Валерий Кацнельсон - Москва Воронеж, далее-везде... (часть 2)

ГЛАВА 5. НАСТОЯЩИЙ ДЖАЗ

А между тем назревали большие перемены. Отец Саши Банных был военнослужащий. Его перевели на новое место назначения, и семья переехала в Воронеж. Пришлось искать трубача на замену Саши, и наш кружок разомкнулся. Нашли двоих. Первым был Олег Степурко. Несмотря на то что мы были ровесниками, Олег обладал и гораздо большим опытом, и гораздо большим кругом общения. Этому было несколько объяснений. Еще в детстве он был солистом ансамбля песни и пляски МГДП п/у В. С. Локтева. Из этого коллектива вышло много известных музыкантов. Например, знаменитый впоследствии саксофонист Толя Герасимов играл в нем на кларнете.

Позволю себе еще небольшое отступление. Мне тоже довелось в юности оказаться с Толей в одном коллективе. Это был хореографический ансамбль, созданный В. С. Константиновским в конце пятидесятых. До этого Владимир Семенович был руководителем танцевальной группы
Локтевского ансамбля, и неслучайно, что некоторые музыканты оттуда оказались в оркестре коллектива, который в 1960-м году получил название «Школьные годы». Среди них был кларнетист Толя Герасимов, а меня пригласили играть на флейте. Ну, это так, для истории.

Олег Степурко учился в музыкальном училище и уже серьезно был болен джазом. Трубачей, особенно хороших (а Олег уже тогда был хорошим трубачом), всегда было меньше, чем, например, саксофонистов. Поэтому спрос на него был достаточно большим среди московских музыкантов. Вот этими причинами и объясняется довольно большой круг общения Олега. Играя с ним, и мы потихоньку стали проникать в Московскую джазовую, как сейчас бы сказали, тусовку (тогда такого слова не было в нашем обиходе). В то время музыканты часто работали на танцплощадках в ближнем и не очень Подмосковье. Летом таких халтур было много, зимой мало, но были. Олег Степурко работал на танцах в клубе на станции Поваровка по Ленинградской дороге. Тогда на танцах играли много джаза. Мне было интересно, и я почти всегда ездил с ним. Как уже было сказано, занятость у Олега была большая, и периодически ему приходилось посылать вместо себя замену. Я к тому времени познакомился с местными ребятами и девчонками и приезжал на танцы и без него.

Таким образом, мне довелось услышать некоторых ведущих московских трубачей. Пару раз на замену приезжал знаменитый в будущем Валерий Пономарев. А несколько раз Андрей Товмасян, великолепный Андрей Товмасян, один из лучших джазменов страны. Я слушал его с открытым ртом, потому что ничего подобного раньше не слышал. Он это заметил. В Москву ехали на электричке вместе. Андрей спрашивает:
— Что, понравилось?
Я говорю:
— Очень!
Он говорит:
— Это все ерунда. Хочешь настоящий джаз послушать?
Я говорю:
— Очень!
— Ладно, говорит. — У нас тут халтура намечается.

Назвал дату и время, когда я должен прийти в МИГАИК (Московский институт геодезии, аэрофотосъемки и картографии) на ул. Казакова. — Подожди, — говорит, — меня, я проведу.
Вот так я впервые в жизни услышал настоящий джаз. Партнеры были достойны Товмасяна. Вот такой состав: Алексей Зубов — тенор-саксофон, Вадим Сакун — фортепиано, Андрей Егоров — контрабас и... Анатолий Кащеев — барабаны. Толя Кащеев входил в плеяду ведущих барабанщиков в те далекие годы, но скоро из нее выпал. (Мы с ним работали вместе в 70-е. С его участием связан один из самых смешных эпизодов. Надеюсь рассказать о нем в свое время.) Я был под огромным впечатлением от услышанного, но, когда Андрей спросил меня в конце: «Ну как?», стал мычать что-то невразумительное. Он говорит: — Ты, видать, вообще ничего не соображаешь. Надо тебе кое-что показать и объяснить. Приходи.

То, что показал мне Андрей, я и во сне себе представить не мог. Это был фильм ART BLAKEY AND THE JAZZ MESSENGERS IN JAPAN. Сейчас многие знают, что у Товмасяна был кинопроектор и несколько джазовых фильмов, — явление по тем временам уникальное. Я от растерянности задал самый идиотский вопрос, который можно было задать: — Сколько это стоит (имея в виду фильм вместе с оборудованием)? Андрюша посмотрел на меня с сожалением и сказал:
— Это бесценно!
Я встречал у О’Генри такой эпитет: «Свеж, как молодой редис, и незатейлив, как грабли», как это ко мне тогда подходило! Андрей помогал мне с записями, показывал на своем маленьком пианино «Родина» и объяснял принципы построения фраз в бибопе.Общение наше было затруднено моей ужасной (я уже писал об этом) стеснительностью. Я смотрел на него, как на небожителя, боялся задавать вопросы, боялся лишний раз позвонить. А у него только и «делов» было, что меня опекать. Короче говоря, общение не было долгим, но пользу принесло мне огромную. Фактически я получил самые первые знания из самого надежного источника!

Другим нашим партнером и товарищем стал Миша Бучкин. Стильный парень, игравший на трубе скупо, с паузами (считалось, что он подражает Майлзу Дэвису). Солидности Мише добавляла американская труба фирмы Conn. Его папа работал трубачом на радио в оркестре Ю.В. Силантьева и, уйдя на пенсию, отдал инструмент сыну. Миша Бучкин играл в свое удовольствие, не собираясь делать музыку профессией, а его старший брат Олег Терновский (Миша носил фамилию отца, а Олег — матери) был известным в джазовых кругах пианистом, благодаря чему и Миша не был чужим в этих кругах. Мы тоже уже знали в лицо и по фамилиям известных музыкантов и джазовых деятелей. Стоим однажды в фойе на каком-то мероприятии, идет мимо Алексей Баташев и вдруг останавливается около нас и говорит:
— Миша... Терновский (не знал, что у него другая фамилия)! Привет, как дела? Мы обалдели. Ничего себе! Сам Баташев нашего Бучкина знает. Так потихоньку, благодаря новым друзьям, круг нашего общения стал расширяться. Время от времени играли с другими музыкантами. Иногда
нас приглашали по одному в другие ансамбли. И в этой новой жизни у меня образовался перерыв почти на год.

ГЛАВА 6. СТОЛИЦА ПРОВИНЦИИ

Началось все с того, что, как поется в песне Владимира Высоцкого, «я бросил свой завод, хоть, в общем, был не вправе». Обретя долгожданную свободу, решил навестить своего друга Сашу Банных и поехал в Воронеж. Саня к этому времени, как водится, организовал в школе бенд. «По странному стечению обстоятельств» в этой школе учился Игорь Файнбойм. (Он и сейчас живет в Воронеже, играет, преподает. Игорь хорошо известен многим, кто интересуется Российским джазом.) Тогда он играл на аккордеоне, но в ансамбле быстро с ним распрощался и стал пианистом. На контрабасе играл Сережа Украинский, а на барабане (сначала был только один
барабан) — младший брат Саши — Боря. Кто знает известного рижского басиста Бориса Банных, переигравшего со всеми ведущими латышскими музыкантами, включая Раймонда Паулса, не удивляйтесь. Боря начинал как барабанщик. К этому квартету меня только на саксофоне и не хватало. Я и примкнул.

Пробыл в Воронеже пару недель. Было весело, вокруг нас собиралось много мальчиков и девочек. Играли, репетировали, разучивали новые пьесы. Летом большая группа ребят собиралась ехать в пригородный молодежный лагерь. Позвали и меня. Так вскоре я снова оказался под Воронежем. Мы опять много играли и репетировали. Набрался приличный репертуар, и у нас стало неплохо получаться. Там еще вмешались некоторые обстоятельства лирического характера. Короче говоря, после лагеря я опять вернулся в Москву ненадолго. Уже в начале сентября опять был в Воронеже. В это время в центре города открыли молодежное кафе, где пару раз в неделю мы работали. Надо сказать, что все ребята еще оставались школьниками.А Боря вообще был маленьким, и в кафе с нами играл другой барабанщик. Центром джазовой жизни в городе был оркестр филармонии, который играл летом на танцах в парке, расположенном в центре, а зимой — в помещении филармонии. Руководил этим оркестром ленинградский музыкант Ефим Гузиков. Он попал в Воронеж по распределению по окончании
технического вуза. Днем работал инженером, а вечером — музыкантом. Ансамбль состоял из двух саксофонов (альта и тенора), трубы, тромбона и ритм-секции. Музыку играли в стилях диксиленд и ранний свинг. Мы всей своей командой частенько приходили на танцы, и нам давали поиграть.

Однажды Фима узнал, что у меня есть баритон-саксофон,и загорелся идеей переформатировать свой ансамбль под так называемый «шведский состав» и немного изменить стилистику. Фима пригласил меня на работу и стал писать аранжировки под новый состав. Таким образом, первым официальным местом моей работы как музыканта стала Воронежская филармония. В свободные дни я еще по очереди с Саней работал в ресторане «Россия». Плюс к этому меня позвали руководить самодеятельностью в Технологическом институте. То есть загрузка была полной. Жил я у Сережи Украинского. Мы очень подружились. Он был начитанным, интересным собеседником, увлекался театром. Позже Сергей окончил режиссерский факультет Московского института культуры, вернулся в Воронеж и работал руководителем народного театра. Потом занялся бизнесом. Я Сереже многим обязан, а особенно тем, что он приучил меня к чтению. Мы приходили домой вечером и ложились спать. Серега, перед тем как уснуть, читал часа два, а я не могу спать при свете, поэтому тоже вынужден был читать и пристрастился на всю жизнь. Мы с Сергеем на долгие годы потерялись, потом была случайная и удивительная встреча на острове Валаам в 1987 году. А в октябре 2011-го я посетил Воронеж, чтобы после длительного перерыва встретиться с Сергеем. Он повозил меня по всем памятным местам, съездили в Дубовку, где мы были в молодежном лагере, организовал встречу с Игорем Файнбоймом. Огромное ему спасибо!

В Воронеже 60-х годов, которые я описываю, жил классный контрабасист Сергей Мартынов. Мы нечасто встречались по той причине, что уровень профессионализма у нас был уж очень разным. Однако случилось так, что мы оказали влияние на его карьеру. В город приезжали на гастроли разные коллективы. В некоторых из них работали джазовые музыканты. Мы старались не упускать возможности общения, устраивали джемы. Когда приехал Тульский оркестр Анатолия Кролла, это было большим событием. Целые дни мы проводили с музыкантами, посещали все концерты. Басистом в оркестре был Вилли Токарев (позже — известный певец). Как раз в это время он увольнялся и предложил купить у него контрабас. Сережа Украинский охотно согласился, но Вилли должен был после Воронежа отработать еще один, последний город — Липецк. Туда мы с Сергеем и отправились забирать контрабас. Случайно услышали разговор о том, что басист уезжает, а замену ему найти никак не могут. Ну мы и заорали хором, что в Воронеже есть отличный контрабасист, что лучше им не найти. К нашим словам отнеслись с недоверием, но решили проверить. И вскоре Сергей Мартынов уже работал в оркестре А. Кролла, а позднее стал одним из ведущих басистов страны, работал в лучших оркестрах с лучшими музыкантами.

Весной 1964 года основная причина пребывания в Воронеже, о которой я упомянул вскользь, стала неактуальной, и меня потянуло домой, в Москву. Так, запоминающееся, но короткое приключение в, как иногда говорили, столице российской провинции, городе Воронеже стало небольшим фрагментом моей биографии.

ГЛАВА 7. «МОЛОДОСТЬ»

В Москве мне не надо было адаптироваться. Все было как прежде, только гораздо более разнообразно. Мы играли квартетом, квинтетом с трубой, иногда к нам присоединялся еще и тромбонист. Познакомились с одним барабанщиком, имевшим много работ. Ему было удобно приглашать наш состав целиком, с готовым репертуаром. (Разумеется, без Жени Казаряна.) Олег Степурко и Боря Блюменкранц учились в Мерзляковке. Через них появился контакт со студентами, интересующимися джазом. Мне даже довелось играть на вечерах отдыха у них в училище и удостоиться комплимента от Ларисы Леонидовны Артыновой — директрисы. Она сказала, что ей нравится, как я играю, и спросила:
— Где вы учились? Я ответил, что нигде и никогда.
Она говорит:
— Вы способный мальчик, вам обязательно нужно учиться, приходите к нам.
— Но у вас же нет класса саксофона, — возразил я.
— Да, у нас нет класса саксофона, но вы могли бы учиться на кларнете или флейте и при этом играть на саксофоне, — возразила она.
— Нет, — возразил я. — Я очень хочу учиться, но только на саксофоне.
— Жаль, — подвела итог Лариса Леонидовна.

Я и на самом деле очень хотел учиться, но только на своем инструменте. А класса саксофона не было тогда вообще нигде в стране. И не мог я тогда знать о том, что моя мечта осуществится, что я окончу сначала училище, а потом и консерваторию именно по классу саксофона. Но это произойдет очень нескоро, и я буду уже совсем взрослым.

Там же, в Мерзляковке, на дирижерско-хоровом отделении, учился будущий американский импресарио Витя Шульман. Он уже тогда выделялся предприимчивостью, устраивал много работ, а летом предложил поехать на юг, на Кавказ. Мы с Олегом согласились, а басист и барабанщик (Боря и Женя) по какой-то причине не смогли. Позвали ребят из Воронежа. Сергей и Боря Банных приехали в Москву, и мы полетели. Прилетели в никуда, первую ночь спали непонятно где. На следующий день Витя оставил нас ждать и поехал решать вопрос. До вечера управился. Договорился в доме отдыха «Небуг». Три раза в неделю играли танцы за еду и жилье. Остальное время купались, загорали, отдыхали. Да еще иногда подрабатывали в соседних домах отдыха. Два месяца веселойжизни. На следующий год Шульман уже заранее договорился в международном студенческом лагере «Магри», тоже на Кавказе. На сей раз Борис с Женей да еще и Розенблюм поехали,а Олег Степурко не смог. Витя (он был тверской) пригласил своего друга из Калинина (Тверь) саксофониста Толю Чеха (Чех — это фамилия, по паспорту он был поляк, а на самом деле еврей). Это был мой первый опыт игры в два саксофона. Мне понравилось, и в дальнейшем такое часто повторялось.

Еще одним студентом из Мерзляковки, с которым мы познакомились, был Игорь Яхилевич. Он учился на теоретическом, и уже было ясно, что это джазмен. Яхилевич играл на рояле самобытно, ни на кого не похоже, и если возникало желание подвести его игру под какой-то стиль, то сразу приходил на ум Телониус Монк. У Игоря было чему поучиться. Он также оказался талантливым композитором. До сих пор помню замечательную его тему под названием «Блуждающий звук». (Наверное, он сам давно ее забыл, почти 60 лет прошло!) Однажды Яхилевич позвонил мне и спросил:
— Ты работу ищешь?
Я ответил, что не ищу, потому что не знаю, как это делается, но очень в ней заинтересован. После Воронежа я точно понял, что музыка обязательно должна стать моей профессией
и что на завод (пусть простят меня пролетарии всех стран) ни за что больше не пойду. Игорь рассказал, что в одном ресторане требуется саксофонист взамен ушедшего, что в этом
ресторане играют джаз, что руководитель там очень серьезный и любит современную музыку, что я могу без предварительной договоренности прийти прослушаться и чем современнее буду играть, тем больше шансов, что меня возьмут. Я попросил Игоря чуть более подробно объяснить, как можно играть еще более современно, чем это делаю я. Он (кое-что мне напомнив) посоветовал играть побольше смури. Смурь была понятием размытым. Вряд ли кто-то мог объяснить, что это такое. Я мало что знал, играл по наитию (или, как тогда говорили, «из-под волос»). И это вполне могло подойти и под смурь. Взял я баритон (скорее всего, ничего другого в этот момент у меня не было) и поехал в ресторан «Молодость» на Университетском проспекте. Наиграл жуткой белиберды, но очень старался, и меня, как ни странно, взяли.

Это был квартет, которым руководил студент композиторского факультета московской консерватории Юрий Иванович Маркин. На басу играл восемнадцатилетний Анатолий Васильевич
Соболев, а на барабанах — Игорь Нуштаев. Толя и Игорь были студентами музучилища им. М. М. Ипполитова-Иванова. (Впоследствии с Игорем Нуштаевым я больше никогда не встречался.) Юра почти каждый день приносил новые, абсолютно профессиональные аранжировки. Меня это
восхищало. Они были написаны в виде партитур, и каждый должен был самостоятельно переписывать свою партию. Играли только джаз, без всяких скидок на обстановку. Администрация ресторана и посетители были вечно недовольны. Да еще, совсем некстати, в этом же доме, где находился ресторан «Молодость», жил дирижер из МОМА, курировавший наш ансамбль, — Мильевский — личность одиозная.

Тут надо дать пояснения. Все ансамбли и оркестры, работавшие в ресторанах и кинотеатрах Москвы, состояли на службе в организации под названием «Московское объединение музыкальных ансамблей» (МОМА). Коллективов было много, и они подразделялись на группы, у каждой из которых был куратор. Должность такого куратора, по совершенно непонятной для меня причине, имела название «дирижер». Вот к этой важнейшей для искусства прослойке
между народом и партией принадлежал товарищ Мильевский. Он почти ежедневно заходил к нам и тоже выражал недовольство репертуаром, а заодно и моральным обликом артистов ансамбля.
Конечно, попасть в такой коллектив для меня было огромной удачей. Но счастье длилось ну уж совсем недолго. Чуть больше двух недель. Однажды мы втроем пришли на работу, а наш пианист и руководитель не пришел. Вместо него на сцене сидел человек с аккордеоном. Вновь прибывший объявил, что теперь он является руководителем и что детали нам сообщит вышестоящее начальство. До сих пор не понимаю, почему Юра так внезапно прекратил работу и особенно почему он не поставил в известность своих партнеров.

В следующий раз я оказался в ансамбле Юрия Маркина ровно через 30 лет, в 1995 году, но спрашивать его о том, что произошло в молодости (в обоих смыслах), не стал. А тогда — мы
начали работать, но тут пошла уж музыка не та! В перерыве появилось вышестоящее... Тов. Мильевский поведал нам, что в ресторан «Молодость» назначен новый (немолодой) руководитель, который на наши места имеет других кандидатов. Ребята, мои партнеры, проработали в конторе достаточно времени для того, чтобы нельзя было просто так, без повода,
их уволить. У меня же за плечами было всего 18 дней. «Дирижер» беседовал со мной с глазу на глаз и сказал, что я должен написать заявление об увольнении по собственному желанию. Я спросил, что будет, если я этого не сделаю. И тут его глаза просто засветились.
— Я тебя уволю за профнепригодность, — ответил он с нескрываемой и непонятной мне радостью.
Этим глазам невозможно было ответить иначе как:
— Я ничего писать не буду!
В отделе кадров люди оказались не такие кровожадные, и в моей трудовой книжке появилась запись «Уволен по окончании испытательного срока». А через месяц я опять, не в первый и не в последний раз, оказался в МОМА, надолго и без испытательного срока. Впрочем, это уже совсем другая история.

ГЛАВА 8. «ЮНОСТЬ»

В Москве, в районе Лужников (рядом со станцией метро «Спортивная») находится гостиница «Юность». В советское время она принадлежала ЦК ВЛКСМ (комсомолу). В середине 60-х это место было хорошо знакомо музыкантам и любителям джаза, т. к. там проходил фестиваль «Джаз 65», в котором принимали участие лучшие московские музыканты. Я, конечно, знал об этом важнейшем событии, но попасть на него никакой возможности не было. Среди прочих выступал на фестивале и квинтет альт-саксофониста Виктора Кузьмина с гитаристом Владимиром
Брандом, Геннадием Стребковым на контрабасе, Владимиром Макеевым на барабанах (пианиста не помню). Этот ансамбль работал в ресторане гостиницы «Юность», и вскоре после фестиваля все его участники, кроме гитариста Володи Бранда, перешли на концертную работу — аккомпанировать певице Тамаре Миансаровой. Сформировать ансамбль для работы в
«Юности» поручили пианисту Олегу Терновскому, уже упоминавшемуся в моем повествовании. Олег со своим товарищем барабанщиком Владимиром Савониным до этого работал на
пароходах, курсировавших за границу. Длительное нахождение вне дома утомило, и они захотели вернуться к оседлому, как говорят, образу жизни. Олег слышал меня, когда я играл с его братом, и пригласил в ансамбль в качестве саксофониста и флейтиста, а я предложил позвать Толю Соболева.

Так мы с Толей, нарушая естественный порядок, шагнули из « Молодости» в « Юность», присоединившись вместе с Терновским и Савониным к Володе Бранду. По сложившейся еще до нас традиции в «Юность» приходили музыканты, привыкшие к тому, что там играют джаз и есть возможность помузицировать. Наш руководитель не очень это одобрял, побаивался, что начальству не понравится и ему придется улаживать конфликты. Играть приходящим разрешал не всегда и не всем, сопровождая отказ фразой, ставшей крылатой: «Ты пришел и ушел, а нам здесь работать». Заработок наш, конечно, сильно отличался от заработка на круизных пароходах. Кто-то однажды заметил: «Дома хорошо, но дома денег не платят».

Скоро Олег с Савониным опять ушли в море (оформили командировку). Их временно заменили мой ближайший друг Женя Казарян на барабанах и Женя Гаврилов (бывший Розенблюм) на фортепиано, естественно, с моей подачи, а временно исполняющим обязанности руководителя стал Володя Бранд. После возвращения они поработали недолго и снова уехали в круиз и уже больше не вернулись. В отличие от нас, Олег и Володя, будучи людьми взрослыми, должны были содержать свои семьи. Бранд тоже был старше нас на десяток лет, но он в это время учился в Гнесинском училище на дирижерско-хоровом отделении. Учился очно, поэтому такая работа была для него вполне удобной. Женя Гаврилов остался, работал долго, потом его сменил Володя Ратнер, а позже — Саша Мартынов.
А мой странный друг Казаряша... Он тогда поступил в Институт связи на вечернее отделение и работал на 1-м ГПЗ (шарикоподшипниковый завод), очень хотел освоить токарный станок. Идти к нам на постоянную работу отказался, но по вечерам институту предпочитал «Юность». Я его упрашивал, говорил:
— Оформляйся, ты все равно каждый день приходишь, будешь делать то же самое, но за деньги.
Не уговорил. Только после того, как он бросил и институт, и завод, пришел барабанить на законных основаниях. А до этого у нас работал на ударных замечательный Леша Токатлы.
Теперь о басистах. Толя Соболев ушел — сначала в армию, а потом в «ВИО 66» Ю. С. Саульского. Его заменил Евгений Граб. Наш новый басист с удовольствием играл буржуйскую музыку, но главным для него был хор. В описываемое мной время Женя учился в Институте культуры на факультете хорового дирижирования. До и после института жил в Твери (в советское время город назывался Калинин). Хоровик он был потомственный: родители (я хорошо их знал) тоже хормейстеры, люди известные в своей профессиональной среде.

Женя был человеком разносторонним. Отличный фотограф, имел права мотоциклиста, судоводителя. Был жокеем, много времени проводил на калининском ипподроме, ухаживая за лошадьми. Я так подробно рассказываю не только потому, что мне приятно вспоминать Женю Граба, с которым мы всю жизнь поддерживали дружеские отношения и периодически встречались, хоть и жили в разных городах. Я еще подвожу к тому, чтобы рассказать смешную историю (и может, не одну) и чтобы все было понятно. Граб в нашем ансамбле занимал еще должность инспектора. Если руководитель отвечал за творческий процесс, то инспектор занимался техническими вопросами. Принести-унести ноты, заполнить и сдать рапортичку, получить и раздать зарплату и т. д. Чтобы совсем вплотную подойти к анонсированной истории,
еще один штрих. Я с детства люблю футбол, неплохо в нем разбираюсь и знаю по именам многих футболистов.

Итак, однажды... Мы закончили работу и ушли в комнату, где хранились наши инструменты и костюмы. Комната эта находилась вне ресторана, в другом конце гостиницы. Граб остался заниматься своими инспекторскими делами. Минут через пять заходит с нотными папками и спрашивает меня: — Валер, ты ж вроде в футболе разбираешься, кто такой Воронин?
Я говорю:
— Ты что, Жень, это знают даже те, кто в футболе не разбирается. (Валерий Воронин — это один из самых известных футболистов того времени, играл за московское «Торпедо» и сборную СССР и был знаменитостью первого ряда.) А почему ты спрашиваешь?
Женя говорит:
— Да я сейчас с ним общался.
Здесь я привожу рассказ Жени Граба:

Собираю ноты, подходит человек и говорит:
— Поиграйте, пожалуйста, еще.
Я отвечаю:
— К сожалению, мы уже закончили.
Он говорит:
— Ну, пожалуйста, поиграйте, Я вас прошу (с ударением на я).
Я ему:
— Это невозможно, видите, я один, все уже разошлись.
Он с совсем непонимающим видом:
— Ну сделайте что-нибудь, я Воронин.
Я говорю:
— Очень приятно, Граб.
И тут он, похоже, понимает, что происходит что-то, чего не может быть, и спрашивает:
— Вы что, ничего не знаете про футбол?
Я говорю:
— Не, я больше по лошадям и вообще с детства терпеть не могу круглые предметы.
И пошел».
А я пошел искать Воронина, чтобы увидеть его вблизи.

Отличительной особенностью Жени Граба было то, что он очень часто попадал в разные переделки. Бывают такие люди. Однажды нас вместе угораздило, но он, конечно, оказался главным. Обычно после окончания работы мы шли пешком. Маршрут был стандартный : по Комсомольскому проспекту до метро «Парк культуры» (это как минимум) и частенько дальше — до центра, а там уж разъезжались. В один, скорее всего, до этого прекрасный день шли по обычному маршруту. Спустились в подземный переход под Садовым кольцом и... на нас напала большая группа местной шпаны. Ситуация не такая уж редкая. Кому-то по мордам надавали, кто-то отскочил. Все, можно было бы сказать, более-менее терпимо, если бы не Граб. Он в этот
день приехал на работу прямо из Твери и потому был с чемоданом. Вот этот чемодан у него и отобрали да еще плащ стащили прямо через голову (видимо, хороший был). А в кармане плаща — портмоне со всеми документами. Пришлось обращаться в милицию. Полночи там просидели,
писали заявления, давали показания, ждали чего-то... МВД сработало оперативно, злоумышленников поймали, и месяца через два был суд. Правда, судили одного, хотя их было
много. Я был свидетелем, а Женя, естественно, потерпевшим.

Прокурор построил свою речь, как говорится, на контрастах. Приводил все недостатки подсудимого, начиная с того, что он плохо учился в школе и не помогал маме мыть посуду и т. п.
И, напротив, выделял все положительные качества потерпевшего, упомянув даже, что родина доверила ему управлять кораблем (в деле был список украденных вещей, где значилось
портмоне с документами, среди которых были права судоводителя, дававшие право на управление моторной лодкой). Кульминацией была такая тирада (напомню, Граб учился на
дирижера и работал контрабасистом): «Посмотрите на подсудимого: нигде не работает, пьет и безобразничает. А теперь обратим взор на потерпевшего: он и учится, он и работает, он же еще находит время музыкой заниматься!» Еще один пример, когда и в печальном можно найти смешное. Парня посадили на три года, и это уже не смешно, потом какое-то время нас после работы встречала группа советской молодежи с руганью и угрозами, и особенно в этом преуспевали почему-то девушки.

Я уже писал, что многие музыканты приходили поиграть и пообщаться. Не всех, конечно, помню. Бывал трубач Юра Меркурьев, Толя Соболев забегал, когда уже у нас не работал (он жил тогда рядом с «Юностью»). Гена Стребков, Игорь Левин. Очень часто приходил Игорь Бриль. Частенько бывал Толя Герасимов, он и сменил меня в этом ансамбле. Наверное, мало кто помнит: у Толи было прозвище Киросиныч. Веселый был человек. Вспоминая Толю, не могу себе представить его лицо без улыбки. Вероятно, чувство юмора у него наследственное. Однажды зашел к нему (он жил тогда на Комсомольской площади, недалеко от Ярославского вокзала). Звоню в дверь,
Толя открывает, захожу и вижу знакомое лицо с жидкой и неубедительной бородкой. Я говорю:
— Толя, ты это зачем? Тебе совсем не идет.
И тут из кухни раздается голос Толиной мамы:
— Зато на Санни Роллинса похож.
Надо сказать, что юмор у Киросиныча был весьма своеобразный, даже странноватый... Едем в метро. Народу в вагоне немало, практически все места заняты, но проходы свободны. Толя Герасимов и Женя Гаврилов снимают ботинки и проходят вдоль всего вагона туда и обратно, в носках, неся свои башмаки на вытянутых руках перед собой... Сколько серьезных и важных событий я не могу восстановить в памяти, а это почему-то помню.

Директором ресторана гостиницы «Юность» был молодой и очень симпатичный человек Юрий Васильевич Тузов. К нему можно было обратиться по любому вопросу. Решал все, что было в его силах. Как-то я зашел к нему и говорю:
— Юрий Васильевич, хорошо бы поменять пианино на рояль, для такого серьезного заведения пианино как-то несолидно.
Он говорит:
— Согласен, ищи — куплю, но только по перечислению.
(Это значит по безналичному расчету). Пошел я в комиссионный магазин пианино и роялей на Фрунзенской набережной. Мне тогда были известны только две фирмы — Bechstein и Bluthner, и последний представлялся самым лучшим. Его я и отыскал среди большого количества инструментов за 1600 руб. Иду к Тузову, говорю:
— Нашел.
Он отвечает:
— Отлично, иди выпиши чек, принеси мне, я оплачу.
Странно, что ни ему, ни мне не пришла в голову мысль проконсультироваться у специалиста. Иду за чеком (благо это недалеко). Выясняется, что, поскольку магазин комиссионный, он торгует только за наличные. Я опять к Тузову:
— Так, мол, и так, ничего не получается.
Он выходит из-за своего стола и говорит:
— Поехали покажешь.
Садимся в его служебную «Волгу» (черную, разумеется), приезжаем, показываю. Через пару недель привезли рояль,как-то он нашел наличные. В 2014 году, в один из приездов в Москву, зашел в «Юность». Многое изменилось за почти полвека, а многое нет. И рояль «мой» хоть и без надобности, похоже, но стоит.
Мы с Казаряшей часто приезжали днем на место нашей вечерней работы. В основном чтобы позаниматься в подвале, а иногда еще по какой-нибудь надобности. Как-то днем проходит мимо нас Юрий Васильевич и говорит:
— Пошли за мной.
Заходим в конференц-зал, тот самый, где проходил фестиваль «Джаз 65», он нам:
— Идите назад и сидите тихо.
Сам садится вперед. Через пару минут заходят еще двое, гаснет свет, и начинается кино. В зале пять человек, директор гостиницы, директор ресторана, мы с Женькой и переводчик. Фильм на английском языке, и переводчик с помощью микрофона нам (то есть им) переводит. Много-много лет спустя я узнал про Джеймса Бонда и понял, что мы тогда смотрели. Это был Goldfinger, третий фильм из сериала про агента 007. Понял потому, что мне тогда врезалась в память женщина, покрашенная золотой краской. Наверно, мало тогда в Москве нашлось бы людей, посмотревших этот, еще совсем свежий, фильм. Только мы тогда этого не понимали. Вот такой был номенклатурный работник Ю. В. Тузов.

Еще одна идея, с которой мы пришли к директору, заключалась в том, что надо изготовить подставку для барабанщика, чтобы он сидел на возвышении, как в настоящих джаз-оркестрах. Тузов дал задание своим работникам и через небольшое время сообщил, что все готово и чтобы на следующий день мы пришли заранее делать перестановку. К этой истории мы еще вернемся после небольшого отступления.

В «Юности» часто бывало комсомольское руководство, вплоть до самого высшего. А там, где начальство, там и знаменитости. А самыми главными знаменитостями в то время считались космонавты. Покорителей космоса тогда было всего одиннадцать, и популярность их была велика, как и любовь к ним. Космонавты присутствовали на всех праздниках, да и в будни заходили. Единственный из них, кто контактировал с музыкантами, был космонавт номер один — Юрий Алексеевич Гагарин (правда, он и бывал в «Юности» чаще других). Гагарин знал нас по именам, здоровался за руку, а иногда подходил во время перерыва и подключался к нашим разговорам.

Итак, приходим мы с Казаряном в назначенное время. На сцене все сдвинуто в кучу, а на середине стоит здоровенный деревянный помост. А надо сказать, что мой друг Женя был
человеком золоторуким. На что бы он ни посмотрел, сразу видел недостатки и либо знал, как их исправить, либо начинал над этим думать. Так было и с этой деревягой. Женька это предвидел и прихватил из дома кое-какие инструменты. Ну и давай сразу исправлять и ремонтировать. Рядом за столом сидел Гагарин. Не думая долго, он подошел и начал помогать, сопровождая действия разными междометиями и фразами типа «отойди, дай я». ВПЕЧАТЛИЛО!

Расскажу еще пару историй с участием космонавтов. Мы играли только инструментальную музыку и, как сейчас говорят, живым звуком. Из электроники был только гитарный усилитель. Даже контрабас не был подзвучен, и о том, что можно играть с аппаратурой и в микрофоны, не подозревали. Однако в какой-то момент перед нами появился микрофон. Зачем он понадобился? Иногда по каким-то особым случаям руководство просило приглашать певицу, чтобы сделать наш
репертуар разнообразнее. Тут приходилось рассчитывать на Граба. В «Кульке» (как только тогда ни называли Институт культуры на Левобережной: «кулек», «институт культуры и отдыха»), на хоровом, кандидаток было достаточно. Однажды Женя привел свою сокурсницу Валю Толкунову — будущую народную артистку РСФСР. (Это еще до ВИО 66 было.) Еще возникали ситуации, когда комсомольское начальство просило спеть кого-то из известных артистов, присутствовавших на банкетах, а те, понятно, не могли отказать. Чтобы аппаратура не простаивала, ее еще приспособили для трансляции нашего звучания в холле и в кафе, расположенном в другом конце гостиницы. Микрофон был большого размера, больше даже, чем те, которые я видел потом в студиях звукозаписи. А стойка под ним состояла из широкой трубы, в которую вставлялась трубка поуже. С помощью этого устройства можно было регулировать высоту микрофона. В основании
этой конструкции находился диск, в который была вмонтирована чугунная болванка неимоверной тяжести. Мне стоило больших усилий передвинуть эту конструкцию на полметра, ухватив ее обеими руками.

7 ноября 1967 года был грандиозный советский праздник, пятидесятилетие воср (Великая Октябрьская социалистическая революция). Банкет в «Юности» соответствовал уровню события. Присутствовали важнейшие персоны высшего комсомольского и среднего партийного уровня. В праздники по вечерам было принято производить салют в Москве, столицах союзных республик и городах-героях. Обычно тридцатью, в особых случаях сорока артиллерийскими залпами. В этот первый и последний раз на моей памяти было приказано произвести салют пятьюдесятью артиллерийскими залпами. Минут за пятнадцать до начала все участники банкета потянулись на выход к лифтам, чтобы подняться на крышу отеля и наблюдать салют. Возглавлял процессию, естественно, 1-й секретарь цк комсомола С. Павлов. Тот самый румяный комсомольский вождь, за которым не хотел бежать поэт Евтушенко, задрав штаны (Евгений Евтушенко. «Письмо к
Есенину»). За ним, по степени важности, все остальные. Естественно, покорители космоса в первых рядах. Чтобы подойти к выходу, надо было пройти мимо оркестра (т. е. мимо нас).
Вождь протянул руку в нашу сторону и приказал: «Играйте марш космонавтов!» Мы послушно загудели «Заправлены в планшеты...». Подошли те, ради кого было приказано играть марш. Кто-то сказал: «Гера, спой».
Просьба была обращена к дублеру Юрия Гагарина, космонавту номер 2, Герману Титову. Герман Степанович не заставил себя уговаривать и также не стал затруднять себя тем, чтобы микрофон, который находился на уровне чуть ниже груди, установить на подходящую высоту. Титов просто взялся за стойку, приподнял ее до нужного уровня одной рукой, спел три куплета, поставил на место и пошел догонять своих товарищей. А я перестал играть и смотрел то на Титова, то
на стойку с микрофоном, не веря, что это происходит на самом деле. Рядом с нашей... назовем это сценой (хотя это было просто небольшое возвышение над полом) стоял стол, за который в обычные дни сажали посетителей, как и за другие столы. В праздничные дни этот стол отдавали нам, чтобы мы могли посадить своих гостей. В этот вечер, 7 ноября 1967 года, к Жене Грабу приехала знакомая из Калинина. Когда зал опустел и отзвучала песня Оскара Фельцмана на слова Владимира Войновича, мы, как и все, поднялись на крышу. Не каждый день такое зрелище увидишь. Начался салют. Было тесновато. Наша группа, включая Женину гостью, оказалась
рядом с космонавтами. Ноябрь месяц, да еще на крыше. Не жарко, а прихватить верхнюю одежду никто не догадался. Девушка поежилась, Гагарин заметил, снял с себя китель и набросил ей на плечи. Вспышка! Это вездесущий корреспондент подсуетился и схватил удачный кадр. Утром в какой-то газете появился снимок: первый космонавт, девушка в кителе со звездой Героя Советского Союза и фоном размытые тени в полосатых пиджаках (наша форменная одежда). Потом Граб рассказал, что барышня извлекла большую выгоду из этого снимка. В городе Калинине она стала личностью известной и считалась любовницей Юрия Гагарина. И даже заявилась с этой газетой в облисполком и потребовала квартиру. И получила. Для меня эта история делится на две части. Первую, на крыше, я видел своими глазами, а во вторую, калининскую, мне всегда было трудно поверить. Но чтобы Женя Граб соврал... такого случая за полвека дружбы с ним я припомнить не могу.

Еще одна необычная история произошла в «Юности» уже без участия космонавтов. Однажды нас попросили выйти на работу днем, чего раньше никогда не было. Дело было тоже в большой советский праздник, День международной солидарности трудящихся, 1 Мая. Еще на подходе к гостинице ощущалось напряжение. Стояли ограждения, пропускали только имевших отношение к происходящему внутри. Большой зал ресторана был пуст, все столы убраны, и только в противоположном от нас конце поперек зала стоял очень большой стол, за которым к нашему приходу сидели одни мужчины в черных костюмах. Тишина. Директор, его зам и метрдотель стоят по стойке смирно. Только местный кэгэбэшник, полтора метра без кепки, время от времени перебегает от одного объекта к другому. Мы знали, кто он и откуда, все знали. Но обычно он наблюдал за процессом тихо и скромно, был малозаметен. Здесь же по всему было понятно, что сегодня главный он. Нам машут: играйте, мы начинаем что-то тихо шуршать. За столом кто-то встает произносить тост — на нас машут руками, шипят: не играйте. Это повторяется неоднократно, в течение примерно часа, может, больше. В какой-то момент все встают, и половина участников начинает хором, на непонятном языке, громко и ритмично декламировать, сопровождая процесс ритмичными движениями рук, сжатых в кулак. Зрелище жутковатое. И тут происходит самое неожиданное. Сидящий в середине стола спиной к нам человек, который
как бы дирижировал предыдущим действием, поворачивается, обнаруживая азиатскую внешность, протягивает руку и говорит по-русски с сильным акцентом (показалось, что он
обращается ко мне лично):
— Пожалуйста, «Интернационал»!
Все обомлели, включая тех, кто все время пытался нами командовать. Что делать? Играть невозможно, не играть — тем более. Я смотрю на Бранда, он руководитель, киваю ему головой, он мне. И я заиграл. Нас, конечно, спасло то, что я мог на слух играть все, что есть в ушах. Ребята подхватили, играем. К Володе подбегает наш маленький гэбист.
— Кто велел играть «Интернационал»?
Бранд, не отрывая рук от гитары, головой показывает, мол, вон тот. Боец невидимого в ответ тоже машет головой и разрешает:
— Играйте.
После партийного гимна священнодействие быстро свернулось. Главный японец подошел ко мне, пожал руку и поблагодарил за «Интернационал». Оказалось, это была встреча очень высокого партийного начальства с делегацией руководства компартии Японии по случаю пролетарского праздника. Согласитесь, средь бела дня в ресторане на саксофоне и гитаре играть «Интернационал» для японцев... — ситуация весьма курьезная.

Я написал об этой удивительной истории с японцами в ночь с пятницы на субботу 23 октября 2021 года. А 24-го, в воскресенье, передача «Не так» на радиостанции «Эхо Москвы» началась с «Интернационала» в исполнении японцев на японском языке. В передаче речь шла о теракте, осуществленном «Красной армией Японии» в аэропорту Лод в Израиле, в 1972 году (28 погибших). Разница между двумя событиями 5–6 лет. Не были ли эти японские леваки-террористы из израильского аэропорта соратниками или учениками тех леваков из «Юности»? Странное совпадение...

Мне повезло, что по-настоящему первым моим руководителем стал Владимир Константинович Бранд. 20 и 30 — разница огромная (я о возрасте). Но в общении это не чувствовалось, а в профессиональной подготовке — еще как. Во-первых, опыт. Во-вторых, я был неуч, а Володя заканчивал Гнесинское училище, дирижерско-хоровое отделение. С юности рядом со мной всегда были хоровики (не говоря уж о последних более чем сорока годах, когда один, т. е. одна из самых талантливых представителей этой профессии находится в самой непосредственной близости от меня). И я не понаслышке знаю, насколько серьезное, глубокое и разностороннее образование дает дирхор. Советы Володи, а правильнее сказать, наставления, были точны и подкреплены практикой. По-настоящему я смог это оценить позже, а тогда понимал далеко не все, но обязан был подчиняться. Попробую подробнее рассказать, за что я особенно благодарен Володе Бранду.

Современные музыканты, прошедшие через системное образование, вряд ли меня поймут, а ровесники, может, и не помнят, что в те далекие годы мы были разделены на две группы. Одни считали, что нельзя никому подражать и никого копировать, даже американцев. Что надо играть свое, придуманное из ничего. Я примерно этим и занимался, т. е. можно было бы сказать, относился к этой группе, но это не совсем правильно. Точнее, я просто ничего не соображал.
Другая группа, наоборот, считала, что надо подражать американцам, т. е. играть фирму́, и делала это, надо сказать, с очень разной степенью успеха. Я не могу сейчас воспроизвести, какими словами Володя наставлял меня на путь истинный, но смысл помню хорошо и объясню своими словами. Говорить можно что угодно, но на языке той аудитории, которая тебя слушает. Иначе твои даже самые умные мысли не будут поняты. Можно играть свое, но на языке того
жанра, в котором хочешь находиться, иначе ты оказываешься за пределами этого жанра. Получается, что надо найти способ выучить этот язык. Сам по себе он вряд ли образуется. Бранд не только вел со мной профилактические беседы. Однажды он принес списанное соло Сонни Роллинза и предложил мне его выучить. Я сопротивлялся, но Володя настоял. Выучил я быстро, пришел на работу, говорю: «Готов». Заиграли блюз, дую я в свой саксофон и начинаю
вспоминать ощущение, которое испытал несколько лет назад в школе, когда за моей спиной вдруг на басу заиграл Берлога. Первый раз в жизни играю настоящий американский джаз, который слышал из магнитофона, и испытываю наслаждение. При этом ни одной своей ноты. Это был переломный момент. Магнитофон к этому времени я уже приобрел. Стал списывать целые соло и отдельные понравившиеся фразы. Обменивался с другими музыкантами. Игра моя менялась, появился какой-то стиль, чего раньше не было. Не знаю, случилось бы нечто подобное при других обстоятельствах. Может, да, а может, нет. Но это случилось благодаря Бранду. Спасибо, дорогой Володя!

Летом 1966 года ансамбль п/у В. Бранда был на полтора месяца откомандирован для работы на теплоходе «Юрий Долгорукий». Мы совершали рейсы по Волге и Дону. Маршрут — от Казани до Ростова-на-Дону и обратно. Пассажирами были туристы из США. Проект осуществляла
американская организация СЕС — Citizen Exchange Corps (корпус по обмену гражданами) совместно с «Интуристом». Я и до этой поездки примерно представлял себе, где живу, но особенно в эту тему не погружался, потому что другая жизнь была для меня жизнью инопланетян. А тут поневоле столкнулся с противостоянием двух систем. У нас не получилось быть отдельно взятой группой музыкантов, пришлось стать частью команды, представляющей понятно какую систему. Уже к середине путешествия мы знали, кто просто офицер кгб, а кто работает под прикрытием «Интуриста». Нас даже пытались использовать как статистов. Задание заключалось в том, чтобы при прохождении мостов через Волгу бегать по палубам и запрещать американцам фотографировать наши мосты. Общий настрой был такой, чтобы никто ни на минуту не забывал, что мы имеем дело с врагами, и если вдруг кому-то покажется, что это не так, надо гнать такую провокационную мысль от себя как недопустимую. Но себя-то обманывать трудно. Не то чтобы я до этого не видел иностранцев. Не общался, но видел, эпизодически и кратковременно. А здесь на протяжении 11–12 дней (время одного рейса) видишь их постоянно и общаешься. Бо́льшая часть симпатичные и доброжелательные, есть противные в большей или меньшей степени, есть и никакие. Разве у нас не так же?

Есть такие (среди американцев), у которых это идеологическое противостояние на лбу написано, а большинство к нему ни сном ни духом. Конечно, они намного свободнее и раскованнее, но во многом очень на нас похожи. Многие джаз любили, что давало дополнительный повод для общения. В общем, после этой командировки было о чем подумать. А подумав, сделать выводы и скорректировать свое мировоззрение. Если же от всего этого отстраниться, то время было замечательное. Побывали в разных городах, много чего посетили и посмотрели. В Казани поиграли с местными музыкантами. Подружились с девчонками-переводчицами из «Интуриста» и с молодыми сотрудниками СЕС (среди них было больше парней), которые говорили по-русски и находились на теплоходе все полтора месяца. Проводили вечера в интереснейших беседах. Потом в Москве долгое время собирались большой компанией. Одна из переводчиц завела роман с американцем, одним из тех, с кем у нас были дружеские отношения. Непонятно как, но им удалось сохранить это в тайне, благодаря чему через полгода они смогли пожениться. В противном случае органы бы этого не допустили. Девушки, будучи сотрудницами «Интуриста», знали массу таких историй. Спустя месяца три после возвращения из Казани через эту переводчицу я совершенно неожиданно получил подарок от Дэвида (так звали ее жениха). Белый мундштук Brilhart, такой как у Чарли Паркера на известной фотографии, только теноровый.

фото 1: 1963г. С.Украинский и В.Кацнельсон

фото 2: 1964г. Слева направо: Б.Банных, С.Украинский, О.Степурко, В.Кацнельсон, В.Шульман

фото 3: 1966г. Ресторан гостиницы "Юность". Слева направо: В.Кацнельсон, П.Боков, В.Бранд, Е.Граб, Е.Гаврилов