Валентин Парнах - пророчество жирафовидного истукана

Поэт Валентин Парнах был первый, кто в России произнес слово "джаз", собрал первый в РСФСР джаз-бэнд, первый концерт которого состоялся в Москве 1 октября 1922 года. Тогда он сказал: "Течения музыки Азии и Африки странно скрестились в Америке". Если бы Парнах дожил до наших дней, он мог бы сказать, что течения музыки Азии, Африки, Америки и Европы странно скрестились в России.

Новодевичий некрополь... Сколько судеб похоронено здесь. В одной из ниш его древних стен уже более сорока лет покоится прах некогда знаменитого Валентина Яковлевича Парнаха, оставившего заметный след в испанской, французской, еврейской и русской культурах, человека, одаренного множеством талантов, — поэта, историка, полиглота, литературоведа, учителя, философа, балетмейстера, танцора, музыканта, с именем которого некогда связывали будущие пути развития этих искусств.

Летом 1922 года "Известия" объявили на первой странице: "В Москву приехал Председатель Парижской палаты поэтов Валентин Парнах, который покажет свои работы в области новой музыки, поэзии и эксцентрического танца, демонстрировавшиеся с большим успехом в Берлине, Риме, Мадриде, Париже". Парнах тут же попадает в центр внимания артистической Москвы — регулярно публикует новационные статьи, выступает с лекциями, отвечает на многочисленные вопросы, вторгается в дискуссии.

Но главное, что привозит с собой Парнах, — весть о новом потрясающем искусстве с пронзительно звенящим и жужжащим названием — джаз. "Джаз является выражением послевоенного детанта", — проницательно объясняет он, первым вводя в русский язык в одной фразе сразу два популярных впоследствии слова.

Парнах первым в мире увидел в джазе сплетение мировых культур, соединение современной эксцентрики, машинерии и биомеханики с древней идеей музыкального общения народов.

Парнах нарасхват. Он показывает Евгению Габриловичу, как играть шимми на рояле, объясняет, что такое синкопа, ставит у Мейерхольда сногсшибательные танцы с участием Игоря Ильинского, Марии Бабановой и Льва Свердина и вызывает ответный клич: "Ура джазу!!!"

Москва была отрезана от Европы практически с 1914 года. А потом были бегство, ликвидация и высылка лучших умов и талантов. Россия катилась в послеоктябрьскую пропасть. В стране свирепствовал первый большевистский голод. И вдруг с кучей новостей, планов, надежд, новых идей, прямо из Парижа и Берлина — Парнах! С танцами и джазом! Ну чем не визит Воланда?

С его приездом у Мейерхольда начинается период биомеханики, которую Парнах первым и воплотил. Его танцы "Этажи иероглифов" и "Жирафовидный истукан" стали сенсацией, Парнах учил фокстроту Эйзенштейна. А желчный Маяковский поддел танцующего культуртрегера, наделив его чертами одновременно и Баяна, и Пьера Скрипкина в сцене обучения модным танцам и манерам. Все помнят ильфопетровского Изнуренкова — наши знаменитые остряки, похоже, срисовали его тоже с Парнаха.

Еще в Париже Парнах, будучи центром молодой русскоязычной богемы, чрезвычайно интересной — и тоже, кстати, почти в России неизвестной, — увлекся современными танцами и джазом. Его идеи о них в связи с проблемами Востока и Запада, древности и современности вдохновляли его молодого друга Ладо Гудиашвили. То, о чем писал Парнах, что он танцевал, Ладо изобразил на тогдашних своих картинах. Ему Парнах посвятил свои стихи о джазе.

В Париже вышли первые три сборника своеобразной парнаховской поэзии. Одна книжка была иллюстрирована Наталией Гончаровой, другая — Михаилом Ларионовым, а третью предварял портрет автора, нарисованный Пабло Пикассо.

Сегодня Парнаха если кто и знает, то как родоначальника советского джаза. Большие знатоки литературы помнят его как поэта и переводчика европейской и древнегреческой поэзии. И совсем забыт главный подвиг его жизни, ради которого он покинул свой родной Таганрог и пустился на свой страх и риск в неведомое путешествие по Аравии и Палестине, Египту и Сицилии, Испании и Франции.

Он собрал остатки древней и средневековой еврейской культуры, а в европейских библиотеках и архивах открыл пласт поэзии, загубленной и похороненной испанской инквизицией. Он вернул мировой культуре то, что лежало безвестным несколько столетий. Второго такого личного литературного подвига я не знаю.

Почти одновременно во Франции и в СССР выходят его книги об инквизиции. Характерны главы "Инквизиция и поэзия", "Инквизиция и оперетта ". Глава "Инквизиция и джаз" еще только начиналась.

Но еще до этого Парнаху досталось от коллег по перу и искусству. Его сестру, поэтессу Софию Парнок, прокляла Марина Цветаева, успев, правда, посвятить ей один из лучших своих любовных циклов — "Подруга". Отсюда взят, положен на музыку, но почему-то переадресован другому полу известный жестокий роман "Под лаской плюшевого пледа".

Осип Мандельштам жестоко и несправедливо унизил и высмеял Парнаха в своей повести "Египетская марка". Парнах и Мандельштам были одногодки, они были похожи, и это сходство было почему-то физически неприятно Мандельштаму.

С тех пор Парнах ушел в тень, зарабатывал на кусок хлеба переводами того, чего, кроме него, никто уж переводить не брался.

Черная беда косила все вокруг. Угасла Сонечка, расстрелян Мейерхольд, сгинул в лагерной тьме Мандельштам, и вот уже страшная осень 1941-го, и эвакуационный писательский пароход плывет вниз по Волге, неся в своих каютах и трюмах то, что осталось от прежних литературных игр и дрязг. Остановка в Чистополе — большая выгрузка. Двое литературных изгоев — Парнах и Цветаева — пытаются устроиться за кусок хлеба в литфондовскую столовку: один — стоять в дверях, другая — мыть посуду. Ей от ворот поворот, отправляют в Елабугу, где она кончает с собой, а его берут; возможно, это и продлило его жизнь еще на десять лет.

Григорий Козинцев, режиссер и мыслитель, узнав о смерти Парнаха в 1951 году, оставил в своей записной книжке пронзительный по совестливости некролог, проникнутый болью за нереализованную судьбу, не реализованную в какой-то степени и по нашей общей вине.

К сожалению, забвений, подобных забвению Парнаха, немало. И каждый раз на небосклоне культуры получается как бы затмение солнца: лучи видны, а светила нет. В поучительном же случае Парнаха затмение и забвение произвел не жестокий наш режим, но лучшие и талантливые люди нашего века.

Заканчивая рассказ о Валентине Парнахе, мне хочется вспомнить его мудрую мысль о джазе, которая мне кажется и сегодня еще очень актуальной: "Джаз-бэнд одновременно чрезвычайно прост и чрезвычайно сложен, как и современная жизнь. Его простота — мелодия. Его сложность — экспрессия".

Алексей БАТАШЕВ

1998