Владимир Кондрусевич - 37 лет спустя

Впервые и вновь

1. До авторского вечера

Можно начать и так: юби­лейный авторский вечер композитора Владимира Кондрусевича, назначенный на 17 ноября 2006 года, стал событием, которое на­чало волновать меня задол­го до того, как мне стало о нем известно.

...Пятнадцатого октября, то есть больше чем за месяц до события, в третий раз хо­дил на балет Кондрусевича «Мефисто» в Музыкальный театр. В этот раз, наконец, мне не мешали никакие воспоминания юности; память о работах Кондрусе­вича 69-70-х годов не вы­зывала в этот раз страха ни чрезмерно завысить планку требований к его музыке, ни, напротив, быть к ней чрезмерно снисходитель­ным. Обычный, в сущности, страх, когда оцениваешь работу человека в таком жанре, который радикально отличается от хорошо тебе знакомого; более того, - от того, в котором он был тво­им кумиром.

...Позвольте, - положено здесь спросить моему гипо­тетическому читателю, - о каком это радикально ином жанре идет речь: жанры Кондрусевича вроде бы все известны и, условно говоря, более-менее родственны. И о каких кумирообразующих работах В.П.К 69-70-х годов можно говорить, если над­вигавшийся авторский ве­чер его был посвящен - если верить масс-медиа и Интер­нету, а также большинству афиш, - 30-летию творчес­кой деятельности маэстро; следовательно, творческий путь начался в 1976-м?

Отвечу. (В этом ответе и состоит смысл моего посла­ния.) Но прежде хочу вслух поразиться пророческому движению духа: ведь после 15 октября, после «Мефис­то», память о В. Кондрусевиче 69-70-х годов активизи­ровалась в моем сознании настолько, что я набросал примерный, первый черно­вик-конспект этих заметок, который и включил в пись­мо брату от 25 октября. А 27 октября, гуляя по Татар­ской улице, вновь подвер­гся шквалу воспоминаний о музыке Кондрусевича 69- 70-х и об атмосфере места, в котором она исполнялась, - до присущей приступам ностальгии почти физичес­кой боли... - и вот в этом-то состоянии вырулил прямо на ноябрьскую афишу Му­зыкального театра, в которой стояла жирная строка из песни Кондрусевича, написанной им не позднее 1969 года - «Солнце сквозь листву..» - с подзаголовком «авторский юбилейный ве­чер... etc.».

Да, это так: с одной сторо­ны сегодняшний Владимир Петрович утверждает, если верить трактовке журналис­тов, что «до сих пор песен не писал» (Советская Белорус­сия, 01.11. 2006), а с другой - именует свой авторский вечер, посвященный 30-ле­тию творческой деятель­ности, начальной строкой своей самой легендарной песни, написанной 37 лет назад. Эта «раздвоенность ориентиров» в «упаковке» авторского вечера говорила мне об очень многом.

Утверждаю, что начало творческой деятельности его состоялось не 30 лет назад, а гораздо раньше. Да, если угодно, в подполье. Хочу говорить об ЭТОМ на­чале его творческого пути. Ибо я формировался и как любитель музыки, и как лич­ность, буквально под музы­ку студента Володи Кондру­севича.

Перенесемся в 1969 год. Вершина музыкального вольнодумства в той зоне советской эстрады, которая пытается подменить рок, - «вокально-инструментальные ансамбли» (занятный - в своей бессмысленности термин!) «Голубые гитары» и «Веселые ребята». Вторые исполняют «Старенький ав­томобиль», то есть Drive my саг Биттлз - без указания авторства и с идиотичес­ким текстом. По советско­му радио часто звучит на русском языке без указания авторства «Песенка велоси­педиста» - на самом деле, это изувеченная Suddenly you love me, написанная группой Tremelous, но мы об этом не знаем. Фирма граммофонных пластинок «Мелодия» уже год как из­дала сборник, на котором спрятаны Биттлз: Girl, слова и музыка указаны как народ­ные, исполнитель не указан вовсе. Говорят, что к Бело­русской филармонии под­бирается какой-то «Мулявин с Лявонами», и что они пес­ни Битлз споют, в отличие от «Веселых ребят», по-анг­лийски. Слух не подтверж­дается: на концерте после девяти аккордов Birthday «Лявоны» на чистейшем русском выдают: «Нам пес­ня строить и жить помога­ет...» - с соответствующей словам музыкой. И мы их понимаем, и не порицаем: ведь цензура...

Приглашен­ный на школьный вечер ан­самбль мог быть вышвырну­тым директором школы вон со сцены и с территории школы даже за пару строчек хотя бы и на болгарском: «не смейте исполнять ан­тисоветскую музыку». Пес­ня Bee Gees «Первое мая" с «объяснением», что, мол, это песня протеста, могла еще проскочить, но ихний же Massachusetts - Н1КОЛ1. И что бы то ни было еще, и не только в стиле рок, а хотя бы и с «подозрением на рок» просто иностран­ное. Нikолi

На фоне названных ис­ключений и полуисключений (а я их перечислил практически все) мы про­бивались передачами «Го­лоса Америки» (Penny Lane и Yesterday Битлз и Barbara Ann Beach Boys!), а также «Ра­дио Швеции» (песни из пер­вых альбомов Creedence...!) Мечтали ли мы об ожидав­шем нас прорыве, который ЭТОТ ЧЕЛОВЕК - Владимир Кондрусевич - уже приго­товил? Пожалуй, нет.

Но однажды во двор и в класс пришла оглушитель­ная новость - на «Бирже», то есть во «Дворце культу­ры комбината силикатных изделий» каждые выходные на танцах играют какие-то «Пане-браце» - ПО-НАСТО- ЯЩЕМУ! - «В смысле?» - «А они песни Битлз поют, да и по-английски. На хоро­шем английском. А если что поют по-русски, то ТЕКСТЫ тоже КЛЕВЫЕ, БЕЗ ДУРАКОВ. НАСТРОЕНИЕ ОРИГИНА­ЛОВ ТОЧНО ПЕРЕДАНО. И ВЕДЬ ТАК ЛУЧШЕ, ПРАВДА, ЧЕМ АНГЛИЙСКИЙ ТЕКСТ ПЕРЕВИРАТЬ, ЕСЛИ его РАЗОБРАТЬ, НЕ УДАЛОСЬ, правда?..

И потом - у них И СВОИ ПЕСНИ КЛЕВЫЕ. Приходи, убедишься сам. А какой ли­дер! (Слова «фронтмэн» мы еще не знали.) Красавец, вы­сокий, на басухе играет, как бог, а голос!.. Студент кон­серватории».

Я пришел на «Биржу» «на танцы» - девятиклассник и остался на ней на 2 года, то есть 2 года каждую суб­боту был там. Потанцевал за это время один раз - не по своей инициативе, «белый танец». Я слушал. Группа по тем - и не только - време­нам была фантастическая. Угловатый скромный дивно техничный клавишник (Ан­дрей Гитгарт) подчеркнуто «абыяковый» небрежный технарь-виртуоз Владимир Угольник (соло-гитара), ха- ризматичный (мы не знали и этого слова) агрессивный «ударник» Виталий Романов. И, наконец,------ ОН! КОНД- РУСЕВИЧ. Владимир, Воло­дя. Бас-гитара и lead vocals.

Был он красив, был он не­вероятно элегантен, акку­ратен, подтянут - при том, что и замш, и галстук ниже пояса сантиметров на 15 - и был он совершенно, неверо­ятно свободен. Чем больше проходит времени, тем луч­ше понимаешь, что он был действительно ВНУТРЕННЕ свободен. Харизматичен? Максимально, но его обая­ние было МЯГКИМ. Был он - при несомненных лидер­ских данных и лидерской функции - скорее застен­чив, абсолютно неагресси­вен, но при этом тверд как скала. Был он полон досто­инства (а не пижонства или понтов, чего вполне можно было ожидать). Панибратс­тво с Кондрусевичем из «Пане-браце>> не просто не проходило - мы сами держа­ли дистанцию, чувствуя это внутреннее достоинство. А еще - он был открыт. Но для искреннего ценителя, а не для выпендражника-раздол бая, не для хулигана-алкаша, не для фирменной шмотки - путаны. За ним такие актив­но пытались волочиться, но он был разборчивее Джона Леннона. Названный набор качеств - я не касаюсь пока его музыки - мгновенно и решительно выделял его.

Как играла группа? Как говорят сейчас, «драйвово». Что я на самом деле хочу сказать - это было абсо­лютно нелакировано, но наполнено энергией, жиз­нью, живым движением. Был хороший английский, и был сюрреалистический русский, когда с английским выходила заминка. («Нет нас / и весна сейчас. / Нам грус­тно / зимой. / Мороз и снег. Сколько зла в наш век / Зло дружит с тоской», - пел Анд­рей Гитгарт вместо «The wall / on which the profit wrote / is cracking at the seems./ Upon the instruments / of dearth / the sunrise brightly gleams...». «Ты во мне, / как вода в лис­тве, / с кристальной душой. / Как во сне, / часто снилась мне /моею мечтой...», - продолжал он вместо «Confusion / will be my epitaph / as I crawl / a cracked and broken path. / If we make it / we all can sit back and laugh / but I fear / tomorrow I’ll be crying ...».) Как-то раз что-то сорвалось на «Бирже», и мы вынуж­денно пошли в другой клуб, налетели на лакированную группу типа пришедших лет через 12 на нашу общую голову «Землян» и ушли с го­ловной болью.

Но сходили мы в «другой клуб» - клуб Ильича - не напрасно. Мы с тревогой увидели и не одобрили на­рождающийся стандарт - лакированное псевдосо­вершенство, - а, главное, увидели, что в другие клубы приходит потанцевать все­го человек по 100, а не по 400, как на «Биржу», а таких сорока, которые приходят ТОЛЬКО СЛУШАТЬ, в дру­гих клубах и вовсе нет. (Помнится, бывало, я стоял минут по 10-15, при­слонившись головой-ухом к басовой колонке, и бла­женствовал. Больше по вре­мени просто не выдерживал силы звука.)

Исполнения Кондрусевича ВСЕГДА с великолепной свежестью отражали дух оригинала. Например, Junk Пола Маккартни, - разве не лучше Пола, не свежее, не пронзительнее, не более искренно его Володя испол­нял?! То же и Creedence... — Джон Фогерти так искренне не веселился никогда. Deep Purple у Володи был мягче, лиричнее, чище, смешли­вее. A Kinks’oвy Dead End Street я и сегодня держу за плохую копию песни Кондрусевича. Он мог исполнить ЛУЧШЕ (примеры выше), не хуже (Come together и Let it be Битлз), и по-другому (Something Биттлз, ряд рус­ских песен.) При этом - как бы это объяснить, - «по- другому» также означало свежее и адекватное отра­жение оригинала. Звучание другое, а дух - вон он, здесь. Кто слышал хотя бы 20-30 трактовок Hey Jude, меня поймет: от 19-й плюешься, на 20-й с огромным инте­ресом поднимаешь ухо.

И здесь надо вернуться к вопросу изобилия сюр­реалистического русского на фоне хорошего англий­ского. Да, языкам нас тог­да учили так, что песни на стихи Питера Синфилда и с текстовкой в руках понять любому из нас, включая сту­дентов иняза, было пробле­матично. Но вызывало ли это неизбежность русского? Да нет же, большинство ис­полняемых текстов, как ви­дится в ретроспективе, были просты, Владимир владел английским, а с его-то слу­хом, разобрать, к примеру, Something Джорджа Хар­рисона, как я понимаю сей­час, ничего не стоило. Но - Something он пел по-русски. «Что-то я вчера искал. / А что, и сам не знаю толком...». И этот зачин - не правда ли, - тоньше, нежели прямоли­нейное заявление оригина­ла о том, что «что-то в ее ма­нере двигаться привлекает меня, как никакого другого любовника». Что ж, призем­ление темы присутствовало и в трактовке В.К. (просто звучало позже): «Как лёд, ос­тались ее губы. / Но хотел, я так хотел... / Ее хотел понять в тот день я. / Но не смог и не посмел». Приземленно? О, да, «заземлено» даже, но - поэзия... Другие слова - с тем же духом; так же бывало и с его аранжировками.

Ну, о Something еще мож­но подискутировать. Но You’ll never give me your money Биттлз исполнялась с текстом бесспорно бо­лее лиричным по содержа­нию и более поэтичным по форме. Сравните «You’ll never give me your money; / you’ll only give me your funny paper. / And in the middle of negotiation / I’ll break down» (оригинала) с «Ты никогда моей не будешь. / Подаришь глупое свое лишь фото. / А в середине твоего рассказа / усну я» (копии) и сделайте вывод сами; автор может быть и пристрастен. Но и приведенных примеров до­вольно, чтобы понять: в 69-м Кондрусевич нам показал: как можно, было, оказыва­ется, не просто осмыслен­но петь Биттлз по-русски, но еще и возвысить смысл их послания при использо­вании русского языка!

Это - чудо, которое, впро­чем, могло быть отчасти вынужденным. Помимо стремления к самовыра­жению, обильное исполь­зование русского языка в репертуаре, в большинстве состоящим из Биттлз, Kinks, Creedence..., Deep Purple и других людей достойных, могло быть своеобразным ответом на требования цензуры. Так, на дискотеках 80-х от ди-джеев требова­лось 3 советских песни на одну зарубежную; ди-джеи выкручивались, как могли. Вполне возможно, нечто подобное требовалось и на клубных танцах в 60-70-е. (Слово «дискотека» в 69-м обозначало «собрание дис­ков». Нынешнее значение слова не было известно; обозначаемая этим сло­вом реалия отсутствовала.) «Пане-браце» «выкручива­лись» гениально: русские тексты были действительно хороши! (Всегда на англий­ском звучали Come together, Back in the U.S.S.R, почти всегда - Let it be...)

Слышу ехидный вопрос: а сделал ли хоть что-нибудь Кондрусевич хуже оригина­ла? Серьезно отвечаю: хуже на моей памяти было ОДИН раз - "Living loving man" Led Zeppelin. По-английски.

Заметим: Андрей Козлов за популяризацию уже счи­тается великим. А наш герой вроде и не считает популя­ризацию частью своего творческого пути.

Но - помимо популя­ризации - Владимир пел СВОИ ПЕСНИ. И пусть он утверждает, что авторский вечер посвящен всего лишь тридцатилетию творческой деятельности; мы не по­верим в отсутствие в этом заявлении лукавства. Нет, творческий вечер маэстро соотносится, как минимум, с цифрой 37 - хотя бы по­тому, что назван по первой строчке его легендарной песни - «Солнце сквозь лис­тву...». А эта песня, повторю в который раз, звучала уже в 69-м, а может, не знаю, и раньше. «Подпольщик» за­шифровал информацию о начале пути.

На бумаге песню не напо­ешь, а на юбилейном вечере прозвучит ли эта песня?.. Попробую о ней расска­зать.

Песня эта отражает квин­тэссенцию того, что начина­ющий жить юноша чувству­ет или желает чувствовать с любимой. Песня эта отража­ет чувство свободы (мечту о свободе?) в стране, в кото­рой «нет секса» и нет поло­вого воспитания. Щенячьи (без иронии!) мечты о хо­лодной, красивой, медлен­ной, сумеречной и рассвет­ной страсти. Искренней. Жертвенной. Основанной на подлинном чувстве, а не на капризе. И лирический герой, кажется, и угловат, и неуклюж, и не совсем-то и знает, зачем секс. Но, как мне кажется сейчас, он ин­туитивно чувствует, что вообще-то секс - это дар Бога; и, хотя счастлив этим даром и любовью, он, кажется, ин­туитивно подозревает даже то, что, занимаясь сексом до брака, он совершает грех...

Песня эта была прекрас­на тогда, прекрасна она и сейчас. Тогда мы слышали в этой песне то, что хотели, но даже не надеялись услы­шать. Так и было задумано?

В музыкальном смысле, на мой вкус, эта песня явля­ется шедевром. (В качестве доказательства могу при­вести следующее простое соображение: а как бы ина­че мы почувствовали все сказанное?) Обращусь к словам - к первому куплету, - что, воз­можно, поможет" понять, о чем речь:

«Солнце сквозь листву
озаряет лица.
Вижу я тебя
и хочу напиться
той любви большой,
полной чар и ласки.
Эту ночь с тобой
я провел, как в сказке»...

...перекликаясь со слова­ми его другой песни:

«...а образ милой напом­нил мне
картины тех видений,
которые видел я во сне.
А тут - на самом деле»...

Кондрусевич пел и народ­ные песни. Благодаря его исполнению моя любовь к песне «По диким степям
Забайкалья...» осталась, на­пример, на всю жизнь. Он вообще открыл мои, и, наде­юсь, не только мои, уши на явление «народная песня». Джоан Баэз уже всего лишь продолжила делать со мной то, что начал Кондрусевич.

Надо ли говорить, что его аранжировки народных пе­сен были оригинальны, но бережны?!.

Если Something отличался в его исполнении семанти­ческой идеей, настроени­ем - в основном на уровне текста, - то «Бродяга» («По диким степям Забайка­лья...») поразил меня (когда я годы позже добрался до традиционного исполне­ния) радикальными отли­чиями аранжировки; темпа; настроения, выраженного музыкальными средствами. При этом - кто слышал, тот знает, - исполнение Кондрусевича просто является лучшим. Замечу: не только «Бродягу», многие народные песни я слышал впервые в исполнении Кондрусевича. А за счет его удивительной аранжировки и исполне­ния советская агитка «Спят курганы темные...» «тянула» минимум на несколько со­тен Michelle. Была одним из любимейших номеров ВСЕХ посетителей «Биржи».

Статус группы при «двор­це культуры», как понимаю, был полностью подполь­ным (несмотря на языковые ухищрения). «Незарегист­рированная группа» - это ему припомнили позже. А в 70-м как-то явился на танцы «товарищ майор» - реаль­ный майор милиции. Явно по наводке и с проверкой. Ребята отыграли отделе­ние народных песен. В тот вечер, в частности, Конд­русевич был великолепен на проходном, в общем-то, исполнении «Однозвучно звенит колокольчик..». Това­рищ майор заулыбался, бла­гословил («Ансамбль ваш замечательный...») и ушел. Тут-то мы все и оттянулись.

Голосист был Романов (он пел «визитную карточку» группы - народную «Як паедуць пане-браце у лес па малiну..» в собственной аран­жировке), да неплох и Уголь­ник был как рок-вокалист, но красивый голос Володи, как сейчас подсказывает мне память, мог, казалось, иметь любую - по необходимости - силу. И владел он им не чета Романову и Угольнику, и был этот голос гипнотичен... И основным вокалистом Кон- друсевич был безальтерна­тивно. Кондрусевич как пе­вец - наверное, сегодня для кого-то такое сочетание и неожиданно?..

А кто, по-вашему, крест­ный отец «Песняров»? Пра­вильно угадали. Я уже гово­рил: когда мы пришли на «Биржу», «Лявоны» только начинали. Полузадушено и подцензурно, но с види­мым мощным потенциалом. «Песняров» - не было. «Песнярами» «Лявоны» вернулись из Москвы с лауреатским званием, а в Москву за звани­ем «Лявоны» отправлялись с аппаратурой, одолженной у группы «Пане-браце».

Для меня память о том Кондрусевиче - всегда зима. Ну, в худшем случае, снеж­ный март. Хочется долго говорить о пейзаже перед «Биржей». О пейзаже вок­руг «Биржи». О развалинах «Биржи» сегодня. Теперь, 37 лет спустя, я опять гуляю там - несколько раз в году. Это отдельная тема, которую сегодня просто приходится оставить в стороне.

Из моего письма брату от 25 октября, дословно: «Все это дало мне повод найти развалины "Биржи". Год или полтора назад. Они - ИМЕН­НО развалины - сохрани­лись. Район - сохранился. Я полазил по нему, это удиви­тельно, запредельно, это не передать словами. Метров триста от «Биржи» вверх - железная дорога (основная ветка, заводская - ря­дом), улица Машинистов, краткий вид то ли на старый аэдрором, то ли на забытый военно-разведовательный космодром, и сразу - конец Галактики, а не то и Вселен­ной. Свертка пространства. Если идти вниз - тоже уди­вительно. И вперед. Приез­жай, покажу».

Кончилось мое школьное детство. Как-то одновре­менно с этим кончилась для меня и «Биржа». И вдруг за­мечательный, невероятный звонок: «Кондрус проводит рок-фестиваль!» 1971-й год, как такое возможно?? «Че­ловекам это невозможно...», - но я говорил a propos о его внутренней свободе. Возможно, брат. И мы идем в радиотехнический инс­титут (он тогда назывался так), и там сейчас должно состояться нечто офици­ально, кажется, называемое «конкурсом любительских групп». (Помните, у покой­ного М. Науменко: «Я люблю только любительские груп­пы»?). И вот на этом моя память буксует и «фонтани­рует» провалами: Кондрусевича в этот вечер система остановила. Кто выступал до «Пане-браце» - не пом­ню совершенно. Не помню, что именно «Пане-браце» (без заболевшего Романова с приглашенным чужим ба­рабанщиком) играли пер­вым номером. Второй была песня Creedence... - и опять не помню, какая... Ну, доиг­рать песню дали, но занавес упал, вышел другой това­рищ майор и напомнил, что группа выступала вне кон­курса. Занавес больше НЕ ПОДНИМАЛСЯ. Мы ушли. «What we call the beginning is often the end» (Томас Стернс Элиот). Или, пользуясь, как на «Бирже», русским, «Что мы считаем началом, часто - конец» (перевод Андрея Сергеева). Мы считали, что идем на открытие рок-фес­тиваля, а попали на послед­нее выступление Владимира в качестве рок-исполнителя. Потом мы прочитали в газе­те «Знамя юности», что сту­дент Кондрусевич отчислен из консерватории «не за ре­пертуар в стиле Биттлз, а за то, что ансамбль не был за­регистрирован» (по памяти стремлюсь здесь к дослов­ному цитированию). Это
- слова тогдашнего консер­ваторского ректора. И да­лее: «Правда, потом мы его восстановили, и сейчас он даже руководит...», - не пом­ню, право, чем... Ибо это ка­залось не важным. Важным было, что его остановили...

«Ансамбль» - группа «Пане-браце» - исчез с «Биржи». Володю я позже встретил в оперном; он, ка­жется, там уже работал... Я робел, а он не разделил мой восторг от первого альбома Emerson, Lake and Palmer...
И вот потом более 30-и лет - сперва по-юношески, а потом просто по-глупо­му боясь разочарований на фоне драгоценнейших воспоминаний юности, - я не только не искал с ним встреч, но и сознательно из­бегал спектаклей с его музы­кой. Вообще его музыки. А о его симфонии я не знал бук­вально до сегодняшнего (16 ноября) дня. Ну что ж, скажу честно (а что остается?) - и не хотел, наверное, знать. Сам виноват. Я ушел от его музыки и прожил жизнь ... без его музыки. До того, как 3 или 4 года назад наткнулся в афише на «Мефисто» Вла­димира Кондрусевича, моя жизнь с его творчеством, увы, не пересекалась.

О литературной основе «Мефисто» пусть говорят более снисходительные. О музыке же могу сказать: на­слаждение, вкус, энергия, школа, стиль, разнообра­зие... Трижды прослушал, мне мало. Мне действитель­но мало, и теперь - в рет­роспективе - хочется про­слушать все. Нимало не сомневаюсь, что в течение всей жизни МАСТЕР рабо­тал так же блистательно, как тогда, когда эту работу видел и слышал я, и что плоды ее были столь же щедрыми...

Талант Владимира Пет­ровича Кондрусевича - от Бога. Я обязан громко ска­зать в конце, что становился умиротвореннее и добрее после «танцев» на «бирже». Как и через 30 с чем-то лет спустя после посещений «Мефисто»...

Спасибо, Володя. Поко­ление, выросшее на твоих песнях, любит тебя.

Посвящаю воспоминания о «Бирже» Михаилу Худницкому, который и привел меня туда.

2. После авторского вечера

«Нимфы ушли...»

(Т.С. Элиот)

«Куда ушли снега?
Зачем угас печальный вальс
снежинок?»
(В. Лазарев)

«На том месте, где мы были,
деревянный крест стоит»
(В. Кондрусевич)

«Эта музыка будет вечной»
(Кормильцев of «Наутилус Помпилиус»)

Понятно, что полное, «от­четное» описание, тем более рецензирование авторского вечера не входит в задачи ав­тора этих строк Автор - гре­шен - был озабочен больше всего тем, чтобы услышать на вечере хоть что-то из своего 1969-го. Автор - праведен - был озабочен тем, чтобы его правда о Кондрусевиче хоть в какой-то степени ста­ла достоянием тех зрителей, которых Владимир Петро­вич пригласил на свой ве­чер, но для которых «Солнце сквозь листву..» - всего лишь красивый образ. Чтоб этот образ не остался в контексте вечера маэстро красивой за­гадкой. А для этого, опять же, было нужно, чтобы хоть что- то из моего Кондрусевича на вечере прозвучало.

Прозвучало главное - пес­ня «Солнце сквозь листву...». Владимир пел в собствен­ном и Володи Угольника сопровождении под акусти­ческие гитары. Что ж, в песне появилось немножко лака. Сиропа. Немножко возрос темп. Исчезла, естествен­но, надрывность. Осталась жизнь, осталось чувство (с добавленной мудростью), осталась прекрасная музы­ка. Осталась удивительная лирическая песня-шедевр. Осталось... счастье 57-лет­него Володи Кондрусевича спеть эту песню в большом зале и в компании соратни­ка - пусть и 37 лет спустя.

После исполнения песни они обнимались. Горжусь, признаюсь, тем, что вынес на сцену первые в тот вечер цветы. Из моего письма бра­ту от 20 ноября: «Я вылетел на сцену с букетом роз, дол­го душил в объятьях, а цветы не отдавал. (Так свидетельс­твовала моя спутница, доба­вив, правда: «Под одобри­тельный гул зала».)».

Да, интригу с названием вечера Владимир Петрович закрутил классно. 30-летие моей официальной компо­зиторской деятельности, да, но 37 лет назад, изво­лите ли знать, была такая моя песня... (После вечера я говорил с людьми, призна­вавшимися, что всегда зна­ли эту песню, но считали народной.) О рок-группах Кондрусевича на вечере впрямую и не упоминалось. Говорилось об исключении из консерватории - глухо, смутно. Зато явно прозву­чало, что при его восста­новлении в консерватории было поставлено офици­альное ультимативное ус­ловие-. оставить рок. (Что было настолько остро, я не знал.) И наш герой это усло­вие принял, и его выдержал. И стал известнейшим ком­позитором - автором сим­фонии, балетов, мюзиклов, опер, оперетт... Но - солнце сквозь листву!

Говорилось на вечере и о том, что «вдохновение и идеи он черпает, наверное, из другой Галактики». Ну, это понятно: помните, «от «Бир­жи» вверх - <...> краткий вид то ли на старый аэдрором, то ли на забытый военно-разведовательный космодром, и сразу - конец Галактики, а не то и Вселенной. Свертка про­странства.» Наверное, там и стоит портал для перехода в эту другую Галактику. «С на­ступлением ночи в снастях и антеннах / Возникает голос, поющий на никаком языке» (Элиот в истолковании Сер­геева). Но правда и то, что В.П.К - трудяга, каких мало, и если что и ставит себе сам в заслугу, как источник успеш­ного вдохновения, так это свой терпеливый труд, кото­рый никго и ничто остано­вить не может. И, конечно, жену. И любимый театр.

Вечер прошел «лучше, чем я боялся». Было много из «Мефисто», из мюзиклов и оперетт. Были абсолютно искренние - и искрометные - поздравления актеров раз­личных театров. Было море цветов (вот в этот вечер я, наконец, понял, что значит «море цветов»), награда (или награды?) Национального собрания, было искреннее поздравление его предста­вителя, и была съемка для телевидения. Была такая демонстрация Владимиром своих голосовых данных, что я задумался: а не стал ли его голос еще сильнее? Были новые песни В.П.К, ис­полняемые молодежью. Был действительно праздник (а я ведь боялся, что может случиться официоз!).

Но он завершился, праз­дник. Нимфы ушли. Ушли снега, угас печальный вальс снежинок. На том месте, где мы были, деревянный крест стоит. Из моего письма бра­ту от 20 ноября: «Я после этого вечера как с похмелья. Клянусь: подобный собтвенный юбилей зацепил бы меня куда меньше».

Но хотя в 1969-м Володя Кондрусевич и пел «На том месте, где мы были / дере­вянный крест стоит», он добавлял к этому, что, хотя «все, что было, схоронили, / но осталось все при нас»... Нет, мы схоронили не все. А сохранили все, да, «осталось все при нас»; а еще - мы ста­ли лучше.

... 17 ноября, собираясь уходить с работы, я слад­ко вздохнул и совершенно машинально сказал: «Иду на Биржу». Будто и не было этих 37-и лет.

«We shall not cease from
exploration
And the end of all our
exploring
Will be to arrive where we
started
And to know the place for
this first time»
(Т.С. Элиот).

«Мы не оставим исканий,
И поиски кончатся там,
Где начали их; оглянемся,
Как будто мы здесь впервые»
(Перевод С. Степанова).

Спасибо, Володя, и за то, что дал мне побыть маши­ной времени.

Владимир ЛАЗАРЕВ



JAZZ-KBAДlPAT № 2'2007






-






­