Геннадий Каганович - не приемлю словосочетания "простой человек"

Второй филармонический концерт Геннадия Кагановича в Минске состоялся в Камерном зале Белгосфилармонии (костел Св. Роха). Ведущая объявила концерт спонтанной импровизации; на афише стояло: "классика, авангард, джаз, фолк". Артист импровизировал на темы, предлагаемые зрителями, и отвечал на их вопросы. Первый концерт был дан им год назад в этом же зале перед отъездом в Германию, где и по сей день он живет и работает. Будет ли третий и когда? Кто такой Геннадий Каганович и как он стал тем, кем является сегодня?

В детстве он не любил заниматься музыкой, однако по настоянию матери — профессиональной пианистки — закончил среднюю специальную музыкальную школу-одиннадцатилетку при Белгосконсерватории. Полученная им при этом золотая медаль, как известно, давала возможность не сдавать все экзамены при поступлении в вуз. Поэтому, легко и быстро поступив на фортепианное отделение БГК, Геннадий еще успевал подать документы в Московский музыкально-педагогический институт имени Гнесиных. В конце концов он поступил и на аналогичное отделение Гнесинки, где его педагогом был А. Л. Иохелес — ученик Игумнова и в определенный период ассистент Нейгауза (таким образом можно сказать, что Александр Львович соединил в себе две лучшие ветви послереволюционной российской фортепианной школы).

Получив диплом с квалификацией солиста, что было непросто (из 35 выпускников так были аттестованы трое или четверо), Геннадий вернулся в Минск, где его никто не ждал. В Гнесинке ему прочили не только исполнительскую, но и научную карьеру, однако, имея направление в БГК, он вновь оказался в ССМШ, уже в качестве молодого педагога.

Работа в будущем лицее не давала ничего. Каганович очень редко имел там по-настоящему талантливых учеников.

— Может быть, эти первые годы и заставили меня заняться импровизацией, — говорит артист. — Я почувствовал, что не могу идти вперед, так как впереди нет прямой дороги. Стало ясно, что мне не удастся сделать ни исполнительской, ни вузовской карьеры. Я начал задыхаться... или мне просто стало скучно, что, в принципе, то же самое, и я пошел вширь, занявшись многим другим. Возможно, я должен быть благодарен судьбе за все мои неудачи, хотя они отняли у меня слишком много сил и порой приводили на грань отчаяния. Но постепенно моя внутренняя энергия распирала меня изнутри, как бы прорывая некую оболочку, вырывалась наружу, и выбросы эти порождали новые формы деятельности. Возникали новые области познания, интересов...

Карьеру музыканта-импровизатора (и концертирующего пианиста) Геннадий Каганович начал, когда ему было уже под сорок, но сначала овладел им же самим и разработанной системой импровизации. Что называется, сам себя научил...

...Проблемы таланта как такового волновали Геннадия еще во время учебы в Гнесинке. Были попытки найти математическую формулу таланта. (Математика — это не случайно, это именно то, что влекло в детстве, математика и литература; в течение нескольких лет Геннадий даже посещал параллельно с занятиями в ССМШ среднюю школу № 50, известную уже тогда, 35 лет назад, своим физматуклоном.) Ему было непонятно, как это люди по 10—15 лет занимаются ненавистной зубрежкой, и никто никогда не пытался ни сократить, ни облегчить этот путь. В детстве отец, контролируя Геннадия, ежедневно справлялся у соседей, по сколько минут тот занимался, и Гена приноровился ставить на фортепиано интересовавшую его книгу, одновременно играя что попало. Это развило в нем способность к синтезированному, полиактному мышлению. (Интерес Геннадия к психологии таланта позднее привел его к работе над книгой "Психология музыкальных способностей и их тестирование у детей", которая вышла в 1996 году.)

— Для меня импровизация — это прежде всего свободное высказывание, а уж потом — определенная стилевая направленность, — уточняет Геннадий, — я учу импровизировать свободно, то есть свободно высказываться... Говорить интересно и по-своему грамотно...

...Будет ли человек (прибегнем к вербальным аналогиям) далее писать стихи, пьесы, газетные заметки или же просто письма, от него же в конечном итоге и зависит...

У меня есть основания считать, что та система обучения импровизации, которая принята в классических джазовых школах США, является, будучи построенной на использовании клише, абсолютно порочной. Она загоняет обучающихся в жесткие рамки, в результате чего большинство (возможно, я излишне категоричен) джазовых музыкантов за исключением самых талантливых негров, которые эти школы и создают (порой ломая любые рамки), — во многом, к сожалению, эпигоны. То есть они занимаются стилизацией.

Да, в блюзе есть свои жесткие структуры, каноны и граничные условия, и на каком-то этапе это, возможно, необходимо, но когда появляется новый талантливый музыкант, который создает новое музыкальное направление, он все это рушит, и это естественно. Мне было трудно в совке, потому что во всем, что касается джаза, совок стоит на коленях перед неграми, перед Америкой. Когда ты начинаешь делать что-то свое, все думают, что ты просто безграмотен...

Несколько лет назад в лицее при Белорусской академии музыки открылся первый класс импровизации, класс Геннадия Кагановича, который весьма охотно посещали воспитанники лицея. (Те из них, кто был на концерте в костеле Св. Роха, и представляли наиболее активный, продуктивный по части предлагаемых тем сектор аудитории.)

Гораздо ранее, во время работы на кафедре психолого-педагогических наук БелИПК, он создал там творческую школу по обучению импровизации для взрослых людей — педагогов и любителей. Очередной набор в названный мастер-класс состоится в этом году, и маэстро собирается зимой специально приехать на неделю в Минск для занятий с желающими.

— Дело, которым я занимался и занимаюсь, требует и настоящего раскрепощения, и настоящих контактов педагога и ученика, потому что учить импровизации сухо, по-моему, невозможно, — считает Геннадий Каганович. — Не говорить о литературе, музыке, жизни образов невозможно. Не развивать в себе и другом координации мышления, молниеносности отклика, сильной эмоциональной чувствительности невозможно. Иначе, каких бы клише ты ни назубрил, никаким импровизатором ты не станешь. С другой стороны, желая выразить себя наилучшим образом, невозможно не развивать технику.

Мне пришлось двигаться в этой области исключительно самому, вырабатывать свои собственные методики, поэтому судить я могу лишь о том, что видел и делал сам. Я видел, как импровизация влияла на моих учеников, без сомнения, изменяя их всех в лучшую сторону. Кому-то она сообщала концертный кураж при исполнении классической программы, кому-то развивала технику, кому-то расслабляла психику и физику, устраняя внутреннюю зажатость, кому-то просто было безумно интересно...

...Порой трудно бывает отличить импровизацию от квазиимпровизации, то есть когда мы слушаем, например, Оскара Питерсона, нам кажется, что звучит абсолютно спонтанная импровизация, на деле же это совершенно подготовленная и выученная виртуозная фортепианная пьеса. Определить это очень трудно и возможно лишь живой практикой...

...То, что называется импровизацией, является музыкой нескольких совершенно разных категорий. Это композиция выученная, но не нотированная. Это композиция с элементами импровизации, как, например, ферматы в сонатах Гайдна и Моцарта (95% музыкантов и до сих пор этого не знают). Фермата — это знак каденции, которую должен сымпровизировать исполнитель. Никогда не забуду, как одна дама, весьма профессиональный педагог консерватории, спросила меня, когда одна из моих учениц исполняла свою программу: "Чья это редакция?" Я объяснил, что, как и полагается в помеченном ферматой месте произведения, ученица играет здесь свою каденцию, и что фермата вовсе не означает просто увеличения длительности звука.

Это же логично — например, уменьшенный септаккорд всегда был символом драматизма, трагизма, жизни и смерти, земных страстей. В баховской или гайдновской музыке это — момент наибольшей кульминации напряжения. Здесь исполнитель, как правило, держа в течение определенного времени педаль, отсчитывает фермату, после чего как бы с идиотической музыкальной улыбкой продолжает, как ни в чем не бывало, как будто ничего не произошло, играть дальше. А ведь переход к этому моторному энергетическому состоянию от трагизма уменьшенного септаккорда возможен лишь через определенную последовательность звуков, иллюстрирующую драматическое развитие ситуации...

...По-настоящему импровизация никогда на протяжении всей истории классической музыки не покидала музыкальных произведений. Или квазиимпровизация, как у Шопена, это тоже своего рода Оскар Питерсон. У меня вообще возникла крамольная мысль: может быть, некоторые пассажи Шопена исполнитель имеет право по-своему трансформировать, также импровизируя в них? Мы благоговейно относимся к каждой ноте классической музыки, как к образу Божьему, однако всякая классическая пьеса допускает грамотную интерпретацию. (Иное дело, что исполнитель как музыкальная личность должен быть достаточно высокого уровня.)

Я уже не говорю о листовской музыке, которая абсолютно импровизационна, и я очень огорчаюсь, слыша как тот или иной сноб (даже из числа профессиональных музыкантов) рассуждает о бессодержательности Листа. Это неправда, Лист не менее содержателен, чем Моцарт, Шопен, Шуман. Просто это — именно импровизационная музыка. Дело в том, что есть музыка действия и музыка состояния. Любое же состояние дает возможность исполнителю выразить свое импровизационное отношение к этому состоянию. Известно мнение, что поздний Лист является предтечей импрессионизма, известно, что сам Дебюсси считал его чуть ли не отцом родным, однако важно другое — ложное мнение о виртуозно-артиллерийском пустозвонстве Листа рождается из непонимания сути процесса творчества, непонимания того, что в классической музыке есть место импровизации. Большинство прочтений Листа даже плохой пародией на него не назовешь. Многие из этих заблуждений родственны непониманию предназначения ферматы. Так его и играют, а потом и говорят — Лист-де не содержателен...

...Отсюда — и отсутствие, кстати, понимания оперной драматургии. Не в одном советском учебнике по истории музыки мне довелось прочесть: на определенном этапе своего развития итальянская опера дошла до того, что певцы, видите ли, стали, импровизируя, превращать ее в "костюмированные концерты". Это сущий бред. Именно тогда драматургия оперы достигала своего высочайшего накала, потому что один вокалист мог брать "фа-диез", другой — "ля-бемоль", и именно на своей самой высокой ноте он являлся героем этой драмы, таким образом раскрывающим всем свой внутренний мир... Этот вот так споет, а у другого будут совершенно другие ноты...

...То есть импровизация — это всегда индивидуальное начало в искусстве, это уважение к личности, поэтому она не может не радовать ни аудиторию, ни автора, ни просто человека случайного, из чистого любопытства заглянувшего на концерт... Самораскрытие — и есть то, что отличает одного человека от другого...

На концерте Геннадия Кагановича любая из тем для импровизации могла быть предложена в виде нотной строчки или же напета; могла она быть и ассоциативной. (Несколько слов — описание ситуации, настроения, стихотворная строчка, анекдот...) Именно обилием и разнообразием тем было обусловлено объединение их артистом в своего рода тематические либо ассоциативные блоки, каждый из которых, таким образом, и являлся очередным концертным номером. То и дело маэстро вплетал в эту звучащую ткань музыкальные образы собственных мыслей, причем, как он впоследствии признался, это могло происходить не всегда осознанно. Отзвуки то Шопена, то "Killing Me Softly" угадывались в Пассакалии Генделя, "Очи черные" перемигивались с Адажио Альбинони, а "Полонез Огинского для кузнечика, который никак не ожидал такого вот конца" прозвучал как тема неотвратимо надвигающегося на некое эфемерно-легкомысленное создание Прожорливого Брюшка. Медитации, блюзовые импровизации, любимые джазовые стандарты маэстро — "Опавшие листья", "When The Saints", "Take Five", "Around Midnight"...

(Кстати, планы артиста на этот год включали и чисто джазовые концерты в Германии, в том числе и авангардные — с использованием электроники и возможной записью на CD.)

Единственное, о чем сожалели и зрители, и, пожалуй, сам Геннадий: вечер, к сожалению, не мог длиться бесконечно...

...Все закончилось импровизацией, сочетавшей лейтмотивы Второго и Третьего концертов Рахманинова и словами маэстро:

— У меня есть одна очень маленькая слабость — никого, в то числе и себя, я не считаю очень простым... Я не верю в слова "простой человек" и считаю, что каждый человек содержит в себе во много раз больше, чем он может продемонстрировать, даже если он высказывается во время собственного концерта...

А еще Геннадий не скрыл своей мечты ежемесячно давать концерты импровизации в Минске. Это значит, что на самом деле ничего не закончилось...

Сергей ЗОЛОТОВ Фото Сергея ШАРУБЫ

1998г.