис отнесся бы к вашему проекту?" Я так и ответил: "Он бы обрадовался!"

— Главным аргументом Ваших противников является нежелание слушать компьютерную "клонированную" музыку...

— Да, это — "пластмасса". Но согласитесь, что во время этого концерта были волнующие моменты. Значит, мы можем говорить, что не только пластмасса. Если Вишняускас играет с "пластмассой", то это уже только наполовину пластмасса, а остальное — живая кровь. И музыку я пишу — компьютер только подготавливает. С компьютером меняется только сам механизм творчества: то, что раньше я делал за месяц, теперь могу делать за день. Я говорю своим коллегам, что компьютер — только приспособление, только способ выразить себя. Вещь, через которую ты можешь развивать свои идеи, идти вперед. Почему в искусстве мы должны отбрасывать прогресс и творить методами каменного века?

— Что Вы считаете самым большим преимуществом "компьютерного композиторства"?

—– До сегодняшнего дня композитор не мог писать музыку в темпе самой музыки. У него есть мысли, он слышит музыку в голове и начинает писать. Успел записать мелодию до определенного места, а та, что звучала в его голове дальше, — ее уже нет, испарилась. Как говорят, "муза улетела". Композитор мучается, пытаясь вспомнить мелодию. Итак, самое ценное потеряно, его надо или придумать, или ждать очередного вдохновения. Идут месяцы, годы. Я не знаю ни одного композитора, который мог бы записать мелодию "аллегро" в темпе аллегро. Компьютер это может.

— Какова судьба вашего нынешнего проекта? Однодневка?

— Будет чудо, если удастся еще раз показать... У нас есть друг из фирмы IBM, который хочет выпустить диск с этой музыкой и изображением. Но мы не очень помещаемся в электронный формат: музыка помещается, а для картин уже нет места. С другой стороны — кто такой диск купит? Для него нужен специальный компьютерный плейер. Но на компьютере теряется звук... Мы решили выпустить видеокассету высокого качества, на которой будет музыка и картины, а временами — отрывки из этого выступления.

— Кроме упомянутого проекта, чем Вы занимаетесь как композитор?

— Я написал оперу "Пруссы", которая посвящена народу, которого уже нет. Мы, литовцы как небольшая нация, тоже находимся на опасном рубеже, на грани исчезновения. Уже есть некоторые знаки: литовцев становится все меньше и меньше по численности. По качеству — не знаю, может быть, и лучше. Но это уже не имеет значения. Что толку, если останется один, но очень талантливый литовец? Очень талантливый, но один! Иногда нужно и количество. Эта опера поставлена в клайпедском театре, идет с очень большим успехом. И скандалом. В конце спектакля на сцене горит крест. Все католики ополчились на меня: "Неужели так плохо, что христианство пришло в Литву?" Не знаю, хорошо или плохо, но при этом погибло слишком много людей. Целый народ был вырезан. И поэтому в конце оперы горит крест. Кстати, огнем китайских фейерверков...

— Странный симбиоз: христианский крест на опере "Пруссы" горит огнем китайских фейерверков!

— Это все символы конца ХХ века...

Анастасия КОСТЮКОВИЧ фото Шатаса ВИРГИСА