Ежи Радлинский - Гражданин Джаз (часть 19, Встреча шопениста с джазом)

Встреча шопениста с джазом

«С момента, когда Бадди Болден 675, парикмахер из Нового Орлеана, задул в корнет и выдал слушателям первую горячую тему своей импровизации, уплыло свыше половины века. Это достаточный срок, чтобы разобраться, что это: самое ли ловкое мошенничество или очень эффектный вздор. Таким образом, сегодня уже хорошо известно, что всё просто и ясно: джаз стал фактом, и ни один из исследователей культуры XX века не сможет пренебречь им. Вопрос существенно чарующий как для музыковеда, который займётся кейкуоками Дебюсси 676, рэг-музыкой Стравинского или десятками других примеров, так и для социолога, историка культуры и так далее, и тому подобное. Карьера новоорлеанской фразы почти беспрецедентна – давно уже затмила легенду о семье Штраусов. Кроме того, сама стала в конце живой историей, и ничего, однако, не утрачивает из своего первого пыла.

Я не принадлежу к высоко посвящённым энтузиастам той истории. Но принадлежу к её искренним сторонникам. Я чувствую пульс джаза, меня захватывают его ритмы, свобода импровизированных тем; этот музыкальный «разговор» полон эмоций, пылкого воображения и фантазии. И, может быть, я больше всего ценю в нём именно «температуру» музыкального события, музыкального приключения.

О джазе можно говорить бесконечно. Материала на целые тома. Тем более что у нас он оброс десятком тысяч дополнительных недоразумений и попал когда-то в дурное общество клетчатых пиджаков, комичных причесок и опасных идиотов.

Десятком-другим мнений или доводов мы, наверное, не проясним себе даже части тех недоразумений. Процесс реабилитации будет длиться дольше, чем нынешняя дискуссия – не раз ещё мы коснёмся этой запутанной темы. Сегодня же я хотел бы добавить несколько слов по делу, наиболее интересующему меня для полноты процесса реабилитации.

Это именно вопрос температуры.

Откуда она берётся? Откуда эта радость музицирования, напряжение зала, близость между эстрадой и зрительным залом, эта такая трудная для достижения синхронность переживаний? Мне кажется, что именно в этих проявлениях следует искать тайны успехов, побед, триумфов джаза. Нет, в конечном итоге, тайны, ни слишком скрытой, ни слишком мистической. Я не подозреваю ни труб, ни кларнетов в их потайных наркотических свойствах.

Просто я вижу в этой «тайне» самое простое человеческое и рациональное ядро. Такой пыл возникает из необычного приключения, из музыкального импровизационного эпизода. Вершится она на расстоянии руки от слушателя. Слушатель является свидетелем возникающих идей, новых замыслов, коротких замыканий воображения. Всё это рождается словно в нём самом, он сталкивается непосредственно с творческим фактом, а такой факт всегда должен захватить в равной мере автора, как наблюдателя всего действа.

Это вещь достойная уважения – эта открытость творчества, её близость, её чуть ли не осязаемость. Достойная уважения даже согласно наиболее серьезным критериям оценки, в измерении, скажем, культурологичном. Ассоциироваться она может, с учётом поправки на современность, с обворожительными традициями старосветского музицирования, из которого выросло восхитительное и высокое искусство. Тем более что эту музыку свершил отменный талант негров. Мы помним, что именно чудесной, стихийной их музыкальности джаз благодарен своей силой, своей новизной и страстью. Это ведь пламень народной игры. Именно народной забавы предместий Нового Орлеана или баров Гарлема.

Поэтому я дорожу жаром встреч с джазовым приключением. И радует меня высота его температуры. Поэтому считаю, что он имеет здоровые источники и хорошую причину. А кроме того, я лелею в сердце тихую и частную надежду, что музыкальность... заразна».

Ты, вероятно, не догадаешься, Читатель, кто писал вышеупомянутые слова, хотя имя их автора было в своё время на устах всех польских меломанов. Скажу сразу: музыкальный критик «Творчества» 677 и «Культурного Обзора» 678, рецензент трёх Шопеновских Конкурсов 679 (1949, 1955 и 1960), автор «Образа любви» – нашумевшего романа о Шопене, также соавтор фильма «Юность Шопена» Александра Форда 680 – Ежи Брошкевич 681. Я сам был изумлён, когда в программе третьего мероприятия «Джазовой Эстрады» Леопольда Тырманда – «Холодно и горячо» (январь 1956), я обнаружил этот текст, а под ним это имя. Изумлённый и – вполне удовлетворенный.

С той горячей поры завоевания джазом права гражданства среди польской концертной публики миновало 10 лет. Автор этого фельетона из молодого, обещающего писателя и публициста превратился в одного из самых популярных наших драматургов – его работы: «Имена власти», «Иона и шут», «Скандал в Хельберге», «Два приключения Лемюэля Гулливера», «Конец книги VI» 682 и другие обошли все польские сцены и множество зарубежных; джаз же тем временем сбросил с себя покровы плебея и из легендарного, но тогда паршивого барака на Вспульной, перенесся в достойные стены филармонии. И уже не нуждается ни в протекции, ни в защите...

– И именно это одна из причин, – говорит Ежи Брошкевич – по которой моё нынешнее отношение к джазу случайно. Более десяти лет тому назад джазовая баталия была одним из элементов общей «оттепели», в которой я, как публицист и музыкальный критик "Культурного Обзора", старался принимать участие. Организаторам «Джазовой Эстрады» было известно моё благосклонное и активное отношение к этой музыке; ещё в 1954 году я писал на страницах «Жиче Варшавы» 683 о необходимости создания польской джазовой школы, я был частым завсегдатаем концертов и джемов, а перед микрофоном Польского Радио даже вёл беседы с первым «пророком» джаза в нашей стране, Леопольдом Тырмандом. Меня, следовательно, попросили написать фельетон к «Эстраде», потому что тогда джазу нужно было как можно больше пишущих сторонников и друзей. Но, очевидно, мой голос в защиту джаза исходил из симпатии к нему, которая возникла гораздо раньше.

Я был студентом консерватории, когда осенью 1939 года во Львов прибыло множество музыкантов – беженцев из центральной Польши, Чехословакии и Австрии. Некоторые привезли с собой пластинки, а среди них чистый, безмятежный, почти моцартовский новоорлеанский джаз, джазовые звукозаписи Эллы Фитцджеральд, а также негритянских спиричуэлс с Мариан Андерсон 684. Именно эти музыканты, соученики и приятели, ввели в учебное заведение прекрасную традицию концертирования по изложенному на лекциях и семинарах. Эти музыкальные вечера обычно начинались с проигрывания партитур, чтобы в конце переродиться в фортепьянные джем сешнз – на два рояля, в четыре или восемь рук и т. п. Между прочим, среди других в них участвовали: ныне покойный Ян Хольцман из Лодзи, позже – ученик Артура Рубинштейна и Эмиля Гилельса, и потом выдающийся методолог пианистики в США; прекрасное пианистическое явление, ученик Яна Хоффмана – замученный немцами Якуб Вайсман; Эдвард Олеарчик – популярный позже композитор лёгкой музыки; а также чистой воды джазовый пианист со знаменитой импровизаторской техникой, основанной на подражании Арту Тейтуму, Давид Розенгольц. Сантимент к джазу, порождённый во время этих музицирований, остался во мне по сегодня; хотя теперь, поглощённый литературной работой, я редко могу слушать музыку.

Однако всякий раз, будучи на джазовом концерте или джеме, я уясняю себе, помимо красоты этой музыки, её чисто общественные функции. Я знаю, что она даёт шанс тому, чтобы один из каналов музыкальности нашего народа развивался особо динамичным способом. Наблюдая же сегодняшнюю жизнь музыкальной эстрады, на которой доминирует биг бит, я начинаю побаиваться, что если ещё не до стихийного бедствия, то, уже, наверное, до явлений, представляющих собой обмеление течения музицирования, которым является джаз, дело дошло. Биг бит кажется мне своеобразным «реваншем белых» за преимущество чёрных в джазе. Бигбитовый музыкант ничем не отличается от любого другого рядового исполнителя; внутренне он не вынужден создавать что-то новое. Поэтому отступление молодёжных сред от джаза я считаю отклонением этого прекрасного предложения, которое дал миру Новый Орлеан.

Я искренне признаю, что моё отношение к джазу попахивает расизмом: настоящему очаровыванию я поддаюсь лишь когда сталкиваюсь с музыкой чёрных. Как меломан уже седеющий, наибольший сантимент я питаю, очевидно, к новоорлеанским классикам и к джазу периода его молодости. В 1940-41 годах мы в группе студентов консерватории развлекались джазовыми импровизациями на баховские темы; было это спонтанно и близко нашему духу. В джазовых транскрипциях так называемой серьёзной музыки я вижу шанс для европейцев, которые, пожалуй, никогда не сумеют усвоить традиционную негритянскую мелодику.

Для меня встреча с хорошим джазом – это всегда живительное безумство. Помню, как в 1960 году, после последнего концерта шопеновского конкурса, на котором я был рецензентом, я пошел на ужин в «Гранд» 685. Там благодаря джазу я пережил что-то вроде музыкального откровения, когда с эстрады сошёл танцевальный оркестр, а на ней появилить три негра из "New York Jazz Quartet" с Идрисом Сулейманом во главе. Он играл на трубе добрый час в своё удовольствие. Я слушал его как заколдованный; та смена музыкального климата после трёх недель конкурсных концертов восстанавливала восприимчивость, вызывала новую жажду звука. Как известно, я не противник Шопена. И именно как его энтузиаст я хочу сказать, что по конкурсному марафону я почувствовал, что импровизация Сулеймана достойна конкурировать с высокой импровизацией романтика.

Джаз, который я считаю добрым, – а я являюсь требовательным, слушателем – создал прочные музыкальные ценности и уже занял очень значимое место в истории мировой музыки. Явно и бесспорно повлиял на развитие самой лучшей европейской музыки; сам в конечном итоге также приобрел, черпая из неё. Я не питаю особого доверия к авангардным начинаниям в джазе, но глубоко убежден, что мейнстрим джаза погружается в историю современной музыки и будет представлять её равноправный раздел с так называемой серьёзной музыкой.

По сей день меня пленяет уровень музыкальных индивидуальностей, который представляют самые выдающиеся джазмены. Например, Арт Тейтум ввёл в пианистику собственный стиль, новую окраску и иной способ использования инструмента. Открытия новых звуковых тонов и новой трактовки инструмента, необычную подвижность и ритмическую точность – вот, что, между прочим, дал джаз современной музыке. Посодействовал огромному обогащению инструментализма.

Я полагаю, что многие композиторские эксперименты – как хотя бы в области тембра – были именно спровоцированны джазом, который существенно расширил звуковую чувствительность творцов и колористическую шкалу музыки. Чем более многочисленны открытия джазменов, тем больше в современных композициях проявляется эта расширенная чувствительность.

В джазе я ценю, прежде всего, знаменитых негров, а из поляков – Курылевича, Тшасковского, Комеду. К их музыке я отношусь серьезно. Мне кажется, что мы вошли в передовую европейскую группу, невзирая на то, что наши джазмены стартовали, по меньшей мере, на десять лет позже, чем другие. То, что играли «Меломаны» в бараке на Вспульной, было грациозно, но ещё довольно примитивно. Лишь последнее десятилетие является периодом развития, формирования собственной группы классиков, которые уже могут войти в равноценный диалог с зарубежной элитой. Самые лучшие наши инструменталисты уже доросли до участия во всех фестивалях на свете. Однако будущее польского джаза решит не то, что мы выучим нескольких музыкантов наивысшего класса, а, что совокупность польских джазменов создаст целую музыкальную формацию. Думаю, в конечном итоге, что такой шанс существует и что развитие нашего джаза пойдет именно в этом направлении. Теперь мы находимся у того порога большого прыжка вперед; эта начальная стадия характеризуется притоком достаточно большой группы студентов консерваторий в джаз.

Некоторые противопоставляют джазу так называемую серьёзную музыку. Для редактора венского "Iris" Генриха Рельштаба 686, мазурки Шопена также были когда-то варварской музыкой... Для меня существует разделение только на хорошую и плохую музыку. Лично я считаю, что хорошей современной музыке угрожает так называемая сладкая – монпансьейная, сочащаяся сентиментализмом – музыка наследников венских садов. Зато настоящий джаз, негритянский, европейский или польский – каждый в своём масштабе – является одним из шансов развития хорошей современной музыки, одной из её надежд.

675 Charles Joseph "Buddy" Bolden (1877-1931) – американский джазовый корнетист, руководитель оркестра. Принадлежал к числу первых известных негритянских джазменов.
676 Ашиль Клод Дебюсси (фр. Achille-Claude Debussy; 1862-1918) – французский композитор, музыкальный критик. Один из самых значительных французских композиторов и самых значительных фигур в музыке на рубеже XIX и XX веков. В своём творчестве Дебюсси обращался и к кэйкуокам, предшественникам рэгтайма и, соответственно, джаза. Кэйкуок был популярен в 1890–1910 гг.
677 "Twórczość" («Твурчость») – польский литературный журнал, выходящий с 1945 года в Кракове и с 1950 года – в Варшаве.
678 „Przegląd Kulturalny" («Пшеглёнд Культуральны») – культурно-общественный еженедельник, выходивший в Варшаве в 1952-1963 г. г.
679 Международные конкурсы пианистов имени Фредерика Шопена в Варшаве. Впервые шопеновский конкурс состоялся в 1927 году и с тех пор идет с шагом в пять лет.
680 Aleksander Ford (1908–1980) – польский кинорежиссёр.
681 Jerzy Broszkiewicz (1922–1993) – польский прозаик, драматург, автор эссе и публицист.
682 "Imiona władzy"(1957), "Jonasz i błazen" (1958), "Skandal w Hellbergu"(1961), "Dwie przygody Lemuella Gulliwera", "Koniec księgi VI".
683 „Życie Warszawy" ("Жизнь Варшавы") – ежедневная польская газета, выходившая в Варшаве в1944-2011 г. г. 684 Marian Anderson (1897-1993) — американская оперная певица XX века, ярко выраженное контральто.
685 "Mercure Warszawa Grand" – Гранд-отель "Mercure Warszawa", расположенный в центре Варшавы.
686 Рельштаб Генрих Фридрих Людвиг (нем. Heinrich Friedrich Ludwig Rellstab;1799-1860) – немецкий романист, музыкальный критик, поэт, либреттист. В 1830-41 г. г. издавал собственный музыкальный журнал "Iris im Gebiete der Tonkunst" («Радуга в области музыкального искусства»).

Перевод с польского, комментарии и примечания: Георгий Искендеров (Россия, Москва, 1974 г., 2015 г.)
Литературный редактор: Михаил Кулль (Израиль, Иехуд, 2015 г.)