Pannonica de Koenigswarter – Баллада о джазовой баронессе

Меценат, Гай Цильний - древнеримский государственный деятель и покровитель искусств. Имя Мецената как поклонника изящных искусств и покровителя поэтов сделалось нарицательным.
(из Википедии)

Меценат, как явление, наверняка древнее римского патриция, давшего ему имя. Подобные люди скорее всего существовали и в более архаичных социумах. Роль разнообразных меценатов в истории различных видов искусств, в том числе музыки, известна, и ее трудно переоценить. Кто знает, сколько ярких талантов так и не смогли раскрыться, потому что в нужный момент рядом с ними не оказалось людей, способных понять и помочь. В наши дни слово "меценат" звучит все реже. На смену ему пришло более безликое понятие: "спонсор". За ним реже стоит конкретная личность, все больше разнообразые фирмы да организации, кроме того душок меркантильного интереса (в широком смысле слова) тут порой ощущается гораздо явственнее.

Женщину, о которой пойдет речь в этой статье, трудно назвать не только спонсором, но, на мой взгляд, даже и меценатом. Ведь как ни крути, и римский патриций Гай Цильний Меценат, и его последователи разных времен и эпох, как правило, вовсе не ставили себя рядом с теми, кому они покровительствовали. Нет, они ощущали себя над ними и только милостиво и, отдадим им должное, зачастую весьма широко отпускали людям искусства от щедрот своих. Ника де Кенигсвартер, помогая людям джаза, всегда была вместе с ними, жила их жизнью, болела их болью и, подчас, принимала на себя удары, направленные на ее друзей. В названии этого материала не случайно фигурирует словосочетание "Джазовая баронесса". Так назывался прекрасный документальный фильм о ее жизни, снятый в 2009 году в Великобритании внучатой племянницей Ники, Ханой Ротшильд. Именно этот фильм и дал импульс к написанию статьи о Нике де Кенигсвартер. А тут, как раз в дни, когда пишутся эти строки, подоспели еще два события: 30 апреля 2012 года фильм The Jazz Baroness вышел на DVD, а 3 мая издательство Virago выпустило биографию Ники, написанную все той же Ханой Ротшильд. Вот мне и захотелось подробнее рассказать о женщине, без которой современный джаз не досчитался бы многих замечательных композиций, без которой он определенно был бы другим, потерявшим эту удивительную историю о человечности, бескорыстии, дружбе и безмерной любви к волшебному искусству, имя которому – джаз.

Героиня нашего рассказа родилась в Лондоне 19 декабря 1913 года. В английском языке есть идиоматическое выражение "родиться с серебряной ложкой во рту", употребляемое по отношению к человеку, появившемуся на свет в богатой, обеспеченной семье. Но к девочке, получившей при рождении имя Кэтлин Энни Панноника, оно подходит не в полной мере: серебряная ложка явно требует замены на золотую. Дело в том, что девочка эта родилась не в просто богатой семье, а, возможно, в самой богатой семье мира. Ее фамилия в какой-то мере является даже именем нарицательным для обозначения богатства и финансового могущества. В рамках этого материала нет места для истории банкирского дома Ротшильдов. Скажем только, что Кэтлин Энн Панноника принадлежала к английской ветви династии и была внучкой Натана Майера, первого лорда Ротшильда и пра-правнучкой Майера Амшеля из Франкфурта, основателя династии. Ее отец, Чарльз Ротшильд представлял поколение, которое уже могло не сильно беспокоиться о накоплении капитала, и его работа в семейном банке была лишь данью традициям династии. Страстью же Чарльза Ротшильда была энтмология. Он собрал гигантскую коллекцию бабочек и этому увлечению отца Панноника обязана своим необычным именем. Охотясь за энтмологическими трофеями на родине жены, в Венгрии, Чарльз Ротшильд обнаружил редкий вид мотылька, которому и дал имя в честь западной части венгерской равнины и бывшей римской провинции Паннония. А уж вслед за мотыльком имя получила и новорожденная дочка. Впоследствии это имя часто сокращали до более привычного для уха – Ника.

Детство и юность девочки прошли в золотой клетке. Золотой – но клетке. Панноника купалась в роскоши, на семейных приемах могла видеть короля и представителей высших слоев британского общества, но при этом была вынуждена подчиняться жесткой семейной дисциплине. Английская ветвь дома Ротшильдов тщательно оберегала как свои дела, так и свою частную жизнь, от внимания бульварной прессы. Здесь действовал неписаный семейный закон: "О Ротшильдах в газетах пишут только, когда они рождаются или когда они умирают". Он был соблюден и когда в 1923 году 46-ти летний отец Ники, измученный болезнями и психически неустойчивый, покончил собой. Девочке тогда не было еще и 10 лет, и ей объяснили, что смерть Чарльза Ротшильда наступила от естественных причин. Но, по мере взросления, Ника все сильнее стремилась уйти от прививаемых семьей поведенческих канонов. Помогла в этом учеба во Франции. Ника научилась водить автомобиль, но ей хотелось еще большей свободы. Такую свободу, как ей казалось, могли принести крылья. Ника стала летчицей и довольно уверенно пилотировала легкий одномоторный самолет. Женщина-летчица – это и сегодня звучит, а уж в тридцатые годы это было уж совсем большой редкостью. Юную наследницу дома Ротшильдов начали считать весьма экстравагантной особой. Еще больше эту репутацию укрепил ее ранний брак.

С будущим мужем они познакомились непосредственно на аэродроме под Парижем на почве общего интереса к авиации. Барон Жюль де Кенигсвартер происходил из богатой еврейской семьи с австрийскими корнями, он тоже был пилотом – любителем, а по образованию - горным инженером. Нике в момент их знакомства исполнился только 21 год, барон был почти на десять лет старше и уже являлся к тому же вдовцом с ребенком. Роман развивался бурно и стремительно. Уже через несколько месяцев после знакомства они поженились. Так Ника стала баронессой. Молодые поселились в старинном замке XVI века в Нормандии, но свадебное путешествие совершили в Нью-Йорк. У Ники были для этого свои причины.

Дело в том, что к тому времени она уже была завзятой поклонницей джаза. Тут сказалось, очевидно, влияние старшего брата Виктора, который, увлекшись джазом, стал неплохим пианистом – любителем и даже брал уроки у известного джазмена Тедди Уилсона. В Париже Ника имела много возможностей слушать американский джаз. Темнокожие музыканты из-за океана часто приезжали на гастроли в Европу уже в тридцатых годах. Здесь, в отличие от Америки, они не чувствовали к себе пренебрежительного отношения, как к людям второго сорта, выступали в лучших залах и имели большой успех. Ника покупала джазовые пластинки, не пропускала ни одного джазового концерта и не раз летала в Нью-Йорк слушать джаз на его родине.

Очень скоро выяснилось, что супруги, при всей их общей любви к авиации, к джазу относились по-разному. Жюль был совершенно равнодушен к этой музыке и, к тому же не выносил непункутуальности. Много позже Ника вспоминала: "Муж терпеть не мог джаз, он ломал мои пластинки, когда я опаздывала к ужину, а я часто опаздывала". Впрочем, до поры до времени эти разногласия сглаживала сама жизнь. В семье родился сын Патрик, затем дочь Янка. А потом началась война. Лейтенант запаса Жюль де Кенигсвартер был призван в армию. Уезжая, он показал Нике точку на карте: "Если немцы дойдут до этого пункта, бросай все, бери детей и уезжай в Англию". Нике удалось выполнить этот наказ, ускользнув от нацистов в последний момент. Она перебралась в Англию, а оттуда в любимый Нью-Йорк. Ее свекровь, не послушавшаяся советов сына, погибла в Освенциме. Там же сгинули многочисленные венгерские родственники Ники по материнской линии.

После разгрома французской армии и капитуляции Жюль де Кенигсвартер откликнулся на призыв Шарля де Голля и вступил в ряды "Свободной Франции". Он был послан в Конго. Через какое-то время, пристроив детей в Нью-Йорке в богатой семье покровителей искусств Гугенхаймов, Ника вылетела к мужу в Африку. Она приняла самое активное участие в борьбе, была переводчицей, занималась шифровальным делом, водила санитарную машину. Жюль и Ника принимали участие в североафриканской кампании союзников, а затем, ближе к концу войны, участвовали также в операциях в Италии и непосредственно в Германии. Ника закончила войну лейтенантом, а Жюль был удостоен нескольких боевых наград и перешел после войны на дипломатическую службу.

Баронесса Панноника де Кенигсвартер сопровождала мужа в дипломатических миссиях в Норвегию, а затем в Мексику. Семья росла. С 1946 по 1950 год появилось еще трое детей. Но даже это не могло склеить глубокую трещину, образовавшуюся в отношениях супругов. Нику тяготили ритуальные протокольные мероприятия, в которых ей приходилось участвовать, как жене дипломата, она часто опаздывала на разнообразные приемы, а порой и вообще игнорировала их. В то же время ее муж все с большим раздражением относился к увлечению супруги джазом. Вспоминая позже эти годы, Ника рассказывала: "Дипломатическая жизнь в Мехико была для меня просто мучительной. У меня был приятель, у которого я хранила пластинки. Мне приходилось ездить к нему на квартиру, чтобы послушать эти диски. В атмосфере, которая царила у нас, я не могла их слушать в собственном доме. Эта музыка находила во мне отклик, она была мне близка. Это было то, частью чего мне хотелось бы стать. Все это происходило незадолго до нашего разрыва." Ника все чаще улетала то в Нью-Йорк, то в Париж, чтобы окунуться в джазовую атмосферу, побывать на концерте, посидеть в джазовом клубе.

И вот тут пора нам ненадолго оставить джазовую баронессу и поговорить о джазе. Надо сказать, он к тому времени стал другим, совсем непохожим на довоенный. Короткое и энергичное, как звук отскока теннисного мячика от корта, слово "боп" (или "би боп") появилось в сороковых годах. Чарли Паркер, Диззи Гилеспи, Телониус Монк, Кенни Кларк, рано умерший Чарли Крисчен, чуть позже – более молодые Декстер Гордон, Майлс Дэвис, Бад Пауэлл, Клиффорд Браун и другие не изобретали новый джазовый стиль специально. Просто, так получилось, что приблизительно одновременно нескольким десяткам джазменов, почти исключительно темнокожим, стало нестерпимо скучно и душно в рамках популярного, относительно жестко регламентированного, но такого хлебного танцевального свингового джаза. Звуки, переполнявшие их души, рвались на свободу и требовали принципиально иной музыки. Общаясь друг с другом в нью-йоркских клубах, таких, как "Минтонс Плэйхауз", эти люди стали играть музыку значительно более сложную, чем старый добрый свинг и уж совсем не танцевальную. Импровизируя, они меняли самую суть, гармонию исполняемых пьес, их соло стали гораздо более длинными и причудливыми. Подчас импровизации начинались совершенно внезапно и столь же неожиданно обрывались. Темп игры резко возрос, и уследить за логикой развития темы в таком джазе стало гораздо сложнее. Эта музыка требовала от слушателя неослабного внимания и была подчеркнуто не развлекательной. Боп настаивал на уважении к себе и готов был платить за это высокую цену.

Новый стиль круто повернул развитие джаза в ином направлении. Боперы оборотились спиной к так называемой широкой публике, в том числе и в прямом смысле слова. Они подчас именно так и играли на сцене – развернувшись лицом друг к другу, а не к зрителям, словно говоря: мы играем для себя, можешь нас слушать, а не нравится – уходи! Вместо простоватой "широкой публики" аудиторию ценителей нового джаза составили поначалу белые интеллектуалы, нонконформисты - битники и черные радикалы – почитайте, скажем, Керуака, люди, подобные героям его книг и были этой аудиторией. Они видели в бопе уже не развлечение, а нечто иное: кто – высокое искусство, а кто – специфичную форму протеста против расовой дискриминации. В новую "джазовую веру" обратилась и часть критики, владельцев клубов и небольших лейблов. Постепенно круг поклонников бопа стал расширяться, за искренними поклонниками потянулись снобы и любители всего остро нового и модного – вот только масштабы всей этой аудитории были уже совсем иными, не сравнимыми с общенациональным увлечением свингом в 30-е годы. С конца 40-х годов 52-я улица в Нью-Йорке с множеством клубов, где играли новый джаз, стала Меккой для боперов. Боп пришел и в Европу, где традиционно был принят заметно теплее, чем в Америке. Здесь никто и не сомневался – появился новый, волнующе интересный стиль джаза, а то, что джаз – это искусство, для европейцев уже давно было очевидным. Вдобавок, боп тут сочли идеальной музыкальной иллюстрацией к набиравшей в те годы моду философии экзистенциализма. Главными центрами бопа в Старом Свете стали Копенгаген и, конечно же, Париж. Но вот "широкая публика" ушла повсеместно – и в Штатах, и в Европе. Вместе с ней ушли и большие деньги. Шоу-бизнесу такой джаз стал неинтересен. С появлением бопа джаз перестал быть поп-музыкой. Отныне и впредь он приобрел тонкий аромат элитарности, но резкий запах больших денег ушел навсегла. И это была только часть цены.

Боп оказался больше, чем просто музыкальным стилем. Играть боп означало и придерживаться определенного стиля жизни. Яркие индивидуальности – а таковыми были практически все ведущие боперы – жили музыкой не от сета до сета, а практически круглосуточно. В поисках отражающих их мысли и настроение звуков, они постоянно вслушивались в себя, внешне зачастую выглядя при этом или людьми не от мира сего, или повышенно возбужденными, нервными, не совсем адекватными личностями. Постоянный внутренний диалог с самим собой был делом не легким и не безопасным. Чтобы освободить переполнявшие их мысли и чувства, перелить их в звуки, многим и многим требовались дополнительные средства – алкоголь и наркотики – сначала легкие, а потом все более и более сильные. Хуже всего становилось, когда переставали помогать и они, когда в голове оставалась только черная пустота, а саморазрушение организма доходило до последней точки…И это была самая высокая цена. Лишь немногие, вроде Гиллеспи, Роллинса или Майлса Дэвиса, смогли расплатиться по предъявляемым жизнью счетам и преодолеть себя. Участь иных была куда более печальной…

Но вернемся к главной героине нашего рассказа. Панноника де Кенигсвартер не просто слушала пластинки и посешала клубы и концертные площадки, где выступали боперы. Она вошла в узкий, достаточно замкнутый мирок этих музыкантов и осталась в нем. Именно здесь эта необычная женщина чувствовала себя хорошо, свободно, именно здесь, несмотря на клубы табачного дыма и алкогольные пары она, так сказать, дышала полной грудью. В своих постоянных наездах в Нью-Йорк и Париж Ника постепенно познакомилась со всеми ведущими боперами. Она знала каждого, и ее знал каждый. Майлс Дэвис вспоминает в своей автобиографии, что они впервые встретились с Никой в Париже. Там же она познакомилась и с Телониусом Монком. Случилось это в 1954 году во время фестиваля Salon du Jazz 1954. Мэри-Лу Уильямс, талантливая пианистка и композитор, одна из немногих женщин в бопе, представила их друг другу. К тому времени Ника уже три года постоянно жила в Нью-Йорке, и Телониус еще не знал, что именно он послужил тому невольной причиной. В 1951 году Ника собиралась возвращаться из Нью-Йорка в Мехико после очередного "круиза" по джазовым клубам "Большого Яблока". И вот тут кто-то из местных приятелей горячо порекомендовал ей послушать пластинку с записью пианиста Телониуса Монка 'Round Midnight. Пластинка была немедленно приобретена, прослушана раз, потом еще раз, потом еще… Я попытался расследовать, какую же пластинку слушала Ника. По всему получается, что это альбом Монка Genius of Modern Music: Volume 1, изданный Blue Note в 1951 году. Композиция 'Round Midnight была написана им примерно в 1944 году, запись осуществлена в 1947 или 1948 году, а впервые увидела свет именно в этом альбоме. Но для нашей истории это не столь существенно. Главным было другое: самолет на Мехико улетел без баронессы де Кенигсвартер. Ника осталась в Нью-Йорке. Звуки 'Round Midnight были очень острыми – они перерезали последнюю ниточку, связывавшую Паннонику с миром аристократов и дипломатов. На всю оставшуюся жизнь она в 38 лет выбрала для себя другой мир.

В Нью-Йорке Ника поселилась в фешенебельном отеле "Стэнхоуп" (Stanhope) на Пятой Авеню. В одной из комнат ее апартаментов почетное место занял приобретенный Никой прекрасный концертный рояль "Стейнвей". И вскоре удивленные постояльцы отеля могли поздними вечерами наблюдать удивительные сцены: к отелю плавно подкатывал роскошный "Роллс-ройс" (позже его сменил "Бентли") английской аристократки, оттуда выходила она с сигаретой в длинном мундштуке, вываливалась шумная ватага подозрительного вида чернокожих с музыкальными инструментами в руках, и вся странная компания направлялась в отель. Да, даже для либерального по сравнению с остальной страной Нью-Йорка в начале 50-х такое зрелище было шокирующим. Джем-сешнз в апартаментах баронессы де Кенигсвартер после того, как ее друзья заканчивали работу в клубах, проходили часто, затягивались до утра, а иногда продолжались по несколько суток. Злосчастные соседи баронессы! Мало того, что этим состоятельным (другие в "Стэнхоуп" не жили) людям мешала отдыхать совершенно дикая с их точки зрения музыка, но не давали покоя и мысли: что общего могло быть у хозяйки самого богатого номера в отеле с этими ужасными джазменами, сплошь алкоголиками и наркоманами! Соседи жаловались администрации "Стэнхоуп". Администрация пыталась выжить сумасшедшую англичанку традиционными способами: поднимала, причем круто и неоднократно, плату за номер. Но где ей было тягаться с отпрыском семейства Ротшильдов: любая цена Нику вполне устраивала. Джемы продолжались…

Но не только идеальной площадкой для джем-сешнз Ника завоевала сердца своих друзей-боперов. Не играя ни на одном музыкальном инструменте и, кажется, даже не зная нот, она чувствовала эту музыку так же, как они сами. Джаз был их жизнью, джаз стал ее жизнью. Она могла вполне профессионально оценить то или иное соло, присутствовала на записи в студиях, активно участвовала в обсуждении обложек для альбомов, а позже, в 1962 году, даже написала liner notes для альбома Телониуса Монка Criss-Cross на Columbia. Но главное – Ника стала добрым гением всего этого сообщества. Помочь кому-то купить инструмент, кому-то – снять квартиру, кого-то вызволить из каталажки под залог, кому-то нанять адвокатов, кого-то положить в хорошую больницу для лечения – ее хватало на всех, и это касалось не только самих музыкантов, но и членов их семей. Красной нитью уже упоминавшегося фильма "Джазовая баронесса" проходит линия взаимоотношений Ники и Телониуса Монка. Да, их связывала особенно тесная дружба и духовная близость, но не менее тепло относилась и бескорыстно помогала Ника и другим музыкантам. Ей не раз приходилось слышать прямые оскорбления, пошлые намеки – ну как же, связалась с ниггерами, спит со всеми подряд. Но Ника была выше сплетен, да и друзья ее в таких случаях давали жесткий отпор. Насколько известно, дружба, даже с Монком, не переросла у Ники в какое-то иное чувство, этого – не случилось. К счастью, не случилось и другого: все, знавшие Нику свидетельствуют – да, она любила виски, временами пила много, но вот под наркотическим "кайфом" ее не видели никогда.

Увы, про одного из отцов бопа, Чарли Паркера, этого не скажешь. К середине 50-х годов распад личности этого гениального саксофониста стал необратимым. Наркотики и алкоголь довершали свое черное дело. Паркер, знаменитый Берд ("Птица") стал персоной нон-грата даже в клубе, носившем его имя – Birdland. Его избегали, с ним уже мало кто решался вместе играть. У него не осталось близких людей. Умерла его маленькая дочь, он расстался с женой. Но была еще Ника… В марте 1955 года Паркер собирался выступать в Бостоне, но почувствовал себя так плохо, что так и не смог туда поехать. Он нашел убежище у Ники де Кенигсвартер. У баронессы в это время гостила ее старшая дочь Янка. Разумеется, это не помешало Нике принять Берда и сделать все возможное для улучшения его самочувствия, при том, что врачей Чарли решительно не хотел видеть. Он пробыл у баронессы с 9 по 12 марта. В роковой день 12 марта 1955 года он скоропостижно скончался, сидя у телевизора и наблюдая шоу братьев Дорси. Эта трагичная история получила скандальную огласку. Не только таблоиды, но и вполне респектабельные издания красочно расписывали и комментировали обстоятельства смерти Чарли Паркера в апартаментах баронессы де Кенигсвартер. Жюль де Кенигсвартер, формально остававшийся мужем Панноники, подал на развод. Их брак был расторгнут в 1956 году. Лондонские Ротшильды прекратили все контакты с Никой. Ну, и наконец, администрация "Стэнхоуп" добилась своего – Нике пришлось съехать из отеля.

Какое-то время она жила в отеле "Элгонкуин", а затем довольно долго – в "Боливаре". Перемена места жительства не влияла на образ жизни баронессы. Она по-прежнему была другом и бескорыстным помощником для всех джазменов. В 1958 году Ника решила, что ей и ее друзьям будет куда удобнее, если она обзаведется собственным домом. Был присмотрен прекрасный особняк, формально находящийся уже в штате Нью-Джерси, в городке Уихоукен на другом берегу Гудзона, но с прекрасным видом на нью-йоркский Манхэттен. Дому на тот момент было лет десять, раньше он принадлежал известному кинорежиссеру Джозефу фон Штернбергу, после прихода к власти Гитлера сбежавшему из Германии в Америку. Дом был куплен и вскоре, с легкой руки Монка, получил прозвище Cat's Нouse – "Кошачий дом". У этого прозвища был двойной смысл: на сленге черных джазменов "котами" они звали друг друга, а кроме того у Ники помимо джаза была еще одна страсть – кошки. Она собрала в округе неимоверное количество бродячих кошек (некоторые источники называют цифру в несколько дюжин, другие утверждают, что были периоды, когда число кошек доходило до трехсот!). Все четвероногие любимцы Панноники обрели в Cat's House кров и стол. Общество котов натуральных нравилось не всем котам джазовым, но тут уж приходилось уживаться. Пианист Барри Харрис по приглашению Ники поселился у нее после тяжелого воспаления легких. Другой пианист, Телониус Монк, целые дни проводил в Cat's Нouse, играя и сочиняя музыку на "Стейнвее" баронессы (своего инструмента у одного из крупнейших композиторов современного джаза просто не было). С Монком же связана и еще одна история, когда имя Панноники де Кенигсвартер попало на страницы газет.

В 1957 году Ника помогла Монку вернуть его cabaret card – документ, дававший право выступать в нью-йоркских клубах и других заведениях, где продавался алкоголь. Телониуса лишили этого документа еще в 1951 году, когда полиция нашла в его машине наркотики, хотя настоящим виновником был один из его пассажиров, Бад Пауэлл. Тем не менее, практически шесть лет Монк был резко ограничен в своей профессиональной деятельности, так как ему оставалась возможность только записываться и выступать в других городах, что очень сильно било по семейному бюджету, и без поддержки Ники сводить концы с концами было очень сложно. Годом позже, в 1958-м, Ника на своем "Бентли" повезла Монка и еще одного музыканта, Чарли Роуза, на гастроли в Балтимор. Когда двое темнокожих и белая женщина остановились перекусить в придорожном ресторане, появилась полиция, вызванная хозяином – это, заметьте, штат Делавэр, отнюдь не глубокий Юг, но в те времена такая компания и здесь казалась подозрительной. Машину обыскали, нашли марихуану и всех забрали в участок, а Монка копы еще и сильно избили. И вот там Ника, выгораживая друзей, заявила, что наркотики принадлежат ей – согласитесь, это поступок не мецената, а близкого и преданного друга. Дело тянулось несколько лет, Паннонике де Кенигсвартер грозил реальный тюремный срок и лишь тот факт, что обыск машины был произведен незаконно, помог адвокатам отстоять свободу джазовой баронессы. А много позже, в 1967 году, Ника развернула громкую кампанию за полную отмену пресловутых cabaret card для джазменов. Их получение было связано с унизительной процедурой снятия отпечатков пальцев, словно все джазмены – от Луиса Армстронга и Дюка Эллингтона и до безвестного новичка – выглядели в глазах властей потенциальными преступниками. Баронесса написала петицию, собрала под ней более двухсот подписей, дошла до тогдашнего мэра Нью-Йорка Джона Линдсея – и добилась-таки своего!

Высокий авторитет Ники в джазовых кругах с тех пор укрепился еще больше, а дружба с Монком стала еще крепче. Ника, как никто понимала этого странного интроверта с ментальными проблемами и одновременно гениального музыканта и композитора. В 1972 году, когда дом Монка сгорел, она поселила Телониуса у себя со всей его семьей – женой Нелли и детьми. Последние девять лет жизни Монк обитал на втором этаже Cat's Нouse практически безвыездно. Здесь он и умер в 1982-м. За эти годы он выступил лишь на трех концертах. С волнением смотришь документальные кадры из фильма "Джазовая баронесса", где на церемонии похорон Монка Ника сидит в первом ряду, рядом с членами семьи и Майлсом Дэвисом…

…Творческая сторона натуры Ники проявлялась не только в тонком понимании джаза. Она прекрасно рисовала и даже провела один раз выставку своих рисунков, но при этом все проданные работы затем выкупила у новых владельцев, так как не захотела с ними расставаться. Она много фотографировала "Полароидом" и с этим тоже связана одна любопытная история. Сравнительно недавно, в октябре 2006 года, французское издательство Buchet Chastel благодаря стараниям внучатой племянницы Ники Надин де Кенигсвартер выпустило книгу Les musiciens de jazz et leurs trois vœux ("Джазовые музыканты и три их желания"). Вскоре книга была переиздана на английском под названием Three Wishes: an Intimate Look at Jazz Greats ("Три желания: особый взгляд на гигантов джаза"). Дело в том, что с 1961 по 1966 год Ника собрала и записала около трехсот коротких интервью с виднейшими джазменами, задавая им один и тот же вопрос: "Назови три своих самых сокровенных желания". И вот эти интервью увидели свет в сопровождении фотографий, которые Ника делала в своем доме и которые прекрасно воссоздают атмосферу вечного богемного праздника в Cat's Нouse. Не могу удержаться от того, чтобы не привести некоторые ответы – уж очень они интересно дополняют образы музыкантов или, наоборот, представляют их в весьма неожиданном свете.

Майлс Дэвис и Билл Эванс высказали только одно желание. Майлс хотел бы быть белым, а Билл ответил очень хитро: он пожелал волшебную палочку, которая бы исполняла все желания. Диззи Гиллеспи заботился не только о себе, но и об окружающем социуме (не зря друзья в шутку прочили его в президенты) – он хотел бы иметь возможность играть только для души, а не ради денег, мечтал о мире во всем мире и об отмене всех границ между странами – чтобы не нужны были паспорта. Желания Коулмена Хокинса оказались гораздо менее затейливыми, чем его музыка: крепкое здоровье, большой успех, большие деньги. А вот Монк высказал три желания, которые, по крайней мере, если говорить о годах, проведенных им в Cat's Нouse, осуществились: он желал для своей музыки - успеха, для семьи – счастья, а для себя – такой прекрасной подруги, как Ника.

Джазовая баронесса опросила многих, но себе самой такого вопроса не задала. Остается гадать, каковы могли бы быть ее ответы. Мне кажется, что Ника была счастлива – она жила той жизнью, которую сама выбрала для себя, ее окружали верные друзья, а к концу ее жизни и близкие смогли понять и оценить ее выбор. Шон де Кенигсвартер, младший сын Ники, единственный, кто ни дня не прожил с матерью в Америке, писал: "Не все члены нашей семьи, а особенно отец, были в восторге от той жизни, которую она выбрала. Но с годами многие из тех, кто в начале осуждал ее – особенно в свете множества отвратительно тенденциозных и расистских статеек о ней в прессе – пришли к пониманию и признанию того, чем она жила". Ника пережила своего ближайшего друга Монка на шесть лет. В ноябре 1988 года она легла в больницу в связи со сложной операцией на сердце – ей предстояло тройное аортокоронарное шунтирование. Во время операции она скончалась. Панноника ле Кенигсвартер не дожила до своего 75-го дня рождения всего нескольких дней.

Ну, а в бурной и богатой на славные имена истории джаза у нее навсегда осталось свое, особое место. В одном из лучших литературных произведений о джазе, "Преследователе" Хулио Кортасара, она фигурирует под именем Маркизы. Ника еще успела посмотреть и фильм Клинта Иствуда "Птица", посвященный жизни Чарли Паркера, полюбоваться на себя в исполнении Дайаны Селинджер (Ника не была в восторге – "Похожа на лошадь", - таков был ее вердикт). А друзья – джазмены отблагодарили джазовую баронессу своей музыкой. Ей посвящено около двух десятков композиций, среди которых: Nica's Tempo Джиджи Грайса, Nica Сонни Кларка, Nica's Dream Хорэса Сильвера, Tonica Кенни Дорэма, Blues for Nica Кенни Дрю, Nica Steps Out Фредди Рэдда, Inca Барри Харриса, Thelonica Томми Флэнагана, ну и, конечно же, Телониус Монк – Pannonica и Ba-lue Bolivar Ba-lues-Are. Пока джазмены разных поколений и разных стран играют эти пьесы на концертах и записывают их на диски – память о Нике жива.

И еще одна композиция останется навсегда связанной с ее именем. По завещанию Панноники де Кенигсвартер ее прах был развеян ровно в полночь над Гудзоном под звуки 'Round Midnight Телониуса Монка. Вы понимаете – почему.

Леонид АУСКЕРН

2012