Валерий Кацнельсон - Москва Воронеж, далее-везде... (часть 5)

ГЛАВА 19. «ОГНИ МОСКВЫ»

Ансамбль, с которым я выехал в поездку, назывался «Огни Москвы» и был создан при композиторе Оскаре Фельцмане, который и являлся его художественным руководителем. Сам
композитор был не очень молод и не особенно заинтересован в частых гастролях. Для заработка коллектив, состоящий из нескольких музыкантов и двух вокалистов, приглашал какого-то гастролера, способного сделать кассу, быстро репетировал с ним программу и выезжал на фонды. Имеется в виду на фонды какой-то конкретной филармонии. Не могу достаточно внятно объяснить, что это такое, поскольку не был вовлечен в организационный процесс. Возможно, кто-то, кто знает тонкости коммерческой стороны таких предприятий, уже рассказал или еще расскажет о деталях подобных гастролей.

Все это связано с особенностями социалистической экономики. Я же знаю только внешнюю сторону. Обычно выезжали на десять дней и давали не меньше тридцати концертов. В этой
среде существовала такая шутка: «Тяжело работать по три концерта в день, по четыре — уже полегче, а по пять — совсем легко». Если гастролеры были театральными актерами, они в основном работали сами. Ансамбль начинал и заканчивал концерт, а вокалисты, Ирина Аллегрова и Сергей Глухарев, своими выступлениями давали возможность гвоздю программы отдохнуть и переодеться. Если актеры были поющими — ансамбль им аккомпанировал. Певцов-гастролеров
музыканты сопровождали весь концерт, а вокалисты ансамбля выполняли те же функции.

Поездка, о которой идет речь, была в Магадан. Мы просидели там месяц, и каждые десять дней менялись гастролеры. В Магадане развлечений было не очень много, на концерты ходили охотно, и примерно один и тот же контингент. Во второй серии концертов у зрителей возникало некоторое удивление, а в третьей, когда открывался занавес, а на сцене те же, в зале уже откровенно смеялись. Я даже уже и не помню всех, с кем мы тогда работали, но одну актрису запомнил, и тому есть причина. В Магадане жил легендарный певец, имевший бешеную популярность в первой половине прошлого века, Вадим Козин. Многие из приезжих артистов мечтали встретиться с ним, но далеко не всем Козин давал на это согласие. А с актрисой Московского театра сатиры Ольгой Аросевой он пожелал увидеться сам. Меня тоже позвали на эту встречу, так я оказался в гостях у знаменитого артиста в Школьном переулке города Магадана. Вадим Алексеевич жил в небольшой однокомнатной квартире, набитой книгами, пластинками и многочисленными газетными и журнальными вырезками, которые он собирал. Это был незабываемый вечер. Хозяин пел, аккомпанируя себе на старом расстроенном пианино (а ему было уже за восемьдесят), читал свои эпиграммы, рассказывал о многих известных личностях, с которыми был знаком или работал вместе. Кто-то из присутствующих записал большую часть вечера на принесенный с собой магнитофон. Эта запись хранится у меня до сих пор.

После поездки мне предложили остаться работать в этом коллективе. Я уволился из училища и оформился в «Росконцерт». Помимо песен Фельцмана, в программе было несколько инструментальных номеров. Я написал пару джазовых аранжировок. Когда Оскар Борисович впервые их услышал, по-моему, он испугался, но в дальнейшем привык и даже сам
представлял в концерте, говоря при этом обо мне много всякого хорошего. Одна такая пьеса попала в телевизионный фильм, составленный из песен Оскара Борисовича. Ее можно
найти в YouTube под названием «Композиция на тему песни Оскара Фельцмана "Белый свет"».
Об этом времени не осталось много воспоминаний. Сплошные переезды и большое количество концертов. Среди тех, с кем мы работали, были Маргарита Терехова, Людмила Гурченко, Сергей Захаров, Людмила Сенчина. Последняя приезжала со своим музыкальным руководителем — Игорем Тальковым. Он привозил свои аранжировки песен, которые пела Сенчина, и участвовал в концертах.

Со временем стало понятно, что работа со стареющим Оскаром Фельцманом не имеет больших перспектив. Договорились с более молодым и популярным композитором Давидом Тухмановым. Ансамбль перешел под его начало и поменял название на «Электроклуб». Пришел Игорь Тальков и заменил Сережу Глухарева, составив пару вокалистов с Ирой Аллегровой. Он спел много песен Тухманова, но одна из них, «Чистые пруды», сделала Игоря широко известным. Ира тоже стала узнаваемой. В дальнейшем это оказалось хорошим стартом для их сольной карьеры. Мне же становилось все скучнее и скучнее. Никаких инструментальных номеров в концерте уже не было. О джазе и думать не приходилось. Попса выдавливала меня из своего лона, и наступил момент,
когда я с радостью от нее освободился. Как раз тогда, когда «Электроклуб» выходил на пик своей популярности.

ГЛАВА 20. «ЭКСПРЕСС»

После двухлетнего опыта с большим ансамблем я пришел к тому, что наиболее приемлемая для меня форма — это квартет или квинтет. Ее в дальнейшем и придерживался. Со многими замечательными музыкантами переиграл в течение последующих лет. Среди них были те, которые стали моими основными партнерами. В самом начале 80-х, во время выезда с Козыревской студией в Пущино, познакомился с совсем молодым пианистом, тогда еще студентом технического вуза, Левой Кушниром. Мне показалось, что у этого юноши есть все возможности стать настоящим джазменом, и чутье меня не обмануло. Стал привлекать его к участию в октете, когда Алик Никитин был занят, и постепенно Лева стал для меня наиболее желательным партнером. Он всегда был пунктуален, внимателен и профессионален, но одно качество нравилось мне особенно. Мы играли в основном пьесы, сочиненные или аранжированные мной, и
Лева, как мне казалось, старался вникнуть в авторский замысел, учитывал и выполнял мои пожелания. Не все, даже большие мастера, себя этим утруждали.

В Петрозаводской консерватории в одно время со мной, но на два курса моложе учился еще один талантливый пианист Андрей Кондаков. Он был студентом теоретико-композиторского факультета. Руководство духовой кафедры разрешало мне на экзаменах по камерному ансамблю
играть джаз. Андрей стал моим партнером, оказывая этим неоценимую помощь. Да и безотносительно консерваторских дел во время моего пребывания в Петрозаводске мы не
упускали случая поиграть вместе. В выступлениях на экзаменах по камерному ансамблю участвовал и контрабасист Виталик Соломонов — тоже студент консерватории. Тогда этих двоих музыкантов еще мало кто знал. Мне, как и в случае с Левой Кушниром, показалось, что у них прекрасные перспективы, и опять я не ошибся. В последующие годы, когда Виталик подолгу оставался в Москве, а потом совсем туда переехал, он стал моим постоянным и наиболее предпочтительным партнером. Андрей Кондаков по окончании консерватории поселился в Петербурге, несмотря на это мы периодически играли вместе на концертах и фестивалях.
Постоянным барабанщиком квартета стал Стас Коростелев. Мы познакомились во время совместной работы в «Арсенале». Стас тоже был одним из моих самых любимых партнеров — чуткий аккомпаниатор и блестящий солист.

Должен признаться, что чем дальше ухожу в своих воспоминаниях от детства, тем меньше сигналов получаю из глубин памяти. Всем известно, что многие старики отлично помнят девочку, в которую были влюблены в детском саду, и ни за что не вспомнят, куда положили очки пять минут назад. Вот и я не могу вспомнить ни одного концерта этого квартета вплоть до 1989 года, хотя точно знаю, что они были. Почему до 1989-го? Примерно тогда я начал вести кое-какие записи, которыми обязательно воспользуюсь, дойдя до этого времени. Во второй половине 80-х в моей семейной жизни произошло много значительных событий. Лёва, мой старший, по
окончании восьмилетки поступил в музыкальное училище по классу флейты. А в период с 1986-го по 1990-й у нас родились трое детей, Сева, Марина и Миша. Помощи по уходу за детьми ждать было неоткуда. Наташины родители жили далеко от Москвы, моих уже не было в живых. В этой ситуации я не мог столько времени проводить на гастролях и в 1987 году перешел на работу в «Москонцерт», в ансамбль, которым руководил Володя Мильман.

Мы сопровождали выступления нескольких вокалистов. Это называлось работать «на графике». Заявки на концерты со всей Москвы поступали в специальный отдел «Москонцерта», где составлялись программы, и артисты распределялись по разным концертным площадкам и предприятиям-заказчикам. Работы в пределах города было много, а гастролей мало. Так продолжалось два года, а потом в стране начались перемены. Открывалось большое количество разных кооперативов и контор, которые занимались организацией концертов, и работа «на графике» постепенно сошла на нет.

После того как наш октет перестал существовать, мы продолжали поддерживать дружеские отношения с Виталиком Шеманковым. Часто говорили по телефону, иногда встречались. В 1988 году до меня дошли слухи, что Виталик серьезно болен, да и сам он это подтвердил. Но к тому, чем это закончилось, я оказался совершенно не готов. Однажды Котя (такое у Виталика было прозвище) позвонил мне и прямо сказал, что ему недолго осталось. Я перебил его, стал говорить, что он драматизирует, что все образуется и надо верить в лучшее. Не то чтобы я пытался успокоить Виталика или переубедить, просто то, что он говорил, в моей голове не помещалось.
Сейчас, когда большинства из тех, о ком я здесь упоминаю, уже нет на свете, это кажется странным, но тогда было именно так. А в том печальном разговоре Котя выслушал меня, не
перебивая, и продолжал дальше. Он высказал уверенность, что меня позовут работать на его место, рассказал про особенности этого коллектива и дал советы, как надо будет себя вести, если я соглашусь. Я опять возражал, он опять не обращал на это внимания, пожелал мне много всего хорошего, и разговор закончился. А через пару дней Виталика не стало, в 42 года. Это был
шок, я только тогда понял, что он со мной прощался... Стоя с траурной повязкой у гроба близкого товарища, я не мог поверить, что все это наяву. Однажды такое уже было, так же я стоял около Вани Васенина, который трагически погиб во время пожара в гостинице «Россия» в 1977 году. Я имел счастье играть с этим замечательным контрабасистом. Полжизни прошло без этих людей, а забыть их невозможно

Виталик оказался прав, меня действительно позвали на его место. Однако моя работа, при
которой почти не надо было выезжать из Москвы, вполне меня устраивала. Но через год, когда
концертов, а соответственно, и заработка совсем не стало и мне опять поступило предложение,
я согласился. Ансамбль «Экспресс», которым руководил Алик Пульвер, был многофункциональным. Существовала большая программа инструментальной музыки, имелись и свои вокалисты. Работали сольные концерты и участвовали в больших сборных на стадионах и во дворцах спорта. В то время, когда я туда пришел, основной деятельностью было аккомпанировать зарубежным артистам, в основном из так называемых«стран народной демократии» (соцлагерь). Программа называлась «Мелодии друзей». Работали и в Москве, и в поездках как по Союзу, так и за границу. Первый мой зарубежный выезд с ансамблем «Экспресс» был, как ни странно, на рок-фестиваль в Швецию, на остров Готланд. В качестве солиста и автора музыки был приглашен Крис Кельми — известный певец и рок-музыкант. Добирались до острова долго. Сначала поездом «Лев Толстой» из Москвы в Хельсинки. Все знали, что через финскую границу можно официально провезти одну бутылку водки и две
небольшие банки икры. Эти товары легко можно было продать за финские марки или шведские кроны, чтобы иметь немного больше валюты. Наша группа занимала три купе. Одним из тех, кто ехал в первом, был Алик Пульвер. В этом купе финские таможенники проверили всех и все.
Открывали чемоданы, вытряхивали сумки, шарили под сиденьями, задавали массу вопросов. Я и Толя (Крис — это псевдоним, Толя — настоящее имя) ехали во втором купе. Зашли таможенники, ничего проверять не стали, но каждому в отдельности задали несколько одинаковых вопросов.
Есть ли водка и сколько, есть ли икра и сколько? Все ответы, кроме одного, были одинаковые: водка одна, банок икры две. И только ответ Толи-Криса отличался: водка одна, икра одна. В третье купе таможенники даже не зашли. А когда мы немного отъехали от границы, Толя достал из-под полки сумку и вынул из нее двухкилограммовую банку черной икры со словами: «Вот, одна банка, я же никого не обманул».

В Хельсинки сели на паром, чтобы утром оказаться в Стокгольме. Идем в большой толпе пассажиров по широкому мосту, соединяющему берег с паромом. В середине моста — пограничная будка, все спокойно идут мимо нее. Пульвер говорит мне:
— Смотри, сей час меня остановят.
Я ему:
— Да ты что? Там вообще, по-моему, никого нет.
Он мне:
— Смотри.
Поравнялись с будкой, из нее выходит таможенник и прямо к Пульверу. Просит подойти с вещами. Проверили — отпустили. Я, пораженный, спрашиваю, как он догадался. Алик отвечает: «Да очень просто, я полмира объездил и ни разу ни одну таможню спокойно не прошел».

Каюты у нас не были зарезервированы, никто не знал, что это надо делать. Мы нашли какое-то свободное помещение на палубе и заняли там почти все места своими вещами. Меня оставили одного и пошли выяснять, что к чему. В салон стали заходить люди, большинство с собаками. Просили освободить место. Я пытался объяснить, что никак не могу, все занято. Они настаивали, говорили, что я могу идти куда угодно, а им можно находиться только здесь. Выяснилось, что это специальный салон для пассажиров с животными. Еле дождался, пока пришли артисты и забрали свои вещи. Стыдоба.

Утром в Стокгольме нас встретили два парня и девушка на двух микроавтобусах. Поехали вдоль моря, чтобы сесть на другой паром, с материка на остров. По дороге остановились у большого торгового центра. Шведы объявили, что пауза на обед минут сорок, пожелали приятного аппетита и ушли. Через сорок минут они появились кто с колой, кто с пивом, кто с мороженым. Что-то подсказало им, что мы от машин так и не отходили. Они поинтересовались почему, вразумительного ответа не получили. Как можно было объяснить, что, пока мы не получим суточные, у нас не может быть иностранных денег, а когда получим, вряд ли кому-то придет в голову такая глупая мысль потратить валюту на еду? Ребята отошли в сторону и минут пять совещались. Казалось, слышно, как скрипят их капиталистические мозги. Потом они попросили
подождать и ушли минут на двадцать. Пришли с огромными набитыми пакетами, сели по машинам и поехали. Остановились на самом берегу моря. Ребята вытащили пакеты, достали оттуда одноразовые скатерти и посуду и кучу разных продуктов, каких я лично раньше не видел. Потом дома я рассказывал, как ел в Швеции очень вкусный сладкий кефир (слова «йогурт» мы тогда еще не знали), а еще диковинный фрукт по форме как лимон и зеленый внутри, называется — киви. И что сыр и колбаса продаются уже порезанные и упакованные. На пароме на сей раз мы уже получили каюты и хоть выспались немного. Привезли нас в отель, стоящий прямо на берегу, поселили в небольшие коттеджи, вполне комфортно. Объявили, что утром будет завтрак. Пошли на него все вместе, разве что не строем. Не знаю почему, но оказались там одни. Не то весь отель уже позавтракал, не то нас решили кормить отдельно. Обилие и качество еды опять поразило. Позднее я узнал, что это называется шведский стол. Уж не знаю, как мы выглядели со стороны, но могу описать реакцию тех, кто с этой самой стороны наблюдал за нами. Служащий приносил новую еду — ее моментально сметали. Тогда уже двое принесли еще — ее опять смели. Принесли опять, и вся кухня вышла в зал, выстроилась в ряд, и смотрела на нас с восхищением. Мы засмущались, кто-то захотел уйти. А шведы всячески показывали, что им все очень нравится, что мы можем забирать все что хотим, у них еще много и они, если надо, могут еще принести. На следующее утро нас встречали как родных и показывали, какие есть новые блюда, по сравнению со вчерашними.

После завтрака я решил пойти искупаться. Весь пляж забит народом. Пробрался между телами, подошел к воде и... пошел. Иду, иду, а вода все до колен не доходит. Минут через пятнадцать добрался до такого места, где можно изловчиться и присесть так, чтобы вода хотя бы до плеч достала. Понял, что большего мне сегодня не достичь, и поплелся обратно. Подходя к берегу, с удивлением обнаружил, что весь пляж смотрит на меня. И только тогда я сообразил, что в море, кроме меня, никого. Оказалось, что на пляже через каждые двадцать метров — большие плакаты с объявлениями, что купание запрещено, в море сальмонелла.

Днем привезли нас на фестивальный концерт. Какое-то фермерское хозяйство. Огромная площадка с будкой для звуковиков посередине. Большущая сцена. Народ валяется на земле и, судя по всему, неплохо отдыхает. Нам играть на следующий день, а в этот, стало быть, надо слушать. Это было нелегко. Я вообще не любитель рока, а тут — явная самодеятельность. Думал, случайно, дальше будет лучше. Не-а, еще хуже. Мы попросили отвезти нас обратно, мол, устали и надо готовиться к выступлению. Организаторы обиделись, довезли нас до города и бросили. Там мы рассредоточились. Визбю — главный город острова Готланд, средневековый, неплохо сохранившийся. С удовольствием погулял по нему, узнал, в каком направлении находится местечко Снак, где расположен наш отель, и пошел. Оказалось, всего четыре километра.
На следующий день нас повезли на выступление. Отношение немного натянутое, обида не прошла, но после концерта все изменилось: видимо, там, кроме нас, действительно
выступала одна самодеятельность. Зато аппаратура была очень профессиональная. Большое количество колонок, озвучивающих улицу. Каждому артисту — отдельный мощный монитор. На сцене — специальный большой пульт, обслуживающий эти мониторы со звукорежиссером. Я
такого количества и качества аппаратуры еще никогда не видел. Тебе в монитор подают то, что ты просишь, и с такой громкостью, которая нужна, убирая все лишнее. Играть —одно удовольствие. Каждый номер сопровождается овацией с нарастающим ажиотажем Надо сказать, что в формировании репертуара в «Экспрессе» я участия не принимал. Там и без меня было кому. Исключение составляла моя любимая баллада Misty, которую я всегда приносил с собой.
Здесь она, как обычно, игралась в дуэте с клавишником Женей Кобылянским. Но какое это имеет отношение к рок-фестивалю? Программа, которую подготовили с Крисом Кельми, была действительно хорошая и по продолжительности вполне достаточная. Но она закончилась, а публика в экстазе: свистят, хлопают, чепчики бросают, а главное, требуют еще. А играть нечего, никаких нот нет. Никому и в голову не могло прийти, что они могут понадобиться. Мне говорят:
— Играй Misty (это единственное, что можно сыграть без нот).
Я говорю:
— Да вы что? Она ж тут не пришей...
Говорят:
— Играй, вариантов нет.
Я заиграл. Звук — сказка, купаюсь. Забыл, что «не пришей», — получаю удовольствие. Видимо, удачно получилось. Шквал, овация. За кулисы куча народа набежала, требуют у меня автографы, просят продать пластинки, кассеты, фотографии. У меня, естественно, ничего (кроме автографов, конечно). А мог бы неплохие деньги сделать в иностранной валюте. (Здесь по привычке хочется поставить смай лик, но это не смартфон).

В следующем году была еще поездка в Эфиопию. Там веселого было меньше. В Африке впервые я столкнулся с тем, что через несколько лет пришло в Россию. Соседство нищеты с богатством. Жили мы в хорошей гостинице, окруженной железным забором и охраняемой автоматчиками. Выходишь за забор, через пять метров пристраивается кучка ребятишек и следует за тобой, постоянно показывая на свои ротики и бормоча «Father I’m Hungry». Идешь через какие-то трущобы, помойки, полно нищих, прямо на улице валяются прокаженные. И вдруг, без какой-либо «нейтральной полосы», начинается шикарная улица с итальянскими ювелирными магазинами и красивыми машинами. И голодные дети сразу исчезают. Еще я впервые увидел в Эфиопии огромные уличные рынки, где чего только не продавалось. И это явление вскоре появилось в каждом районе Москвы. Из Аддис-Абебы я умудрился привезти ананас и два продолговатых арбуза. Арбуз в Москве в марте месяце, да еще продолговатый ... Такое и представить себе по тем временам было трудно. Один, правда, разрезали и выкинули, а второй ничего — съели.

Опять я оказался в ситуации, когда большая часть работы была связана с гастролями. Однажды, находясь в поездке, позвонил домой, и Наташа мне сказала, что заболел маленький, его нельзя оставить и у нее на все рук не хватает. Старшие (а им два с половиной и четыре) сидят дома, с ними некому погулять. Я сказал, чтобы она вызывала врача, брала для меня больничный и, впервые в жизни, самовольно уехал с гастролей. На этом и закончилась моя работа в «Экспрессе».

ГЛАВА 21. ПРЕКРАСНЫЕ 90-Е

1989 год внес серьезные изменения в мою музыкантскую жизнь. Почти все время до этого мне необходимо было находиться на службе — либо в концертной организации, либо в учебном заведении, чтобы заработать на жизнь. Место джазу оставалось, так сказать, в свободное от работы время, и с заработком это чаще всего не было связано. Теперь все поменялось. Появилась клубная работа, и за джаз, пусть немного, но стали платить. То же и с фестивалями. Раньше организаторы оплачивали проезд и проживание, и музыканты соглашались на эти условия, не так много было возможностей проявить себя, встретиться и пообщаться. Теперь появились спонсоры, а вместе с этим и гонорары. Джазовая работа наконец-то стала основной. А в коммерческие поездки я выезжал не так часто и только в свободное время. Такую возможность предоставляли мне друзья, которые работали в ансамбле, аккомпанирующем певице Валентине Толкуновой. Этот же коллектив частенько ездил на гастроли с солистом Саратовского театра
оперы и балета Леонидом Сметанниковым. Вот в поездки с этими артистами меня и приглашали, и совсем не потому, что я там очень был нужен, а просто чтобы дать мне возможность заработать.

Основная клубная работа в 1989 году была для меня сосредоточена в двух местах. Одно из них — ДК медработника на улице Герцена (теперь Большая Никитская). Этим клубом много лет руководил замечательный энтузиаст джаза и отличный организатор Олег Черняев. Менялись места, после «медиков» клуб располагался в ЦДРИ, потом в Доме актера на Арбате, потом в районе Кутузовского проспекта недалеко от Триумфальной арки. Менялись и названия, помню, что последним было Jazzland. Олег регулярно приглашал меня в качестве лидера ансамбля, за что я всегда был и остаюсь ему благодарен. Про квартет с Соломоновым, Коростелевым и
либо Кушниром, либо Кондаковым я уже упоминал, но появился и другой. Я также уже писал, что всегда любил играть в два саксофона. В этот раз компанию мне составил мой друг альт-саксофонист Моисей Шифер. Если в квартете с роялем мы придерживались мейнстрима, то в варианте с двумя саксофонами без рояля больше тяготели к свободному джазу. Такой стиль мне тоже был интересен, и Моисей стал для меня отличным партнером. Иногда в этом составе на басу играл Саша Веремьев. С ним была сделана первая запись нового квартета в студии на Большой Ордынке со звукорежиссером Геной Лебедевым. Были и выступления квинтетом. В таких
концертах мы играли несколько аранжировок все вместе, но также показывали и разные сочетания составов. Большую помощь и во время записей на Ордынке, и на концертах нам
оказывал мой ближайший друг Дима Злобин. Всегда, когда в этом была необходимость, он обеспечивал нас нужными инструментами и аппаратурой и садился за пульт, выполняя функцию звукорежиссера, что являлось его основной специальностью. В клубе у Олега Черняева я неоднократно выступал как приглашенный саксофонист в других ансамблях и, конечно, не упускал возможности поучаствовать в Jam Session.

Другим местом, где часто приходилось работать в тот год, стало кафе «Синяя птица», которое после длительного перерыва начало функционировать как джаз-клуб. Коллективы для выступлений подбирал Игорь Широков, и я играл как в его ансамбле, так и со своим квартетом. Помимо тех музыкантов, о которых уже шла речь, стоит еще упомянуть контрабасиста Толю Соболева, часто игравшего в «Синей птице». В тот период, когда моими студентами стали многие московские саксофонисты, одним из них оказался Валера Сергеев. Мы давно были знакомы, когда-то он играл на саксофоне-баритоне со многими известными джазменами. Однажды
я рассказал ему, что есть у меня мечта организовать джазклуб. Наличие в таком мегаполисе, как Москва, двух-трех джазовых точек, функционирующих раз в неделю, казалось ненормальным и несправедливым. Мне было бы очень интересно составлять программы, подбирать музыкантов и ансамбли по своему вкусу. Да и у самого появилось бы больше возможностей играть в хорошей компании. Только вот технические вопросы — где достать деньги, как найти место — это совсем не мой конек. Весной 1989-го Валера позвонил мне, напомнил тот разговор и предложил сотрудничество. Он берет на себя техническую сторону, я — музыкальную. Первым местом, где мы попытались обосноваться, стал Культурный центр «На Петровских линиях», напротив ресторана «Будапешт». Руководство центра согласилось оплатить первый концерт, а все последующие расходы должны были покрываться от продажи билетов. Сергеев обзвонил всех, кого мог, зазывая на концерт. Изготовил и расклеил по всему району афиши. Лёвка, мой старший, помогал их распространять. Я собрал отличных музыкантов: пианиста Михаила Окуня, басиста Виктора Двоскина и барабанщика Станислава Коростелева. В качестве ведущего пригласили Алексея Баташева. Выступление прошло хорошо, но народу было немного. Через неделю на следующий концерт позвали еще трубача Игоря Широкого. Зал опять был заполнен на четверть. А третий концерт пришлось отменить, билеты не покупали. Первая попытка оказалась неудачной.

В период с 1989 по 1992 год кроме клубной работы были выезды на джазовые фестивали и концерты — и с ансамблем, и в качестве приглашенного солиста. Я посетил такие города, как Ярославль, Новокузнецк, Томск, Вильнюс, Тюмень, Пензу, Нижний Новгород, Петрозаводск, Набережные Челны, Красноярск. В эти же сроки было сделано много записей. Частично у Гены Лебедева в студии на Б. Ордынке, частично в ГДРЗ (Государственный дом радиовещания и звукозаписи) на улице Качалова (Малая Никитская). Звукорежиссером большинства
записей на радио был Борис Жорников, один из старейших и опытнейших специалистов. Все сделанные им фонограммы вошли в фонд Гостелерадио, мне неоднократно доводилось слышать их на радио «Орфей». Было записано несколько моих интервью с демонстрацией этих записей на радио «Юность» и на «Радио России» в передаче «Беседы о джазе» с Алексеем Колосовым, а также на Radio Moscow World Service, вещающем на Западную Европу на английском языке. В конце 80-х я был включен в план студии грамзаписи «Мелодия». Сроки ожидания прошли, наступило время, когда должен был начинаться процесс записи пластинки. Уже готов эскиз конверта, написана аннотация Лешей Баташовым. Одна проблема — невозможно получить студийное время. На «Мелодии» этим вопросом занималась женщина (не помню ее имени), про которую говорили, что, если она сама не захочет пойти тебе навстречу, любые меры воздействия бесполезны. Я несколько раз звонил ей — ответ был один и тот же: «Свободных студий нет, звоните», причем, говорилось это таким тоном, что было ясно — другого ответа у нее нет и не
будет. Продолжать эту игру смысла не имело. Я уже писал, что периодически ездил на гастроли с коллективом Валентины Толкуновой. Музыкальным руководителем у нее был Игорь Крутой. Оставалось еще несколько лет до того момента, когда это имя будет на слуху у всей страны. Но хотя он не был тогда широко известен, влиянием и связями уже обладал в достаточной степени. Не знаю, откуда Игорь узнал о том, как у меня с «Мелодией» не сложилось, наверное, рассказал кто-то из моих друзей. Однажды в поездке он подошел ко мне и спросил, правда ли, что я не могу получить студию для записи пластинки. Я ответил, что так оно и есть. Игорь сказал, что
сможет это уладить и чтобы я позвонил той самой женщине дня через три после возвращения в Москву. Я позвонил, назвал свое имя и в ответ услышал не только другой тон, но и, как мне показалось, другой голос. Меня попросили прийти на следующий день. Мадам поинтересовалась, какая студия и какой режиссер меня интересует. Я выбрал студию и попросил определить меня к Рафику Рагимову, который записывал большинство джазменов. Она открыла передо мной план студии и предложила выбрать любое свободное время. Я от неожиданной радости сразу забронировал все положенные мне смены и мысленно поблагодарил Игоря Яковлевича. (Кстати,
это был не единственный случай, когда он мне помог, и опять по собственной инициативе, я ни о чем не просил.) И только придя домой, сообразил, что писать пластинку я буду не один, при этом ни с кем из партнеров время не согласовал. Оказалось, что Левы Кушнира в эти сроки вообще не будет в Москве, Виталик Соломонов в данный момент находится в поездке, к нужному времени должен вернуться, но связаться с ним и предупредить нет никакой возможности. В результате я перехватывал его на вокзале, когда Виталик должен был пересесть с одного поезда на другой. Хорошо хоть со Стасом Коростелевым проблем не возникло. Что касается пианиста, меня выручил мой друг, мой самый любимый исполнитель на этом инструменте — Миша Окунь. С ним мы записали четыре пьесы, в одной из которых участвовал Игорь Широков на флюгельгорне. Еще одну — квартетом с Моисеем Шифером, и одну я записал трио с басом и барабанами. Не все шло гладко, во время двух смен в студии было холодно почти как на улице, из-за чего возникали проблемы со строем на духовых инструментах. Тем не менее в сроки мы уложились, пластинку записали, но... Выйти она не успела. Заканчивался 1991 год, прекратил свое существование
Советский Союз, а с ним и фирма грамзаписи «Мелодия». Много лет спустя я отобрал наиболее удачные, по моему мнению, записи того периода и выпустил компакт-диск под названием Adjourned Game.

В начале весны 1991 года случилась еще одна, более успешная попытка организовать джаз-клуб. Место для него предоставил Марк Григорьевич Розовский в помещении руководимого им театра «У Никитских ворот». Один день в неделю был наш, мы выбрали среду, чтобы не конкурировать с другими московскими клубами. У Валеры Сергеева к этому времени нашлись друзья в молодом российском бизнесе, которые изъявили желание оплачивать наш проект. Я настоял на том, чтобы Валера предупредил, что речь идет о чистом меценатстве. Никакой отдачи от нас не будет, а о прибыли нечего и думать. Молодые, но уверенные в себе бизнесмены не поверили, сказали, что через полгода они раскрутят нас так, что очередь будет стоять по всему Бульварному кольцу, но было важно, что мы их предупредили. Концерты состояли из двух отделений. В первом я представлял приглашенный коллектив, который играл подготовленную программу. (Раз в месяц это был один из моих ансамблей Да, пользовался служебным положением.) Второе отделение — Jam Session, на который приглашались еще два-три музыканта. Конечно, приходили и без приглашения и играли, но в этом случае они не могли рассчитывать на гонорар. Все это действо проходило под названием, которое мне очень не нравилось: «Валерий Кацнельсон представляет звезд джаза», но это было решение тех, кто платил, и отвертеться не удалось. При этом приглашал я действительно лучших. Вот неполный список тех, чьи ансамбли принимали участие в наших концертах: Юрий Маркин, Герман Лукьянов, Николай Громин, Александр Осейчук, Алексей Козлов, Александр Сухих, дуэты Александр Фишер — Даниил Крамер и Михаил Альперин —Аркадий Шилклопер. Тех, кто приходил на джем, я и перечислять не буду, это элита нашей джазовой сцены. А публика не шла. Мы делали все, что могли. Нашли людей, которые
организовали буфет, связались с клубом филофонистов, они привозили для продажи джазовую литературу и грампластинки. Ничего не помогало, а зал насчитывал всего пятьдесят пять мест. Пожалуй , лишь один раз случился аншлаг, когда я пригласил Сережу Манукяна . Любит все-таки народ песню.

К концу лета наши благодетели убедились в моей правоте и потихоньку стали отползать. Валера нашел других, еще более богатых. Те согласились на безвозмездные пожертвования до тех пор, пока это не начнет сказываться на их благосостоянии. Теперь в названии клуба значился логотип
фирмы, которая нас «приютила»: «Oranta Gold Jazz Club». Приехал со съемочной группой Слава Чекин, выпускавший тогда на Российском телевидении программу Jazz-Time. Снял меня, рассказывающего о работе нашего клуба. Снял фрагмент концерта с сидящим в зале директором фирмы спонсора. Показали все это на РТР, прорекламировав и клуб, и директора, и его Oranta Gold. Продержались до конца зимы, т. е. почти год. Хотелось, конечно, побольше, но и это неплохой результат. Театральный зал не лучшее место для клуба, обычно подобные заведения располагаются в залах, где есть столы и можно выпивать и закусывать.

В начале 1992-го журналист и пропагандист джаза Алексей Колосов пригласил меня и гитариста Лешу Кузнецова принять участие в программе канала ТВЦ «Добрый вечер, Москва!». Мы сыграли несколько пьес дуэтом, но эта история заслуживает упоминания потому, что на сей раз пришлось не только играть, но и разговаривать. Леша Колосов и телеведущая задавали вопросы, мы отвечали, рассказывали о себе, о положении джаза в России. Говорить оказалось значительно сложнее, чем играть.

В 1992 году случился альянс между Олегом Черняевым — руководителем джаз-клуба, организаторами одного из самых представительных европейских джазовых фестивалей в
финском городе Пори и посольством Финляндии в Москве. В недрах этого альянса родился проект «Москва — Пори». Не буду вдаваться в детали, чтобы не допустить какую-то
неточность, скажу только, что результатом стало приглашение на фестиваль в Финляндию нескольких ансамблей из тех, которые Олег привлекал к работе в клубе. Был среди них и мой. Лева Кушнир в то время был нарасхват, играл чуть ли не во всех ведущих джазовых группах Москвы. Он оказался в другом ансамбле, но у меня была равноценная замена, я пригласил из Питера Андрея Кондакова. Остальные были те же — М. Шифер, В. Соломонов, С. Коростелев.
Из Москвы ехали поездом до Выборга, туда прислали автобус, который и привез нас в Пори. Всю российскую группу, состоящую из нескольких ансамблей и функционеров, разместили в отдельном особняке, расположенном в непосредственной близости от так называемой Джазовой улицы. Фестиваль Pori Jazz 92 проходил на разных площадках, компактно расположенных в центре города. Мы сыграли в общей сложности четыре концерта. Было несколько эпизодов, согревающих душу и повышающих самооценку. Расскажу об одном довольно забавном.

Первое наше выступление состоялось непосредственно в день приезда, 14 июля, в кафе Lone Star. Когда мы начали играть, человек, сидевший к нам спиной за ближайшим к сцене столиком справа, повернулся и с большим вниманием стал слушать, проявляя временами бурную реакцию. А после того как мы сыграли мой блюз под названием «Отложенная позиция», вскочил на сцену,
схватил микрофон, прокричал какую-то фразу и сел на место. Я подумал, что это, скорее всего, местный городской сумасшедший, и не придал значения подобной шалости. Во время исполнения следующей пьесы, когда кто-то из партнеров играл соло, я подошел к Леше Баташову, который вел этот концерт. Он спросил меня:
— Знаешь, кто это такой?
Я сказал:
— Нет.
— Михал Урбаняк, — сказал Леша. (Михал Урбаняк — знаменитый польско-американский джазовый скрипач и композитор.) -А знаешь, что он сказал? Он сказал: американцы считают, что
только они умеют играть блюз, а я всегда утверждал, что это не так. И вот вам подтверждение!»
Я, понятно, был приятно удивлен и самому явлению Урбаняка, и тем более его реакции. У нас было еще выступление в Cafe Jazz, Worg Shop в молодежном центре и ночной концерт в Yetery Hotel.

Вообще, хочется сказать банальную фразу — это был настоящий праздник джаза. Большое количество американских джазовых знаменитостей. Почти 30 лет прошло, но кое-что хорошо сохранилось в памяти. Например, оркестр Каунта Бейси под управлением Фрэнка Фостера, Blood, Sweat and Tears с Дэвидом Клейтон-Томасом. Интересно было увидеть воочию Ринго Стара, который выступал с большим количеством гитаристов. Он начал концерт со слов, что сам не понимает, что здесь делает, но раз пригласили — отказываться не стал. Как-то днем, прогуливаясь по городу, я встретил Аннели Халонен — советника по культуре посольства Финляндии в Москве. Мы были немного знакомы, она посещала многие мероприятия проекта «Москва — Пори», куда входили клубные концерты в ЦДРИ, джазовые вечера в посольстве Финляндии в Москве и бранчи в ресторане гостиницы «Савой». Аннели предложила составить ей компанию и сказала, что она моя поклонница, давно за мной наблюдает, и даже произнесла
названия некоторых моих пьес, которые ей особенно нравились. Последнее меня здорово удивило, не скрою, было приятно. И все же я воспринял это как проявление светской вежливости и благородного воспитания. А почти через два года, в марте 1994-го, я получил приглашение от финского посла на прием по случаю прощания с советником посольства Аннели Халонен, которая покидает Россию. Меня это нисколько не удивило, мы большой группой не раз посещали посольство во время проекта «Москва — Пори». Однако в этот раз, придя на прием, я не увидел ни одного знакомого по джазовому цеху лица. Аннели пригласила меня одного. Видимо, действительно моя музыка задела какие-то струны ее души.

Кстати, на этом приеме я оказался за столом рядом с молодой девушкой, а ее соседкой была женщина, чье лицо мне показалось знакомым. После того как мы обменялись несколькими фразами с девушкой, я спросил, не знакома ли ей дама, которая сидит рядом. Она улыбнулась и ответила, что было бы странно, если бы она не была знакома со своей мамой. Тогда я спросил, не писательница ли это Виктория Токарева. И это точно оказалась она. Я попросил нас познакомить, что и было сделано сразу. Мой рассказ о том, что я ее давний поклонник, всегда мечтал увидеть вблизи, знаю почти наизусть все ее ранние рассказы и даже воспользовался названием одного из них для своей пьесы, был писательнице приятен, но она сказала, что с тех пор успела написать кое-что еще и что там тоже есть что почитать. Я, конечно, сказал, что с удовольствием, но ведь книг ее достать нигде невозможно. Она, конечно, пообещала подарить с автографом, но, когда все вышли из-за стола, я потерял ее из виду, и на этом наше знакомство закончилось, больше я ее никогда не видел.

1992 год оказался насыщенным самыми разными, в основном приятными, событиями. Мой старший сын Лёва женился на своей однокурснице Ане, и в этом же году я впервые стал дедом. Сын Миша Кацнельсон у меня уже был, а теперь появился еще и внук Миша Кацнельсон. Так
библейская заповедь «Плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю, и обладайте ею...» конкретно в нашей семье вступила в новую стадию.

Осенью мне позвонил Леша Козлов. Рассказал, что в центре Москвы открывается новый джаз-клуб и что его пригласили стать в нем менеджером. Для выступления в клубе и не только он собирает квинтет и предлагает мне в нем поучаствовать. Ритм-секцию составили пианист Женя Ревнюк, басист Сережа Слободин и барабанщик Володя Васильков. Мы сыграли концерт в театре «Школа современной пьесы» и на следующий день, а точнее, ночь, начали работать в клубе.
Располагался он в помещении, в котором раньше находились Центральные бани. Название было не то «Аркадия», не то «У Аркадия». Работа ночная, с 12 до 4. Стиль, в котором играл ансамбль, — хард-боп, прямо то, что я люблю. С октября Леша подключил к работе в клубе Германа Лукьянова. У него тогда было трио с пианистом Левой Кушниром и барабанщиком Стасом Коростелевым. Козлов посчитал, что для работы в клубе это не совсем подходит. Было решено, что Герман будет играть свою программу с трио в первом отделении, а со второго продолжит квинтетом. Для этого Лукьянов пригласил контрабасиста Сашу Першунина и меня. Эпизодически в ансамбле происходили замены — Яша Окунь играл на рояле, Толя Соболев — на басу, Ваня Авалиани — на барабанах. Еще одним ансамблем, с которым мне довелось поработать в этом клубе, был квартет с Андреем Кондаковым, Виктором Двоскиным и Стасом Коростелевым. Судя по моим записям, последнее выступление в джаз-клубе «Аркадия» у меня состоялось 15 января 1993 года с ансамблем Германа Лукьянова. Чем и когда эта история закончилась, я уже не помню.

Наступало время, когда в моду входила салонная музыка. Все чаще поступали предложения поиграть джаз на вечеринках различных фирм, в отелях и кафе. Я очень любил играть популярные джазовые мелодии, или, как мы их называем, «стандарты», и то, что такая работа постепенно становилась основной, меня вполне устраивало. Для того чтобы подобное музицирование приобретало более-менее профессиональное звучание, начал создавать библиотеку джазовых стандартов. Завел три тетрадки — для саксофона, фортепиано и баса. Записывал в них простые аранжировки. Важным было точно выверить гармонию, чтобы не было разночтений, и написать вступление и коду. Постепенно количество тетрадок увеличивалось. Дошло до того, что у меня насчитывалось около двухсот аранжировок. Я, например, разыскал и вставил в свои тетрадки почти все песни моего любимого Ричарда Роджерса. Раньше на работах
такого типа постоянно возникала ситуация: говоришь: «Играем такую-то тему», и тут же раздается чей-то голос: «А давайте лучше...» Теперь для меня работы стали делиться на две категории — если приглашали меня, я играл, что говорили, без лишних слов. А если я приглашал — ставил ноты и называл номер. Все просто и понятно.

Из того, что было в 1993 году, возможно, стоит выделить участие в съемках фильма о Ленни Брюсе в программе «Матадор». Запись состоялась на «Мосфильме» 11 ноября 1993-го. Участвовали, кроме меня, басист Леша Исплатовский и барабанщик Женя Рябой. Дальше все шло своим чередом, прекрасные 90-е продолжались, и прелесть их, помимо прочего, заключалась для
меня в том, что ничего, кроме джаза, я больше не играл. Работы было достаточно, на халтурах игралась музыка попроще, в клубах посложнее, но все это была любимая музыка. Состав моего квартета не был таким стабильным, как раньше. Стас Коростелев надолго уезжал на работу в Европу, и мы снова играли вместе с моим старым другом Женей Казаряном. Подрастало молодое дарование Яша Окунь, и я охотно приглашал его. Кроме Соломонова сотрудничал с такими басистами, как Игорь Уланов, Саша Ростоцкий и Игорь Кондур. Событий , выходящих за рамки обычного, было немного.

Одно такое состоялось в 1994 году. Мне предложили собрать состав и поехать на три месяца в Японию по линии Госцирка. Пригласил Леву Кушнира, Сашу Ростоцкого и Женю Рябого. Начали оформляться. Пару раз сроки сдвигались, и время реального выезда наложилось на другую заранее запланированную поездку у Жени Рябого. Оформлять другого барабанщика времени уже не оставалось, и мы отправились втроем. Вылетели из Москвы 14 июля. В Токио нас встретили, посадили в автобус и повезли в северном направлении. Дальше плыли на пароме с о. Хонсю на о. Хоккайдо. По дороге общались с попутчиком — Юрием Куклачевым, который , по-моему, на протяжении всей ночи периодически бегал в трюм проверять, как там его кошки. День провели в Саппоро. Очевидно, в это время решался вопрос, куда нас отправить. А когда определились, отвезли в портовый город Отару, где мы и провели почти три месяца. Поселили нас в отель Otaru Kokusai («Отару международный»), каждый получил отдельный номер. В этом отеле мы и
работали, два раза в день по 40 минут, в 12 часов дня и в 6 вечера.

Времени свободного было много, гуляли по городу, ездили купаться на океан, несколько остановок на электричке. Адаптировались к непривычной японской жизни. Через пару недель быт как-то наладился, и мы стали искать джаз-клуб. Оказалось, что в городе есть такой, называется Piano Hall Wee Jay, но концерты проходят раз в неделю. (Прямо как у нас в Москве, правда, надо заметить, что Отару раз в десять меньше.) Мы познакомились с хозяином и предложили себя для выступления в его клубе. Он сказал, что не знает, кто мы такие, и для того, чтобы разговор стал предметным, ему надо нас послушать. Прийти для этого к нам в отель
он не захотел и предложил на следующей неделе поиграть на джеме в его клубе с музыкантами из Саппоро. Мы, естественно, согласились. Пришли, поиграли, судя по всему, хозяина убедили. Но оказалось, что все ближайшие концерты у него расписаны и для того, чтобы найти нам место, пока мы не уедем, надо внести изменения в расписание. В этот вечер мы познакомились с филиппинцем, который 18 лет жил в Японии, был поклонником Элвиса Пресли и имел свой довольно популярный клуб, где сам пел и играл на разных инструментах. Он хорошо говорил по-английски, в нашей компании английским свободно владел Лева. С этим филиппинским парнем мы подружились, он приглашал нас в свой клуб, возил куда-то, а главное, просвещал. Нас, например, интересовал вопрос, почему японцы такие закрытые. Оказалось, что и у него поначалу было такое же ощущение. По его словам, все дело в языке. Как только он выучил язык, для него открылись и дома, и сердца японцев. Предложил нам прийти к нему в клуб в субботу, день, когда
японцы отдыхают, и посмотреть на них в неформальной обстановке. Это действительно произвело впечатление, увидели совсем других людей, открытых, веселых и, можно сказать, отвязанных. Мы частенько проводили вечера в клубе у этого парня, а однажды сыграли там концерт.

Хозяин джаз-клуба предложил выступить у него 2 октября, за 10 дней до окончания нашего контракта. Между тем мы продолжали осваивать пространство, обходили окрестности.
В работе тоже иногда возникало разнообразие, нас отправляли в разные места и на разные мероприятия. Периодически ездили в Саппоро погулять. На полтора месяца раньше по той же линии, что и мы, в Японию приехал мой товарищ Володя Мильман. Он работал тоже на Хоккайдо в отдаленном отеле. В середине нашего пребывания его контракт заканчивался, и по дороге в Токио он оказался на одну ночь в Саппоро. Я приехал с ним повидаться. До утра мы гуляли по очень оживленному ночному городу, который я уже неплохо знал. Мы даже встретили моего знакомого — барабанщика, с которым я играл в клубе. Он потащил нас в какое-то кафе, где играли джаз. Нас стали уговаривать поиграть, мне-то не на чем было, а Володю усадили, что-то он играл.

После нашей непростой и суетной российской жизни Япония, конечно, производила впечатление своим благополучием и спокойствием. Первое время было очень хорошо и интересно, но дома осталась семья. Через две недели я начал сильно скучать, но насыщения еще не наступило, терпеть можно было. Через месяц я понял, что мне уже хватит, через полтора я был готов не только отказаться от будущего гонорара, но и вернуть все, что заработал, чтобы поменяться
местами с Володей Мильманом и уехать домой. А через два месяца у меня было такое ощущение, что я сижу в тюрьме. То есть по собственной воле уехал бы в ту же секунду, но воли-то у меня и не было.

В это время в Японии на о. Хонсю жила лучшая подруга моей жены. Она была замужем за американцем, работавшим по контракту в симфоническом оркестре. Мы часто созванивались и болтали и с ней, и с ее мужем. Как-то Федя (он тоже был родом из России) рассказал мне, что его московские друзья работают в Сингапуре и что там очень хорошие условия, т. е. заработок значительно выше, чем в Японии. И, закончив свой рассказ, сделал вывод, что надо стремиться в Сингапур. Я пересказал эту информацию своим. С тех пор, когда мы встречались в 12 на рабочем месте, мне всегда за задавали вопрос, не забывал ли я стремиться в Сингапур. Или достаточно
ли сильно я стремился в Сингапур.

Ближе к концу поездки нам пришлось пережить землетрясение. Я находился в своем номере и разбирал вещи, прикидывая, как буду упаковываться при возвращении: казалось, что их очень много. Вдруг почувствовал качку и ясно увидел, что стены двигаются. Очень непривычное ощущение. Но почему-то я сильно не возбудился и продолжал заниматься своим делом. И тут ко мне в номер вбежала насмерть перепуганная балетная пара, они приехали накануне. Я на правах
старожила знакомил их с городом и делился опытом. Кроме меня, они никого не знали. Супруги очень удивились моему спокойствию и заявили, что надо бежать. Я зачем-то послушался и побежал вместе с ними. Спустились на лифте в вестибюль, подбежали к администратору и стали спрашивать, что делать. Тот ничего не понял. Выбежали на улицу, там — все как обычно. Люди идут по своим делам, все спокойны. Ничего не оставалось, как возвращаться в номер. Вечером из
телевизора я узнал, что землетрясение было довольно сильным и имелись жертвы. А на следующий день, спускаясь по лестнице, увидел в стене трещины, которых раньше не было.
К третьему месяцу пребывания в Отару у нас уже имелись знакомые в городе. Еще мы подружились с супружеской парой. Они учили русский язык, интересовались европейской культурой и были христианами-католиками. Мама девушки преподавала в Токио чайную церемонию, и нам была эта церемония показана этой самой девушкой.

2 октября мы сыграли концерт в джаз-клубе. Прошел он вполне успешно, хозяин был доволен, подарил нам свои фирменные полотенца. Наши знакомые тоже присутствовали. Подруга той девушки, которая проводила чайную церемонию, была хозяйкой бара. Ей захотелось провести такой же концерт у себя, мы согласились. Накануне концерта меня повели в редакцию газеты давать интервью. По замыслу организаторов, оно должно было выйти в местной газете в день концерта и привлечь достаточное количество публики. Утром у меня раздался звонок, говорила русская переводчица от хозяина. Тут надо объяснить, что хозяин был японским олигархом, имевшим сеть отелей и курортов по всей стране, и еще он занимался прокатом русских артистов цирка по Японии. А переводчика я не раз пытался вызвонить, чтобы решить какие-то вопросы, но ни разу мне это не удалось. Переводчица сказала, что хозяину показали газету, где речь идет о предстоящем нашем концерте, что он считает это нарушением контракта и категорически запрещает. Я ответил, что перед тем, как подписывать, читал этот документ, там написано, что на время действия данного контракта запрещено заключать другие контракты. А мы ничего ни с кем не заключаем, а просто в свободное от работы время хотим бесплатно поиграть у своих друзей, чего нам никто запретить не может. Она уточнила: так отказываемся мы от выступления?
Я ответил: «Нет». Надо сказать, что моя смелость, или, может, это надо называть как-то иначе, имела под собой основание. До нашего отъезда оставалось несколько дней, и мы уже получили полный расчет. Через полчаса ко мне в номер зашли люди и приказали срочно собираться. Это было немыслимо, я предполагал потратить на сборы три дня, а мне предлагали сделать это за 15 минут. Я заявил, что это невозможно. Через пять минут мой номер наполнился японцами, которые быстро и аккуратно собрали мои вещи, естественно, совсем не так, как это собирался сделать я сам. Кого-то из моих партнеров не оказалось на месте, его бегали искали по городу. В
общем, был большой скандал. Служащие отеля, которые в нас души не чаяли все три месяца, теперь смотрели как на врагов. Им, очевидно, рассказали, что мы ослушались хозяина, а это для японца немыслимо. Короче говоря, увезли нас далеко от Отару, туда, где работал Володя Мильман, и последние три дня мы провели на шикарном курорте (неожиданный подарок). А через три дня провезли по той же дороге в обратном направлении в аэропорт города Саппоро, откуда мы вылетели в Токио, а из Токио в Москву.

Поездка в Японию была увлекательной, познавательной и полезной. Мне было там хорошо, и не хватало только семьи. За прошедшие годы многие друзья и знакомые уехали на Запад. Естественно, и я задавал себе вопросы на эту тему. До 1987 года, пока был жив отец, о подобном решении и речи быть не могло, он и слышать не хотел. После проблема как-то отошла на второй план. Трехдневное или трехнедельное пребывание за границей в этом смысле большого опыта не дает. Три месяца — уже совсем другое. За это время я понял, что не только могу, но и хочу жить в свободном мире. Что закон, порядок и справедливость для меня важнее, чем география. Что главное — быть с семьей, а где — это вопрос второстепенный.

В середине 90-х в Москве на улице Беговой появилась еще одна джазовая точка — Jazz Art Club Алика Эйдельмана, где я периодически выступал и со своим ансамблем, и как сайдмен. В 1995 году меня пригласил в свой ансамбль Юра Маркин. Он написал оригинальные аранжировки пьес Майлза Дэвиса для квинтета. Репетировали в студии «Москворечье», которая к этому времени переехала с Каширки в район метро «Коломенская». Состав: Юра Маркин на рояле, Володя Черепанов на трубе, Вартан Цатурян на электробасу, Юра Ветхов на барабанах и я на теноре. Сыграли три концерта в разных московских клубах, с одного из них, в Jazzland, сохранилась
любительская видеозапись. Потом Юра предложил новую большую программу. На этот раз он сделал аранжировки пьес Джона Колтрейна. Эту программу репетировали с другим барабанщиком, Мишей Кудряшовым. Провели еще два концерта, один из них в джаз-клубе Юрия Саульского в доме кинематографистов. По моим ощущениям это было самое удачное выступление, но от него, к сожалению, ни записи, ни фото не осталось.

Летом следующего года состоялась поездка в Витебск на фестиваль искусств «Славянский базар». Я пригласил Леву Кушнира, Виталика Соломонова и Яшу Окуня на барабанах. Было интересное предложение от банкира Сергея Пугачева, большого любителя джаза. Он попросил собрать лучших московских музыкантов для корпоратива, который проходил в резиденции «Бор». Той самой, где Борис Ельцин встречался с Гельмутом Колем и Франсуа Миттераном. В последние годы меня стали привлекать в качестве музыкального руководителя на большие мероприятия. Такие,например, как «Бал прессы» в «Совинцентре» в 1999 году. Там было задействовано два состава, диксиленд встречал гостей, а мой ансамбль сопровождал основное действие. Мне
пришлось сочинить специальные мелодии (фанфары) для вручения премий звездам телевидения и печатной прессы. Еще я воплотил в жизнь давно задуманную идею. Сделал аранжировки пьес одной из любимых джазовых групп Art Blakey & the Jazz Messengers для традиционного квинтета — труба, саксофон и ритм-секция. Эту программу мы показали в нескольких московских клубах сначала с Юрой Парфеновым, а потом с Арзу Гусейновым, великолепными трубачами. Так и подошли к концу мои прекрасные джазовые 90-е.

После рождения третьего ребенка начала работать по специальности Наташа, моя жена. За десятилетие она сменила несколько хоров, и везде повторялась одна и та же картина. Начинала работать как вокалистка, но довольно скоро проявлялся ее ярко выраженный талант дирижера, и она становилась хормейстером. Параллельно, как и большинство хоровиков, она работала певчей в разных московских православных церквях. В 1997-м это была церковь «Нечаянная радость» в Марьиной Роще. Возможно, с этим связано то, что в июле 1998-го нечаянная радость пришла в наш дом. У нас появился мальчик Жорик.

Когда я начинал свои воспоминания, совсем не представлял себе ни что буду писать, ни как буду это делать. В процессе стала возникать какая-то концепция, что-то менялось, что-то исправлялось. Но одну вещь определил для себя с самого начала — я останусь в двадцатом веке. И изменить это решение желания не возникало ни разу. Я думаю, что двадцать первый гораздо лучше смогут описать мои дети. Во вступлении я упомянул о том, что не знаю, как начать. И
вот уже написано такое большое количество знаков, а квалификация осталась на том же уровне. Не знаю, как закончить. Поэтому не буду пытаться сочинить какой-то оригинальный конец, а просто остановлюсь.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

В моем тексте очень много имен. Возможно, это будет создавать некоторые неудобства при чтении, особенно тем, кому эти имена ни о чем не говорят. Я это понимал и вставлял имена сознательно, стараясь никого не забыть. Более того, это было одной из моих целей — вспомнить поименно всех, с кем были прожиты эти годы. Всем им я бесконечно благодарен. Спасибо тем, кто подтолкнул меня к написанию этих строк. Это создатели альманаха «Эрмитаж» Олег Черняев и Михаил Кулль. Сам бы я вряд ли решился. Спасибо за самую активную помощь моей жене Наташе и сыну Лёве. Отдельная благодарность сыну Севе за дизайн обложки. Благодарю моего
племянника Сашу Грищенкова — выпускника журфака МГУ за неоценимые советы и поддержку. Спасибо моим друзьям: Иосифу Черняку из Нью-Йорка, Моисею Шиферу из Любека, Диме Злобину из Москвы, Борису Аснину из Кирхайма за поддержку, которая выражалась в том, что они меня постоянно хвалили. Оказалось, что мне это было необходимо в борьбе с комплексами. Благодарю Сашу Забрина за его отличные фотографии и других, неизвестных мне фотографов. И большое спасибо за поддержку всем моим детям.

Сентябрь — декабрь 2021 года.
Kirchheim unter Teck

фото1: 1990 г. А.Кондаков, В.Кацнельсон, В.Соломонов, Е.Рябой (в кулисах мой сын Лева)

фото 2: 13 ноября 1991 г. Oranta Gold Jazz Club. С.Коростелев, И.Уланов, В.Кацнельсон, М.Шифер (автор фото А.Забрин)

фото 3: 26 мая 1993 г. Jazzland. Е.Казарян, И.Кондур, В.Кацнельсон, Я.Окунь

фото 4: 1999г. Марина, Наташа, Сева, Жорик, Валерий и Миша