2002-ой год был поистине великим для Томаша Станько. 60- летний юбилей и 40 лет творческой деятельности. Победа в пяти номинациях в анкете читателей журнала "Jazz Forum" как музыкант года, лучший композитор и трубач, автор альбома года "Soul Of Things", лидер лучшего бэнда "Tomasz Stanko Quartet" (на втором месте в этой же категории — музыканты квартета Станько как самостоятельное "Simple Acoustic Trio"). В рейтинге журнала "Billboard" за 2002 год альбом Станько "Soul Of Things" занял место в первой 50-ке лучших пластинок Америки. В Вене Станько вручили первую в истории Европейскую джазовую премию как Лучшему джазовому музыканту Европы (решение было принято 21 экспертом из 21 страны Европы).
Томаш Станько родился 11 июля 1942 года в польском городке Жешув. В 1948 году его семья переехала в Краков, где 16-летний Томаш впервые услышал живой джаз на концерте квартета Дейва Брубека. Станько решает учиться играть на трубе и поступает в консерваторию. Хотя еще будучи учеником средней школы вместе с Вацлавом Киселевским он основал джаз- квартет, с которым впервые выступил в клубе "Helicon". В 1962 году 20-летний Станько становится лидером ансамбля "Jazz Darings" ("Джазовые смельчаки"), получившим на конкурсе "Любительских джазовых составов южной Польши" две главные главные награды. Молодого музыканта заметил Кшиштоф Комеда — легендарный польский джазмен и композитор. С 1963 года Станько становится ведущим музыкантом в ансамбле Комеды, где играет вплоть до момента нелепой гибели Комеды.
В 1967 году Станько собирает свой квартет (позднее — квинтет), много концертирует и записывается с Бернтом Розенгрином и Збигневом Намысловским, Эдвардом Весалой и Петером Уорреном. Все чаще он выступает соло. Время от времени участвует в совместных проектах с такими мировыми звездами как Cecil Taylor, Gary Peacock, Arild Andersson, Daniel Humair, Dave Holland, Don Cherry, Dino Saluzzi, Albert Mangelsdorff, Eddie Gomez, Jan Garbarek, Jack De Johnette, Palle Daniellson.
В 1975 году Станько по предложению Манфреда Айхера записывает свой первый диск для ЕСМ Records "Balladyna" с участием Дэйва Холланда и Эдварда Весалы. Следующий раз к сотрудничеству с ЕСМ он вернется только через двадцать лет...
В 80-е Станько практически отошел от музыки, записей и гастролей. Многим казалось, что его тогдашнее пристрастие к наркотикам, эзотерические совместные проекты с Эдвардом Весалой (запись в Тадж-Махале) и поверхностные эксперименты с электроникой в составе небольшой команды "Freelectronics" навсегда испортят его блистательную карьеру. Но как оказалось, это было всего лишь "десятилетие передышки".
В 1995 году Станько возобновляет сотрудничество с ЕСМ для записи альбома "Matka Joanna". Всего через два года на том же лейбле появились два новые, пожалуй, самые эпохальные диски Станько: "Litania: Music Of Krzysztof Komeda", в который вошли композиции Комеды, в том числе его саунд-трэки к фильмам знаменитого режиссера Романа Полански "Ребенок Розмари" и "Нож в воде". И альбом "Leosia" — одна из лучших джазовых записей последнего времени, в которой приняли участие такие звезды европейского джаза, как барабанщик Тони Оксли, басист Андерс Джормин и пианист Бобо Стенсон, сформировавшие новый состав "Квартета Томаша Станько".
Похоже, Станько взял за правило раз в два года радовать ЕСМ и слушателей своими новыми записями. Так с разницей в два года появились альбомы "From The Green Hill" (1999) и "Soul of Things" (2001). "From The Green Hill", записанный вместе с Дино Салуцци (бандонеон), Джоном Сурманом (саксофон), Йоном Кристенсеном (ударные) и Мишель Макарски (скрипка), был назван в 2000- м году "Альбомом года" по мнению ассоциации немецких джазовых критиков. В том же году польский журнал "Jazz Forum" назвал Станько "Музыкантом десятилетия".
Что касается альбома "Soul of Things", он был записан Станько вместе с его новым квартетом, образованным в 1994 году из недавних выпускников консерватории, очень молодых музыкантов Марцина Василевского (фортепиано), Славомира Куркевича (контрабас) и Михала Миськевича (перкуссия).
Удивительно, но за сорок лет своей творческой карьеры Томаш Станько ни разу (!) не выступал ни в России, ни в Беларуси. Его первый белорусский концерт состоялся 30 ноября 2002 года на минской сцене в рамках международного джаз-фестиваля "Gosser Jazz", где Станько и его квартет представили публике программу со своего последнего альбома "Soul of Things".
Кроме приветствия и благодарности, за все два часа концерта Станько не сказал на сцене ни слова. Зато на следующий день музыкант любезно согласился дать эксклюзивное интервью журналу "Джаз Квадрат":
Правда ли, что решение стать джазовым трубачом пришло к вам на концерте Дейва Брубека в Кракове?
Было, было такое. Это был первый услышанный мною концерт Брубека. До этого я слышал что-то в радио-передачах Уиллиса Коновера, но тот концерт был первым "живым". Я к этому времени уже немного играл на трубе. Я, знаете ли, из музыкальной семьи: отец мой был скрипачом, так что с 7 лет я ходил в музыкальную школу в классы скрипки и фортепиано. Был потом некоторый перерыв в моих занятиях музыкой, после которого я собственно и начал играть на трубе. А после того концерта Брубека, я твердо решил, что стану джазовым трубачом...
Что же случилось на том концерте?
Ничего не случилось, простоя впервые услышал музыку, которая полностью соответствовала мне, моему представлению о свободном стиле жизни. Джаз был тогда для нас синонимом свободы, freedom.
Так вас привлек free jazz именно тем, что он free?
Я интуитивно почувствовал, что фри джаз — это самый современный стиль, это возможность быть свободным в музыке, никого не копируя. И если я хочу создать свой язык, свой стиль в музыке, то мне нужно творить именно в новом стиле. Тогда легче мне будет найти свой собственный язык. Мне было важно создать что-то новое и ранее неизвестное. Поэтому я подумал о фри джазе, о музыке Орнетта Коулмана, потому что в то время это было самое новое слово в музыке.
Удалось ли вам изобрести что-то новое в своей музыке?
Нет ничего абсолютно нового. Все последующее происходит из предыдущего. Нельзя просто сесть и что-то придумать.
Никакой революции не было. Я просто играл свою музыку, начал писать свои произведения. И так очень естественно появился мой индивидуальный почерк. А в джазе очень важно иметь свое особенное звучание, свой sound. Так что, поймав свой тон, я стал активно его развивать. Моя музыка становилась все более зрелой, особенной. Так родился мой стиль.
Джазовые критики характеризуют стиль Томаша Станько как "уникальный микс из лирического и резкого настроения". Как бы вы сами описали свой стиль?
Лиризм и фурия! То есть экспрессия и мелодизм, что являет собой весьма противоположные явления. Я очень люблю традиционные вещи, классику, и в тоже время у меня есть большая склонность к новаторству и авангарду. Все это вместе и дало такой результат. Знаете, у Кшиштофа Комеды был похожий подход к музыке, поэтому мне всегда было интересно играть с ним.
Верите ли вы в импульсы, способные изменить всю жизнь?
И да, и нет. Тот краковский концерт Брубека не был бы таким импульсом в моей жизни, не будь я к нему готов...
Вот сейчас, будучи в американском турне, я, уже немолодой человек, ясно ощутил, что эти очень трудные гастроли должны сильно изменить мою жизнь. Американская джазовая сцена — самая сложная и самая профессиональная, на ней наибольшая конкуренция в джазовой музыке, европейцы там почти не играют. Я почувствовал, что мое выступление на этой сцене должно многое изменить в моей жизни. Я еще не знаю, как именно, но чувствую, многое изменится. А с другой стороны, американские гастроли были естественным результатом. Студия звукозаписи решилась дать деньги на организацию этого Тура, потому что у меня были хорошие записи, был хороший прием, хорошая критика. Пусть американская публика Меня почти не знает, не знают ни критики, ни журналисты, но я известен музыкантам по фестивалям, записям. Так что в некоторой степени. я был подготовлен к получению сильнейшего импульса от этого тура. Я уже чувствую, что во мне происходят изменения... Посмотрим!
Скажите, вы волнуетесь перед выступлениями?
Волнуюсь? Нет, я ничего не боюсь. Никогда не боялся ни сцены, ни концертов. Но знаете, перед выступлениями в Америке у меня было состояние некоей эксцитации. Но это скорее возбуждение, нежели страх или волнение.
В возрасте 22 лег вас называли лучшим джазовым трубачом Польши. Уже в столь раннем возрасте вы столкнулись с одним из труднейших испытаний — славой. Как вам удается столько лет быть знаменитым?
Я не знаю, слава ли это? Я не чувствую себя прославленным. Я не знаменит так, как кинозвезды, на улице меня не узнают. Это, кажется, Майлс Дэвис признавался (у него жена была посредственной актрисой), что прохожие, узнавая его, говорили:" А, это муж той самой актрисы!". Мы, джазовые музыканты,не так уж попу- лярны. Ведь сколько я продаю записей? Около 30 тысяч дисков. Это же ничто по сравнению с рок музыкантами! Хотя это очень много для джаза.
Джаз — это очень специфическая музыка, музыка для тех, кто хочет ее слушать. А таких людей очень немного. Так что никаких проблем со славой у меня нет! (Смеется)
Вы сейчас играете с молодыми и малоизвестными музыкантами. Почему вы выбрали их?
Признаться честно, когда я брал этих музыкантов в свой квартет, то просто-напросто "подобрал" их из очереди молодых и талантливых, ждущих своего признания, своей славы. В то время у меня за спиной часто говорили: "Стан ько взял молодых и неизвестных, чтобы не платить им!". А я с самого начала платил нм по наивысшей ставке, потому что имел на это достаточно!денег. Теперь же они играют настолько хорошо, что иные музыканты просто боятся их приглашать к себе. В США после наших гастролей их признали одной из лучших ритм-секций в мире! В мире! На фестивале в Сиэтле было мнение журналистов и джазовых критиков, что уже давно не было столь великолепно играющей ритм-секции. А ведь за неделю до нас там играли "Art Ansemble of Chicago", Херби Хэнкок, Майкл Брекер, Уэйн Шортер...
Ребята играют великолепно, иначе я не играл бы с ними. Раньше, гастролируя по Европе, я всегда играл с музыкантами уровня Бобо Стенсона — это джазовые сливки Европы. А когда возвращался в Польшу, то мне было невозможно играть концерты, потому что поляки не могут оплатить приезд сразу нескольких звезд такого уровня. И мне нужен был польский бенд. Тогда я встретил этих ребят (им тогда было еще по 16 лет) и с удивлением обнаружил, что они играют также хорошо, как и звезды. А я не могу играть с плохими музыкантами. А с ними мне прекрасно играть: они молоды, свежи, свободные в восприятии. Поначалу они не умели играть фри-джаз, поскольку это уже высший пилотаж: играли только композиционные вещи. Но постепенно набрали класс и сейчас это асы. Они просто великолепны! Теперь я черпаю из них энергию, высасываю все соки, как вампир. (Смеется) Не могу сказать, как долго еще мы будем играть вместе, ведь всему есть начало и конец. Но еще один диск вместе мы запишем.
Недавно вы вернулись из своего первого турне по Америке. Как это было?
Мы начали играть этот цикл концертов в поддержку моего последнего альбома "Soul of Things" еще осенью в Нью- Йорке, а закончили его 15 декабря в Граце в Австрии... Знаете, в Штатах очень ценят индивидуальность, а в Европе все время смотрят на джаз сквозь призму Америки, каждого музыканта пытаются сравнивать с кем-то из знаменитых американцев. "Он классно играет. Второй Чик Кориа!’. В Америке никогда так не скажут.. Меня сейчас все чаще сравнивают с МаЙлсом Дэвисом, потому чгго я создаю на сцене настроение в его стиле. А вот критики из "New York Times" посчитали, что я использую структуру произведений Колтрейна.
А часто ли бывает, что вы играете в незаполненных залах, как в Минске?
У вас был очень большой зал. В Польше мы обычно играем для 500-600 человек. А в Лондоне, мы играли там 22 ноября в Queen Elizabeth Hall, к нам пришла тысяча людей, толпы людей. Первоначально мы должны были играть в небольшом зале Purcell Room на 150 мест. Но уже за две недели все билеты раскуплены, так что нам предложили сыграть в зале на тысячу мест. Атмосфера была великолепная. 'The Times" дал нам пять звездочек в своей рецензии!
Я слышала, вы играли однажды ночью в Тадж-Махале? Это правда?
Да, я записал там пластинку "Music from the Taj Mahal and Karla Caves". Это была идея моя и моего приятеля, финского перкуссиониста Эдварда Весалы, который выступил продюсером проекта. Его друзья-хиппи как-то поехали в Индию и поселились лагерем возле Тадж-Махала. Я в это время играл соло перформансы, что, кстати говоря, сейчас делает Ренди Брекер, но я это сделал на-а-амного раньше. Это был конец 70-х. У меня не было тогда хорошей группы (а я могу играть только с хорошими музыкантами), и я подумал: "Что же делать? Выход один: буду играть соло!". А я вам скажу — это очень трудно. Надо иметь лошадиную силу и отличную кондицию, играть мощно, без всяких там электронных трюков, которые я и без того не люблю. Я пробовал как-то добавлять эхо, такие повторения звучания, но чаще всего просто устанавливал три микрофона с разной настройкой...
Так вот, несколько соло-концертов я сыграл великолепно. Это невероятно сложно целый час без перерыва играть мощно и экспрессивно. А я люблю играть мощно! И лирично. А это очень тяжело. Так что долго это продолжаться не могло, я решил сделать перерыв в выступлениях. И в этот период Весала предложил мне: "Слушай
> поехали с нами! У тебя будут лучшие 15 секунд игры в Тадж- Махале!" Ну мы и поехали...
А почему решено было играть ночью?
Да потому что Тадж-Махал — это что-то вроде Ватикана. Днем его посещают миллионы людей! И вообще речи не могло быть об игре днем, потому что получить официальное разрешение на это невозможно. Мы заплатили "бакшиш" людям из службы охраны. Слава Богу, индусы — очень толерантные люди, взяли деньги и ночью охраняли нас с фонарями. На запись было всего полтора часа. Удалось записать только одну сторону пластинки. Вторую сторону мы писали уже в храме Karla Caves недалеко от Бомбея.
Было ли какое-то озарение, когда вы играли в Тадж-Махале?
Когда играл — нет. Но такое прозрение пришло утром следующего дня: я просто физически ощутил, что запись удалась. До последнего момента не было уверенности, что у нас что-то получится. Ведь у нас было мало времени, нас в любой момент могли прогнать, мы не могли ошибаться, потому что и речи не было о повторах. Мы были максимально сконцентрированы на музыке, так что ни на какие другие ощущения просто не было времени. К тому же наш индийский менеджер был накачан ЛСД и все время мешал нам...
Но когда ранним утром следующего дня, часов в пять я проснулся, заказал себе чай, закурил трубку, на меня вдруг снизошло блаженство и озарение, что все получилось как нельзя лучше. Была такая минута, и она осталась в моей памяти...
Вы, наверное, немного мистик?
Я мистик в подходе к жизни, в подходе к материи. Мне нравятся глубокие вещи, необычные, мистические. Я нерелигиозный человек, но у меня такая мистическая натура. Я верю во все неожиданное, нетипичное, необыкновенное. Верю, что все может случиться. И со мной это случается.
Ваш последний альбом называется "Soul Of Things". О душе каких вещей вы ведете в нем речь?
Всех материальных, неодушевленных. Это разговор о сути вещей, о душе материи, душе той же трубы. Мне кажется, что материя тоже имеет душу: и метал, и стекло. Душа есть даже у ситуаций. Контакт с неживой материей может быть также глубок, как и с людьми.
Этот альбом — абстрактная музыка об абстрактных вещах Она не веселая и не грустная. Вроде "да", и вроде "нет". Абстрактное искусство меня больше всего привлекает. Поэтому все 13 композиций — без названий. Я умышленно не использовал никаких понятий или слов. Названия композиций туманные: вариации, опусы. Если для кого-то это важно, то, пожалуйста, вот вам названия. Но это всего лишь названия!
"Soul of Things" — абстрактное название, оно подчеркивает изменчивость музыки. Ведь как бывает: у композиции есть имя, и она должна быть все время одна и та же, оправдывая его. А она уже давно другая. Например, "Maldor's Song" назывался когда-то "War Song", потом "Maldor's War Song", а теперь носит название "Вариация X". Особенность моей музыки — изменчивость. Я создаю одно настроение, но с тысячами оттенков. Я с любовью из года в год использую одни и те же аккорды, потому моя музыка создает впечатление однородности. Но при этом я использую импровизационность джаза по максимуму. Я пишу такие композиции, чтобы их всегда можно было играть иначе, чтобы они все время менялись, чтобы жили своей жизнью, развивались в своем темпе.
Скажите, вам открылась душа трубы?
Даже не знаю... Наверное, да! Странный вопрос. Это и вправду интересно, какая душа у трубы?... Звонкая! Труба ближе всего к пению. У нее меньше всего клавиш. Она очень близка к душе: что во мне рождается, то сразу выходит, только усиливаясь трубой. Мне легче через нее пропеть свою музыку. Поэтому я ее люблю.
Ваша труба особенная?
Я очень дорожу ее звучанием. Своим индивидуальным звучанием. Потому что звук, . это и есть душа, звук — это. жизнь души, и поэтому на всем протяжении жизни мое звучание становится красивее, глубже. Глубоко прожитая жизнь делает более глубоким звучание Я помню концерт кларнетиста Вуди Хермана, когда ему было за семьдесят, и он уже мало играл на инструменте, только слегка дирижировал ансамблем. Но, когда он вышел играть и взял всего три ноты на кларнете, я подумал "О, Боже, это восхитительно!". Звучание зависит от прожитой жизни. Иногда с годами оно становится красивее.
Знаете ли вы, как выглядит ваша Муза?
У меня много муз и у них много обликов! А так по-настоящему музой для меня является жизнь. Жизнь и искусство. Я думаю, в них воплощение моей Музы.
Вдохновение — это тяжелый труд. Я ищу свое вдохновение в долгом сидении за фортепиано за обдумыванием новых композиций. Долго, я должен долго работать, чтобы снизошло вдохновение. Бывает, что неожиданно что- то снизойдет, но до этого я должен посидеть над этой вещью несколько недель.
И так, чтобы раз! — и осенила идея — так не было?
Бывало. Но, опять же, я должен был неделями сидеть за пиано, мучаться, что у меня ничего не выходит. И когда я уже на грани отчаяния, тогда случается это самое "раз!" и меня осеняет идея. Чаще всего так бывает, когда я получаю заказ и должен написать музыку. Вот это "должен" очень влияет на мое "раз!". Но для меня более верный способ написать что-то значительное, это сидеть и пробовать, пробовать, пробовать.
Чтобы написать одну-две композиции для фильма, я должен иметь две недели. Диск я готовлю обычно за
полтора-два года. Я должен прожить музыку,больше ее узнать, войти в нее, У меня должно быть время. Для этих пары нот. Я бы сказал, что у меня процесс написания .музыки схож с написанием поэзии. Стихотворение — короткое произведение, но над ним надо посидеть, чтобы некоторые нюансы углубить и быть довольным результатом.
Вы помните пластинку, на которую у вас ушло больше всего времени?
Может быть альбом с музыкой Комеды "Litania". Потому что мне пришлось погрузиться в его музыку, пережить ее внутри себя. К тому же у меня не было нот, и я списывал партитуру на слух с записей, вспоминал, как и что мы играли. Так что это длилось достаточно долго.
Если бы вам разрешили выбрать одну пластинку, чтобы сказать: "Это музыка Томаша Станько", каков был бы ваш выбор?
Есть пластинки, которые мне очень нравятся, а другим нет. Из всего, что я написал, мне более всего дорога пластинка с короткими сольными композициями-рассказами, которые я сочинил для своей 12-летней дочери. Это странная пластинка, я ее очень люблю. Все свои альбомы я люблю, но этот особенно. Трудно мне далась его запись, Но это именно МОЯ музыка. Я и сейчас люблю играть соло, мне нравятся небольшие формы, короткие композиции. Это довольно утомительно, слушать соло, поэтому я перестал мучить публику.
Важно ли для вас одиночество?
Я люблю одиночество. Я живу один. У меня нет женщины — у меня есть дочь, которая очень обижается на меня, когда в интервью я говорю: "Я один. Я живу один". Но для меня очень важно быть одному. Я никого не впускаю в свой мир, только домработницу, которая раз в неделю убирает мой дом. Я очень берегу свое одиночество: могу сутками быть один, чтобы только никто мне не мешал.
Женщина вносит в жизнь милый хаос! Деструкцию. Впрочем, я люблю деструкцию. Я много лет жил, разрушая самого себя, испробовав все человеческие изобретения, губящие здоровье и организм. Но за последние десять лет я очистился, вернулся из подземелья, из пекла. Я занимаюсь йогой, бегаю, изредка медитирую. Сама игра на трубе — это своего рода медитация. А я каждый день играю!... Но я вам скажу: интересная жизнь была в подземелье! Экстремальная! Desperados!
Вы уже сорок лет на сцене. Осталось ли дли вас что- то непостижимое?
Конечно! Нельзя достичь всего. И абсолюта совершенства просто не существует! Я думаю, даже Бог не совершенен... Повседневная жизнь ближе всего к совершенству, потому что в ней есть все: и добро, и зло, и счастье, и горе. Жизнь совершенна, потому что она неизменна, потому что всегда так было и всегда так будет.
Анастасия КОСТЮКОВИЧ
P.S. Автор выражает благодарность в подготовке интервью "Малому театру" и Польскому институту в Минске, а также лично Ирине Коломенской, Евгению Долгих и Людмиле Михальчук.
Jazz-Квадрат, №2/2003
получить rss-ленту
