Трио Ганелина - отрывки из книги Владимира Тарасова "ТРИО" (часть 2)

Продолжение. Начало в #9–10'98
Из главы II "Consilium"
Начало официальной деятельности
В конце 1974 года музыкальный критик Людас Шальтянис, в то время работающий в Министерстве культуры Литвы и единственный в этом министерстве, кто нас поддерживал, предложил нам пойти на компромисс — подготовить лекцию–концерт "Советский джаз" и с ней попробовать поступить на работу в филармонию.

И снова, в декабре 1974 года, мы играли в том же самом зале вильнюсской филармонии, для тех же начальников, для которых мы играли почти два года назад. Несмотря на то, что за три года мы уже создали пять разных программ с нашими собственными композициями, для приемной комиссии мы играли песенки Цфасмана и Дунаевского, в середине разбавленные нашими жидкими импровизациями. Начальники обрадовались. Во–первых, от того, что эту музыку они хорошо знают и не получат от Москвы по "башке" (другого слова для их голов я, к сожалению, не нахожу) за то, что допустили "пропаганду авангардизма" на сцене Государственной филармонии Литовской ССР.

А во–вторых — они были полностью удовлетворены. Им казалось, что они нас перевоспитали и мы "взялись за ум". К сожалению, мы вынуждены были принять эту игру и говорить с ними на их языке, тем самым как бы обманывая их. Так как вся концертная деятельность в стране была монополизирована государством, то мы понимали, что, не получив официальной сцены, мы не сможем выйти на широкую аудиторию. Наша деятельность не выйдет за пределы джазовых клубов и, естественно, — не имея филармонической сцены и музыкальной среды, необходимой для этого, — зачахнет.

Нас приняли как внештатный коллектив, и с декабря 1974 года мы стали официально называться Ансамбль современной камерной джазовой музыки Государственной филармонии Литовской ССР. Длиннющее название, которое таким и осталось только в официальных бумагах филармонии. Все нас как называли, так и продолжали называть — Трио Ганелина, или ГТЧ. А положение внештатного коллектива также удовлетворяло нас, так как позволяло не ездить по гастрольным маршрутам, куда бы нас ни отправила филармония, а выбирать самим — где мы хотели играть и сколько концертов.

Первая наша лекция–концерт состоялась в Вильнюсском педагогическом институте. Людас Шальтянис честно рассказывал что–то о советском джазе, мы честно иллюстрировали это музыкой Цфасмана и Дунаевского. Конечно, хорошие, красивые песенки, но для нас это была жуткая скука, так как мы хотели играть только свои композиции — без всяких песенок в начале. Мы договорились тянуть этот "театр" еще некоторое время, а потом постепенно перейти на нашу музыку. Протянули мы еще только один подобный концерт в Вильнюсском университете, а уже на третьем концерте в Вильнюсском художественном институте мы перешли только на свои композиции и уже никогда после этого не играли никаких лекций–концертов.

Я думаю, что филармоническое начальство еще какое–то время было уверено, что мы продолжаем играть советские эстрадные песни на наших концертах. После прослушивания они к нам на концерты никогда не приходили, а когда в филармонию присылали из других городов хорошие отзывы прессы о наших выступлениях — были уверены, что речь идет о программе, которую они разрешили.

Через несколько лет, когда мы каждую свою новую программу показывали на сцене вильнюсской филармонии, никто из начальников уже и не вспоминал, как и зачем нас приняли в филармонию. Мы играли что хотели, а вильнюсская филармония гордилась своими прогрессивными взглядами.

Когда в других городах страны стало известно, что мы коллектив филармонии, то концертные организации Москвы, Ленинграда, Киева и других городов стали приглашать нас на гастроли через свои филармонии, что существенно облегчало организацию наших концертов. Алла Дубильер в Донецке, Андрей Макаров в Калининграде, Владимир Фейертаг в Ленинграде — почти в каждой филармонии крупных городов работали люди, которые любили джаз и делали все возможное для его пропаганды...

И пластинки...

..."Con Anima" была нашей первой программой, приготовленной специально для слушания на пластинке. Все — от записи до сведения — было нами продумано, а также дизайн конверта, очень близкий по состоянию к нашей музыке. Впоследствии Евгений Цукерман нарисовал и оформил конверты всех наших пластинок, записанных и изданных через вильнюсскую студию грамзаписи.

Естественно, что мы волновались за судьбу наших записей — как для Польши, так и для Москвы. Уже имея опыт неприятия нашей музыки официальными чиновниками, мы не были уверены до конца, что все–таки сможем пробить эту стенку. Регулярно звонили нашим друзьям в Москву с надеждой узнать и, если возможно, повлиять на решение художественного совета фирмы грамзаписи "Мелодия".

А незадолго до этого Аркадий Петров сообщил нам, что наша запись в студии московского радио пересекла границы СССР и в начале октября 1976 года в Варшаве, на фирме пластинок "Pronit", вышла первая пластинка нашего Трио. Мы были счастливы. Несмотря на то, что пластинка не была нами композиционно выстроена, а состояла из коротких пьес с названиями, ничего общего с музыкой не имеющими, — это была наша первая пластика, и мы, довольные, везли по коробке авторских экземпляров, возвращаясь из Варшавы осенью 1976 года.

В 1977 году художественный совет в Москве все–таки разрешил к выпуску нашу программу "Con Anima". Может быть, потому, что уже был прецедент в Польше, а скорее всего, под влиянием наших друзей.

Снимаю, как говорится, шапку перед нашими друзьям. Игорь Лундстрем, Аркадий Петров, Алексей Баташев и Леонид Переверзев сделали все, чтобы пластинка "Con Anima" все–таки вышла.

Когда пластинка "Con Anima" уже поступила в продажу и разошлась по стране, мы узнали, что руководство фирмы "Мелодия" было недовольно ее выходом и считало, что художественный совет нас просто "проворонил".

Зато во время обсуждения на художественном совете в Москве, в 1978 году, нашей следующей программы "Concerto Grosso" генеральный директор фирмы "Мелодия" сказал примерно следующее: "Неужели мы и в области джаза должны быть впереди Запада?.. Такая музыка Советскому народу чужда и не нужна... "И разослал во все филиалы фирмы "Мелодия" в СССР циркуляр с приказом не записывать и не издавать ничего подобного никогда больше. На том же художественном совете в Москве под горячую руку директора попался и Алексей Кузнецов — отличный гитарист, играющий традиционный джаз. Заодно с нами ему также досталось.

Но бороться с нами им было все труднее и труднее. Мы уже много выступали, нас знали, и мы собирали полные залы. В итоге еще через несколько художественных советов и только через три года, в 1981 году, пластинка "Cocerto Grosso" все–таки поступила в продажу.

Практически все последующие программы Трио были без проблем изданы на пластинках и переизданы на появившихся позднее CD.

О Барбане

В самом начале семидесятых, во время наших первых приездов в Ленинград, мы познакомились с Ефимом Семеновичем Барбаном — человеком высочайшей музыкальной эрудиции. Все вечера, а зачастую и часть ночи после наших концертов, мы проводили в его квартире, до потолка забитой книгами и пластинками, — дискутируя, а иногда и споря о наших программах.

Ефим Семенович, прекрасно знающий как классическую, так и современную джазовую и импровизационную музыку, был, наверное, единственный из музыкальных критиков в СССР, кто понимал и разбирал наши программы от начала до конца. Всегда безошибочно указывая нам на наши ошибки или, наоборот, — на что мы больше должны обратить внимание. Во время этих посиделок мы, иногда — благодаря Барбану, — оттачивали нашу программу не хуже, чем во время репетиций.

В 1966 году Ефим Семенович начал издавать в самиздате журнал "Квадрат". Наиболее, на мой взгляд, объективный и аналитический журнал о джазе, который когда–нибудь существовал вообще. Барбан всегда полон разных идей — зная и анализируя много разного музыкального материала — очень часто половину журнала занимали его собственные статьи. Так как Ефим Семенович считал неудобным выпускать несколько статей в номере под своей фамилией, то он прибегал к ухищрениям, подписываясь разными именами типа Борис Ефимов, Евгений Семенов и так далее. Но тот эрудированный язык и стиль — с терминологией, многим просто не понятной, — выдавал его наивную попытку конспирации сразу же.

Было издано 17 номеров журнала "Квадрат", и только с отъездом Барбана в Лондон в 1984 году журнал перестал существовать.

Параллельно с журналом Барбан написал и издал в самиздате в 1977 году аналитическую книгу о современном джазе под названием "Черная музыка, белая свобода". Академическая книга, написанная языком с элементами структурализама, семиотики и социальной лингвистики, была, к сожалению, совершенно не понята и не воспринята джазовым миром, привыкшим говорить на сленге и воспитанным на обычной джазовой периодике с историческими статьями и интервью.

Из главы III "Poco A Poco"

Куба. Всемирный фестиваль молодежи и студентов #11.

...Через девять дней мы уже были в Гаване. Весь фестиваль напоминал выездной банкет ЦК ВЛКСМ. Все — как (П), так и (Х) — кутили и гуляли на славу. Особенно на банкете для делегатов и участников фестиваля — на двадцать шесть тысяч человек — в парке имени Ленина в Гаване. Везде на аллеях стояли столы с едой и фруктами, а кубинский ром был в цистернах, как из под кваса. Когда уже все окончательно упились, то многие умывали ромом лицо и руки.

Вокруг парка стояла вооруженная охрана, а кругом — нищая разоренная Куба, где тогда все, даже хлеб, продавалось по специальным карточкам, которые назывались "тархетки". Кубинские участники с фестиваля, а также люди, которые обслуживали этот банкет, набивали еду в большие пластиковые пакеты, чтобы отнести ее своим голодающим семьям. Люди ездили на старых, проржавевших до дыр и часто без дверей американских машинах, а гостиницы все еще напоминали американские казино 50–х с плюшевыми, уже съеденными молью шторами и протертыми до дыр коврами в холлах. Все было похоже на декорации в театре и на спектакль для одного актера, который пытается использовать все население страны как статистов для пьесы по своему сценарию...

...Многие из кубинцев пытаются удрать на своих утлых лодочках в Майами. Их ловят, топят, стреляют, но другие, зная об этом, как птицы об стекло, снова и снова делают попытки выбраться из страны. На одном из фестивальных концертов мы выступали вместе с ансамблем Иракера из Гаваны, в котором играли лучшие кубинские джазовые музыканты, саксофонист Пакито Ривера и трубач Артуро Сандовал. Через пару лет они также сбежали в США.

Но, несмотря на нищету и условия жизни, кубинцы — народ на удивление красивый и жизнерадостный. Мы с удовольствием смотрели, как они ходят. Они не идут — они постоянно пританцовывают, как будто в голове у них все время звучит не слышимая нам самба.

Действительно, как и в СССР, так и во многих других странах с тоталитарным режимом огромная пропасть пролегает между жителями страны и интересами группы людей, в руках которых вся власть и политика. Нам — людям, приехавшим из Советского Союза, — было очень понятно многое из того, что происходит на Кубе. Мы с 1917 года были статистами в таком же спектакле, с еще более страшными сценами.

Пример запуганного инструктажами советского человека мы увидели в той же Гаване. Большой компанией артистов мы загорали на пляже Варадеро. Стояла неимоверная жара. Было полно народу, а в середине пляжа, на сцене, местный оркестр играл веселые кубинские песенки. Естественно, что мы все были в одних плавках, а я с длинными волосами и в порванной джинсовой куртке. Еще я курил огромную кубинскую сигару, которую мне скрутили и подарили на табачной фабрике в Гаване, где за день до этого мы были на экскурсии. Мы увидели, как на пляже появилась группа людей, которая шла по песку цепочкой, в пиджаках и рубашках с галстуками, держа в руках какие–то авоськи и пластиковые пакеты. Было ясно, что это туристическая группа из СССР. Когда они проходили мимо нас, я спросил у них: "Вы откуда, ребята?" Никто ничего не ответил, и только последний в группе, когда они уже прошли мимо, пробурчал неразборчиво, но беззлобно: "Ниоткуда мы..." Вся эта туристическая группа передовиков производства, откуда–то из глубины России, была совершенно запугана перед выездом на инструктаже, и бедные люди, которым в качестве награды за хорошую работу разрешили купить путевку на Кубу, в каждом обращающемся к ним незнакомце — тем более говорящем на русском языке — видели американского шпиона. Нам было понятно их состояние и испуг, и я попытался вдогонку им что–то объяснить, что мы не шпионы — мы артисты с фестиваля, но они меня не слышали или не поверили и моим словам. Часть из них по возвращению наверняка напишет в своем отчете о поездке, что какой–то хиппи с сигарой приставал к ним на пляже Варадеро.

После фестиваля, 6 августа, мы отплыли из Гаваны. Проплывая Бермудский треугольник, все высыпали на палубу в надежде увидеть летающую тарелку или хотя бы летучий голландец. К сожалению, никто из нас так ничего и не увидел. В воде плавало полно зеленых водорослей, а горизонт вокруг был настолько близко, что у нас возникло ощущение, как будто мы плывем в середине гигантской тарелки с супом из щавеля. Но в то же время было странное чувство, что ты находишься в центре медленно вращающейся воронки водоворота. Огромное многопалубное судно кажется уже маленькой щепкой в этой массе воды, и сразу вспомнился замечательный рассказ Эдгара Аллана По "Низвершение в Мальстрем".

Затем мы сделали остановку в Лос–Пальмосе на Канарских островах. Экипаж и комсомольское начальство сошли на берег — провести вечер в местных ресторанах. Нас никого, конечно, не выпустили. На всякий случай. Хоть и передовая советская молодежь, хоть и накачаны политинформацией и инструкциями, но, кто их знает, что у них в голове — особенно у артистов, — сбегут еще.

Но все–таки из нашей (Х)–группы сошли на берег две молдавские эстрадные певицы. Они были настолько близки в рейсе с высшими судовыми офицерами и комсомольским начальством, что те решили не отпускать их далеко от тела и взяли с собой. Мы, стоя на палубе у борта и с завистью смотря на уходящих на берег начальников, засвистели, когда увидели этих певиц, спускающихся с ними по трапу. Как написал Джордж Оруэл, "...все свиньи равны, но среди них есть наиравнейшие".

24 августа теплоход "Шота Руставели" пришвартовался в Одессе, завершив тем самым этот сорокадвухдневный политический фарс, а к длиннющему официальному названию нашего Трио добавилось еще и звание лауреата Фестиваля молодежи и студентов #11 в Гаване. Это звание, возможно, и должно было бы добавить что–нибудь для карьеры Трио в СССР, если бы оно не было дискредитировано тем, что его давали абсолютно всем участникам фестиваля — от молдавских эстрадных певиц до московских ансамблей политической песни. Самого факта участия было достаточно, чтобы получить это звание.

"Пальто"

..."Groove" действительно оказался замечательным джазовым кафе, где в тот вечер выступал американский мейнстримовский ансамбль. Зал был забит, и мы — совершенно напуганные рассказами о слежках КГБ — в каждом посетителей, который был более или менее похож на советского, видели КГБиста, который специально пришел следить за нами, и с ужасом показывали на него Хеллману.

Конечно, разница между джазовыми клубами в СССР и на Западе в те годы была огромная. В СССР джазовый клуб был местом не только для джаза, но и для общения всех творческих слоев — поэтов, художников и актеров. Все, что происходило, — происходило в основном бесплатно и держалось, как я уже писал, на чистом энтузиазме любителей. В каком–то смысле, действительно, "Клуб".

На Западе — это профессиональная сцена в кафе, с платным входом, где каждый вечер разные ансамбли за деньги играют концерты. Место работы музыканта на данный вечер. Сегодня Хельсинки, завтра Цюрих, а послезавтра джазовый клуб во Франкфурте. То есть, если в СССР джазовый клуб это был "Клуб" — как место общения, то на Западе — это концертная площадка, куда публика приходит не пообщаться, а на концерт.

Программа "Groove" затянулась, и мы, боясь опоздать к отходу парома, ушли из кафе чуть раньше. Оставалось еще минут тридцать до отхода, когда наше трио вместе с "Ben" и "Erja Hellman" вышли на набережную к причалу. Причал был ярко освещен, и мы увидели внизу у трапа весь наш "гардероб", которые, кажется, уже поверили в то, что мы удрали, и были в полной растерянности от того, что посадка уже окончена, а нас все еще нет. Увидев, когда мы появились в зоне света на причале, они не могли скрыть облегчения и встали в круг, якобы просто решили до отхода парома покурить и поболтать на свежем воздухе. Когда мы подошли, они — не скрывая радости — пытались шутить: "Ну как вы там погуляли в своем джаз–клубе? Мы тут уже хотели вас оставить и без вас отплыть".

Через несколько минут, когда мы поднялись на борт и я задержался на палубе посмотреть на отход парома, прибежал еще один из наших "Пальто". Приблизившись к группе людей, все еще стоящих внизу (стало понятно, что они ждали еще и его возвращения), он сказал громко и взволнованно, что было слышно всем, кто стоял наверху: "Их там нет". Я понял, что его посылали на наши поиски в джазовый клуб, и он был там уже после нашего ухода.

"Ну что — попиздюхали?"

Придя к нему в кабинет, мы увидели обыкновенного чиновника в черном пожеванном костюме и рубашке с галстуком. Разговаривал он с нами очень вежливо, к каждому обращаясь на "Вы". Затем сообщил, что он завтра полетит с нами в Западный Берлин руководителем нашей группы, и начал нам рассказывать очередную историю о бдительности, о том, что Западный Берлин — город необычный. В нем работают разведки всех стран и как только видят советского артиста, то сразу же его вербуют. В общем, как всегда — пива с незнакомцами не пить, порнографические фильмы не смотреть и порнографическую литературу не привозить(*). В конце своих рассуждений о "моральном облике советского человека" он сказал, что машина заберет нас рано утром из гостиницы в аэропорт "Шереметьево", а он доберется сам, и мы встретимся у киоска информации в центре зала.

Приехав на следующее утро в аэропорт, мы долго ждали нашего "Пальто" у этого киоска. Все уже начали волноваться, тем более, что у него в кармане все наши паспорта и билеты на самолет. Через некоторое время мы обратили внимание на мужчину средних лет в джинсах и молодежной куртке, бодрым шагом идущего в нашу сторону и чем–то напоминающего нашего вчерашнего начальника. Им он и оказался. Его трудно было узнать. Он с каждым из нас поздоровался за руку, обращался на "ты" и дружески похлопывал по плечу. Ну просто "свой в доску". Когда подошло время идти на регистрацию, он выдал свой первый шедевр. "Ну что — попиздюхали", — сказал он, видимо, думая, что джазовые музыканты только на таком языке и общаются. Так мы его и прозвали между собой — "Попиздюхали". В самолете он выдал следующий шедевр. Когда зажглось табло "No smoking", он немедленно объяснил нам и всем сидящим вокруг пассажирам, что это "значит нужно снять пиджаки". Ну и юмор у него был...

Приехав в Западный Берлин, он почему–то встречающим нас работникам фестиваля представился переводчиком, а когда через несколько часов на пресс–конференции к нему стали обращаться с вопросами, сначала на немецком, а затем на английском языках, — выяснилось, что ни одного из них он не знает. Не без сарказма, один из организаторов спросил, переводчиком с какого языка он является. Этот вопрос уже я ему переводил. Он начал объяснять, что его неправильно поняли и что он не переводчик, а ответственный работник Министерства культуры СССР, который нас сопровождает.

Все, конечно, понимали кто он и где работает. Мы были удивлены, что, будучи начальником отдела ГДР и Западного Берлина, он почти ничего не понимал по–немецки и от силы мог заказать себе кофе утром в ресторане. Откуда они его откопали, этого шутника, и посадили на такой высокий, по советским меркам, пост. Видимо, за его спиной был большой протеже — блат, как говорят в России. Он же себя чувствовал прекрасно, не отходил от нас ни на шаг и постоянно демонстрировал нам свой своеобразный юмор.

Однажды, после завтрака, он зашел к нам в номер и совершенно серьезно стал уговаривать пойти с ним на порнографический фильм, в кинотеатр около нашей гостиницы. Сначала мы не поняли, о чем он говорит, и думали, что либо это его очередная шутка, либо он нас таким наивным способом зачем–то провоцирует. Но затем стало ясно, что он не шутит. Он горел желанием пойти посмотреть "порнуху" и боялся, что если пойдет один, то кто–нибудь из нас обязательно об это расскажет по возвращении в Москву. Мы начали убеждать его, что нам нужно репетировать, что мы заняты и, самое главное, что мы никому ничего не расскажем: сами "мужики", прекрасно его понимаем, так что "иди, старик, не бойся". Мы всячески старались говорить с ним на понятном ему языке. И он пошел.

После фильма, вернувшись возбужденным, с красными глазами, он долго пытался рассказать нам сюжет фильма. Но запомнил и все время, с явной завистью, говорил только о том, какой там в фильме был мужик, с членом до колена. Затем такой же возбужденный побежал по магазинам, надеясь за несколько марок купить пол–Берлина в подарок своей жене и детям. Тоже своеобразный секс советского туриста, когда денег мало, а купить хочется всем и все.

О Леониде Фейгине, Алексее Леонидова и "Leo Records"

Хоть это и звучит, как два разных человека и одна фирма, но на самом деле все это умещается в одной персоне. Было бы правильнее начать эту главу, как в анкете: имя — Леонид; фамилия — Фейгин; псевдоним — Алексей Леонидов; фирма — "Leo Records".

Мы впервые встретились в Западном Берлине. Его трудно было не заметить. Высокого роста, очень элегантно и со вкусом одетый — Леонид Фейгин больше напоминает члена палаты лейбористов британского парламента, нежели работника Би–Би–Си и бывшего мастера спорта СССР по легкой атлетике. Под именем Алексей Леонидов он ведет передачи о джазе на русской службе Би–Би–Си в Лондоне. Один из первых на Западе, кто поверил в музыку Трио и начал активно заниматься ее пропагандой, основав в 1979 году фирму грампластинок "Leo Records". С тех пор все, как на Западе, так и на Востоке, стали называть его Лео.

На нашей первой вышедшей у него пластинке Лео написал: "Музыканты не несут никакой ответственности за издание этой записи". В каком–то смысле это была правда. Мы сначала действительно ничего не знали о том, что кто–то пытается издать музыку Трио на Западе. Такого рода филантропия, даже для воспитанного в российских понятиях бесшабашности человека, была совершенно необъяснимая. Трио тогда еще мало кто знал в Европе. Музыка не коммерческая. Ясно, что доходов не будет никаких. И тем не менее находится кто–то, то ли сумасшедший, то ли фанатик, и пытается противопоставить нас всему европейскому джазовому авангарду и доказать, что джаз в России не менее интересен, чем в других странах. Но это все–таки Англия, где нужно считать каждый пенс, а не Россия, где все равно ни пенса никогда нет и все, что не связано с соцреализмом, делается обычно бесплатно, из филантропических побуждений, или просто из любви к искусству. В Лео, я думаю, сочетается и то и другое. Из своих корней в России он привез в Англию эдакое русское бесшабашное меценатство того, что ему нравится. А жизнь в городе Ленинграде, из которого он эмигрировал в 1973 году, была наполнена джазом. Полюбив джаз в те годы и занимаясь коллекционированием пластинок, он с этим пристрастием и приехал в Лондон.

Поначалу, когда мы узнали, что кто–то хочет издавать в Англии наши пластинки, хотя и знали о Леониде Фейгине от Ефима Барбана, не очень поверили в его фанатизм и бескорыстную любовь к музыке нашего Трио. Какое–то время мы даже думали, что он советский шпион в Англии, который за деньги советской разведки начинает издавать пластинки советского джаза, чтобы под этим прикрытием заниматься своей настоящей деятельностью.

В те годы тотального контроля советской власти над всем, что происходит, трудно было поверить, что кто–то вот так безнаказанно и бесконтрольно может издавать на Западе пластинки советского ансамбля. Это была не диссидентская, запрещенная в СССР литература, которую издавали на Западе, а автор в это время или сидел в советских лагерях, или был выслан из страны и лишен советского гражданства. Лео издавал на своих пластинках советский ансамбль, который вполне официально, регулярно выезжал за границу и представлял там СССР. Издавал без всякого разрешения официальных ведомств советской культуры.

Некоторые из западных фирм грампластинок пытались получить разрешение на издание и запись нашей музыки. Приезжали в Москву, вели бесконечные переговоры с фирмой "Мелодия", но всегда безрезультатно.

С юридической стороны деятельность Лео была нелегальна, но тем не менее ни Министерство культуры СССР, ни Агентство по защите авторских прав не пытались начать никакого процесса против "Лео Рекордс" по поводу нелегального издания советской музыки. Для многих в СССР это было странно, и кто–то из наших друзей был уверен, что Лео работает на КГБ. А кто–то думал, что он просто пытается заработать на нас деньги.

Ни то, ни другое было не правда. Лео организовал эту фирму, как я уже писал, из чистой филантропии и фанатичной любви к джазу. Он выпускает не только пластинки нашего Трио, но и издал много пластинок других советских джазовых музыкантов, а также наиболее, на его взгляд, интересных музыкантов из других стран.

До сих пор Лео продолжает на заработанные в Би–Би–Си деньги издавать музыку, которая ему нравится. Попытки заработать большие деньги на музыке нашего Трио — или похожей — нереальны. В идеальном случае можно свести весь баланс к нулю, и еще останется на кофе. Поэтому попытки обвинить Лео в том, что он начал выпускать пластинки Трио с надеждой заработать, так же абсурдны, я думаю, как и подозрения в том, что он советский шпион.

Зная, что мы с "Пальто" и боясь причинить нам неприятности, которые непременно возникли, если бы "Пальто" узнал и сообщил своему начальству, что мы общаемся с работником русской службы Би–Би–Си, Лео стал потихоньку выглядывать из–за спин служащих филармонии Западного Берлина. Улучив момент, когда "Пальто" рядом не было, он подошел ко мне и представился: "Я Леня Фейгин. "Leo Records", — добавил он для полной ясности. — У меня есть пробная копия пластинки с записью вашего концерта в Восточном Берлине в прошлом году. Называется "Live In East Germany". Было бы хорошо встретиться, чтобы ваш сопровождающий нашу встречу не видел".

Лео остановился в той же гостинице, что и мы, и, как это ни абсурдно, — в комнате прямо по соседству с комнатой нашего "Пальто". Вечером того же дня, мы — как в хорошем детективе про шпионов — встретились у Лео в комнате. Не произнося ни слова, чтобы наш сопровождающий не слышал, мы общались, переписываясь записками. Лео подал мне нашу первую, изданную на его фирме, пластинку, вернее, пробную ее копию, и я тихо, стараясь не шуметь и не стучать дверьми, вышел из его комнаты.

Профсоюзы — они везде профсоюзы

Там же, на сцене филармонии Западного Берлина, мы своими глазами увидели историю, о которой рассказывают все гастролировавшие на этой сцене личности. Одному из оркестров, выступающему на фестивале перед нами... рояль, который поставили члены профсоюза рабочих филармонии, чем–то не понравился. Тогда рабочие, без всяких дискуссий, нажали какую–то кнопку, и мы увидели совершенно невероятную для глаз советского артиста сцену. Привыкнув в концертных залах СССР, что в такой ситуации все, кто находится на сцене, уталкивают куда–то за кулисы рояль и выкатывают другой (если он есть), мы увидели, что не понравившийся пианисту рояль начал опускаться куда–то под сцену, и вместо него наверх выплыл другой.

Берлинская филармония, построенная в 1963 году архитектором Hans Scharoun, была набита разными техническими новинками. Как для акустики — с двигающимися рядами кресел и панелями стен, — так и для удобства артистов на сцене и за кулисами.

Когда мы увидели, как вся эта техника работает, то единственный шедевр, который мог из себя выдавить по этому поводу наш сопровождающий из Министерства культуры СССР, был: "Ну, б**, дают".

Наш концерт на сцене филармонии Западного Берлина был 29 октября 1980 года. Это был первый официальный концерт Трио на западной сцене. Мы играли программу под названием "Ancora Da Capo", часть 2. Впоследствии этот концерт под тем же названием вышел на пластинке и CD у "Leo Records". Мы чувствовали себя на сцене западноберлинской филармонии комфортно и свободно. Этот концерт открыл нам все двери на западные сцены.

Вернувшись в Москву, "Пальто" опять перевоплотился в чиновника Министерства культуры. Сухо попрощавшись с нами в аэропорту Шереметьево и снова называя каждого из нас на "Вы", он, тем не менее, уже уходя, спросил: "Ну, мы договорились?" — намекая на историю с порнографическим фильмом и наше обещание держать язык за зубами. "Конечно", — ответили мы.

(*) Это не мои шутки по поводу пива и порнографии. Я сам сначала не понимал, почему они на своих инструктажах все время делают на этом акцент, думая, что любой житель страны, выехав за границу, в первую очередь бежит выпить пива, а затем на порнографический фильм. Позже я понял, что это их собственные вкусы — выпить пивка после работы и, сидя дома на диване, смотреть порнографические фильмы и журналы в компании комсомольских подружек. Живя так, они были уверены, что вся страна тоже только этим и интересуется.

Владимир ТАРАСОВ

1998