Трио Ганелина - отрывки из книги Владимира Тарасова "ТРИО" (часть 4)

Из главы 5 "RitarDando" (Продолжение. Начало в ##9–10'98 — 1'99)

1985 — В Голландии

Не считая выезда в Югославию, нас продержали под домашним арестом пятнадцать месяцев и наконец–то в июле разрешили уехать в Голландию, на "Nord See Jazz Festival".

Пауль Акет (Paul Acket) cyмeл все–таки через столько лет "вытащить" из Госконцерта СССР наше Трио на свой фестиваль в результате многолетней переписки с Госконцертом. Как только мы прилетели в Амстердам, он вручил мне всю эту переписку. Мы очень благодарны Паулю за его терпение и за то, что он быстро разобрался в советской бюрократической системе и понял, что ответы Госконцерта — неправда и что мы ничего не знали о его общении с Госконцертом.

На своем фестивале Пауль Акет каждый год собирал лучших джазовых музыкантов со всего мира. Каждый вечер на одиннадцати сценах вы могли на выбор слушать Оскара Питерсона, Дэйва Брубека, "Модерн джаз квартет" или Майлса Дэйвиса.

В наш свободный вечер мы пошли на концерт Майлса Дэйвиса. Мастерство и гениальность этого артиста поразили меня. Еще раз я убедился, что не важно, какая форма или музыкальный язык выбран исполнителем. Важна энергия, которая заложена внутри этой формы. Эта энергия просто излучалась из музыки Дэйвиса. На фоне какого–то простейшего фанка он играл только две ноты на своей трубе, моментально этими двумя нотами заполняя все музыкальное пространство какой–то неповторимой энергией, которая, как волна, окатывала слушателя. Затем на этой волне энергии он долго ходил по сцене, и когда казалось, что мелодия уже сходит на нет и сейчас все превратится в обыкновенный фанк — снова играл одну или две ноты, и опять все наполнялось его энергией.

Чем–то звук Майлса Дэйвиса действительно напомнил мне (как избито это ни звучит) звук набегающей волны прибоя, когда вы лежите на пляже с закрытыми глазами, и в этот момент есть только вы и эта волна, которая с шорохом приближается к вам и снова отступает. Майлс Дэйвис был замечательным Сталкером — проводником в эту энергию, которую он оставил нам и которая ощущается при прослушивании любой его пластинки...

1986 — в Индии

В самом конце февраля мы уехали в Индию. Ниранджан Джхавери (Niranjan Jhaveri) — организатор фестиваля "Jazz Jatra" в Бомбее, звал нас на этот фестиваль с 1977 года, и наконец–то, через девять лет, Госконцерт откликнулся на его просьбу.

Дели, Бомбей, Гоа, Бангалор, Мадрас, Калькутта — таков был наш маршрут рядом с этой чудесной древней культурой.

Именно рядом. Любому неживущему и неродившемуся в этой стране эта великая культура, которая мыслит на уровне созерцания, дает возможность находиться рядом с Ней и даже чувствовать себя причастным к Ней. Но, на самом деле, это только иллюзия участия. Чтобы быть частью Ее, нужно от Нее родиться. Везде в Индии вы — видя глубокую историю этой страны — понимаете, что ее древняя культура, религия и история совершенно едины и неразделимы. В каждом храме вам дадут возможность поклониться Ей.

Индийская музыка — это тоже неразрывная часть культуры индийского народа. И музыка, и инструменты, на которых она исполняется, завораживают. Впервые мы услышали эту музыку не на пластинках, а, как говорится, — вживую. Любая, даже самая простенькая песня звучит для европейского уха как постоянная и нескончаемая медитация. Туристы, приехавшие в Индию, ходят одурманенные от различных благовоний и запаха сандалового дерева. А при каждом звуке ситара и табла замирают и непроизвольно покачиваются, как кобры, которые в Индии на каждом шагу торчат из горшка — качаясь вместе с мелодией, которую они воспринимают через вибрацию воздуха...

В качестве сопровождающего с нами поехала симпатичная женщина, которая работала референтом в Министерстве культуры СССР, и за "успехи в труде" (или просто подошла очередь) ее отправили с нами развеяться. Как я уже писал, впоследствии поездки с нами сопровождающих носили совершенно формальный характер. В основном, их задачей было забрать у нас гонорары, чтобы мы не вздумали истратить "государственные" деньги на себя. Они ездили с нами и другими советскими коллективами, распределяя между собой, кто, в какую страну и с кем поедет.

Но в Индии я впервые почувствовал, что с нами едет не кто–то, кому приказано присматривать за нами и смотреть, чтобы мы не сбежали, а нормальная семейная женщина, которая прекрасно понимала всю абсурдность своего положения — сама над этим смеялась, — и больше всего ее беспокоило, что она привезет в подарок своему мужу и детям. Так что назовем мы ее здесь не так, как всех предыдущих, а настоящим именем — Ирина.

Дистрибьюторы КГБ в Индии — ССОД и АПН — весьма оживились при нашем появлении, так как наш приезд позволил им устраивать по этому поводу приемы, банкеты, и даже в программу наших гастролей был включен концерт для их активистов.

Один из таких концертов, по заявкам КГБ, был 5 марта в Бангалоре, где живет семья Рерихов. Святослав Николаевич Рерих, выступая перед нашим концертом, что–то долго рассказывал активистам общества о советско–индийской дружбе, а затем его жена Девика повесила на шею каждому из нас венок из сандалового дерева. Удивительно, что и сейчас, через столько лет, он держит вкусный, дурманящий запах сандала.

На следующий день Рерих принимал нас у себя дома. Мы приехали к нему на автобусе, с большой компанией работников советского посольства, представителей из АПН и общества Индия — СССР. Красивый индийский дом. Коллекция изумительная. Везде висели, стояли и лежали работы из коллекции Рерихов, а также работы его отца — Николая Константиновича Рериха. На все наши попытки узнать, кто автор той или иной работы, Святослав Николаевич почему–то начинал рассказывать нам, кто из высоких советских руководителей бывал у него в гостях и о чем они разговаривали. (Может быть, присутствие работников советского посольства заставило его все время говорить в таком ключе.)

Как я понял, разговаривали они в основном о том, чтобы все это наследство семьи Рерихов он подарил СССР. Из его разговора можно было понять, что он так и собирается поступить. Чуть позже в гостиную зашла его жена — красивая индианка с гордой осанкой — и послушав, о чем мы беседуем, сказала, что все эти советские начальники могут здесь ходить сколько хотят, все равно она им ничего не отдаст и обмануть своего мужа не позволит. По тому, как покраснели наши соотечественники из посольства и АПН, я понял, что она права и они действительно давно уже ходят около дома Рерихов и ищут способы, как бы все это добро стащить и переправить в СССР...

"Good Morning, America"

...Писать о Нью–Йорке бессмысленно. Ни одно его определение не будет правильным и единственным. Для каждого приехавшего туда он поворачивается одной из своих многочисленных граней — уничтожая амбиции, сбивая спесь с одних и делая головокружительную карьеру другим. Огромный, живой организм — не обязательно в нем родиться: прожив в нем некоторое время, становишься его частью — и по походке, по какому–то особенному блеску в глазах вы всегда узнаете жителя Нью–Йорка.

Неповторима энергия этого города. В нем вы начинаете двигаться и жить совершенно в другом темпе. И не потому, что вы куда–то постоянно опаздываете, как жители других крупных городов, а потому, что в вас начинает ключом бить энергия, как будто этот город — один большой аккумулятор, к которому вас подключили, или вам сделали инъекцию непонятно чего в известное место.

Приехав в Нью–Йорк, вы в растерянности от того, насколько много разных концертов, выставок и спектаклей происходит в одно и то же время, и все это хочется увидеть и услышать. Наш первый вечер в Нью–Йорке — путешествие по джазовым клубам и кафе, много новых лиц и знакомств, Гринвич Вилледж — где никто не спит и на улицах всю ночь полно народу. Машина, которую заказал нам Джон для возвращения в гостиницу, — необъятных размеров, похожая на колбасу на колесах. Все это было похоже на сон в духе фильмов Федерико Феллини.

Поспав пару часов, мы в шесть часов утра следующего дня выехали из гостиницы на телевидение для участия в телевизионной программе "Today Show". Многие жители Америки и Канады, "завтракая, собираясь на работу и в школу", как предварительно написал мне Джон, "смотрят каждое утро эту двухчасовую информационно–развлекательную программу, а также аналогичную ей "Good Morning America" на параллельном канале". Выступление нашего Трио в программе "Тудэй шоу" в первый день начала гастролей было отличной рекламой как для нас, так и для устроителей тура. Единственное, что было странно для нас, — условие, поставленное продюсером программы, что сначала мы должны обязательно сыграть какой–нибудь американский джазовый стандарт, а уже затем свою композицию. (*)

Но Шоу — есть Шоу. Оно живет по своим законам, и мы безропотно подчинились воле режиссера. Тем более, что на наших концертах мы иногда играли на бис два джазовых стандарта "Summer Time" и "Mack The Knife", но, конечно же, в своей интерпретации, не особенно придерживаясь канонов американских джазовых стандартов. "Mack The Knife" был у нас короткой, буквально минутной юмореской. Ее мы и сыграли на завтрак американским телезрителям.

Лео Фейгин, прилетевший из Лондона, горел желанием представить нас. Режиссер программы не возражал, и когда Брайант Гэмбл, ведущий "Тудэй шоу", объявил о сюрпризе из России, который ждет телезрителей, и включилась камера, направленная на Лео, он — с лицом, выражающим море любви к Америке и Американцам, — чуть подавшись вперед, радостно сказал: "Гуд монинг, Америка!" Тут все, кто находился в студии и, конечно же, телезрители услышали возглас ведущего: "Hoy!" He понимая, что произошло, мы продолжали играть, и только когда наше выступление окончилось, сообразили, что "Гуд монинг, Америка" — название конкурирующей программы на соседнем телевизионном канале.

После такого веселого и курьезного начала наших гастролей в какой бы город Америки мы ни приезжали, везде находился кто–нибудь, кто видел это шоу и при встрече с нами с иронией говорил: "А... Гуд монинг, Америка".

После телевидения мы поехали в офис "Ситизен эксчендж консул", где прошла наша пресс–конференция для нью–йоркских журналистов и интервью для канадского радио "WCBS".

Затем был прием в резиденции мэра Нью–Йорка, на котором было много джазовых музыкантов и организаторов фестиваля JVC, самого крупного американского джазового фестиваля, проходящего каждое лето в Нью–Йорке. Столы ломились от разных вкусностей, и мы с вожделением посматривали на еду с надеждой наконец–то плотно позавтракать. К сожалению, вкусить по–настоящему нам так и не удалось. Так как мы были первым русским джазовым ансамблем в Америке, то нас постоянно расспрашивали о том, что происходит в СССР с джазом, — и вообще обо всем. (**)

После приема мы снялись еще для одной телевизионной программы — "Нью–йоркские вечерние новости", дали несколько интервью и успели посмотреть конец джазового концерта в "Avery Fisher Hall". И уже после одиннадцати вечера оказались всей нашей англо–русско–американской компанией в знаменитом джазовом клубе "Blue Note".

Описываю наш первый день так подробно только для того, чтобы дать хотя бы примерно почувствовать темп жизни Нью–Йорка. В Европе этот день растянулся бы на неделю, в России — года на три, а для Нью–Йорка это нормальный рабочий день — если, конечно, у вас есть работа.

На следующий день в честь Трио был устроен прием в кафе "Village Gate". Представил нас собравшейся публике Фредерик Стар (Frederick Starr) — президент "Oberlin College" и автор книги о советском джазе "Red And Hot".

На этом приеме я впервые услышал новое для меня русское слово "тусовка". В кафе, помимо нью–йоркской "тусовки", были также артисты, эмигрировавшие из СССР много лет назад. Среди них был Толя Урьев — художник из Москвы, с которым мы были знакомы еще в конце шестидесятых и в московской квартире которого я услышал тогда много отличных джазовых пластинок. Мы не виделись с ним лет пятнадцать, и мне, конечно, хотелось поговорить с ним и узнать, как складывается его жизнь в Америке. Толя моментально оказывался рядом, если нас снимали на теле– или фотокамеру, а затем снова куда–то быстро исчезал. В один из таких моментов я спросил его: "Толя, ну как ты тут, расскажи?" "Подожди, старик, попозже поболтаем, потусоваться надо", — ответил мне Толя и растворился в толпе нью–йоркских журналистов и артистов. Какое–то время я пытался сообразить, что значит слово тусовка, помимо тусования карт в колоде.

Сразу же после приема мы поехали в концертный зал "Town Hall", где в этот вечер состоялся наш дебют на американской сцене. Лео решил было записать наш концерт, чтобы в будущем издать пластинку Трио на своей фирме, но администрация концертного зала запросила у него двадцать или двадцать пять тысяч долларов только за возможность записи, не говоря уже о деньгах за использование имени "Таун холл" на пластинке. Пришлось идею "Live At Town–Hall" забыть.

Мы, конечно, очень волновались перед нашим первым выступлением. Все–таки Родина Джаза, а в наших композициях не было ничего похожего на американский традиционный джаз. Наслышав о том, что американская публика и критика очень консервативны и не признают никакой музыки, если в ней нет знакомых американских мелодий, мы приготовились к самому худшему и готовы были до конца отстаивать свои музыкальные взгляды. К счастью, ничего отстаивать не пришлось. И публика и критика приняли нас очень хорошо как в Нью–Йорке, так и во всех других городах Америки и Канады...

...Из Рочестера мы перебрались в Торонто, а затем прилетели в Лос–Анджелес. Этот город ассоциировался у нас, как и у всех остальных жителей нашей Планеты, конечно же, с Голливудом. Местом с красивыми людьми, домами и приемами — по крайней мере, в фильмах. Почти туда мы и приземлились. Нас поселили на знаменитом Голливуд–бульваре в одноименной гостинице.

Перед нашим выступлением в "The Los Angeles Theatre Center" в фойе был устроен прием для артистического мира Лос–Анджелеса, на котором нам выдали сертификат от мэра города, где день 25 июня 1986 года объявлялся, в честь нашего Трио, "Ganelin Day". На этом интерес к нам пропал, и актеры, режиссеры и прочие голливудские люди ринулись к столам выпивать и закусывать. "Тусовка" продолжалась на следующий день в банкетном зале гостиницы, где нам выдали в придачу к сертификату еще и по значку в форме звезды, на которой было написано красивым голливудским шрифтом "You're A Star". Вот так, быстро и дешево: одна минута — и вы можете почувствовать себя на какое–то время настоящей голливудской звездой. Милые и безобидные калифорнийские шутки...

Когда я спускался на этот коктейль, две дамы в лифте, глянцево–ухоженные, как с обложки журнала, видимо, приняв меня за местного, радостно щебеча, сообщили мне, что идут на прием в честь каких–то русских. "Наверно, на балалайках будут играть", — сказали они.

Эти приемы продолжались на протяжении всех гастролей. Мы были очень тепло приняты не только публикой, но и официальными властями. Улетая из Америки, мы увозили с собой много сувениров, которые вручали нам мэры разных городов США и Канады — колокольчики, медали, звезды, грамоты и многое другое. Этим, я думаю, они показывали не только свое отношение к нам — первому джазовому ансамблю из СССР, — но и свое отношение к тем переменам, которые в СССР только начинались. Для них как для профессиональных политиков мы были первыми ласточками зарождающейся демократии...

...Из Чикаго мы снова вернулись в Нью–Йорк, где Джон Баллард организовал для нас еще один концерт в ''Lone Star Cafe". На наш концерт пришел Эндрю Сирилл (Andrew Cyrill) — один из лучших американских барабанщиков. Высокого класса профессионал. Я рад, что мы стали друзьями и впоследствии сыграли много концертов вместе.

В этот наш приезд в Нью–Йорк у нас уже было немножко больше свободного времени, и мы в основном провели его в магазинах музыкальных инструментов на 48–ой улице, накупив себе много различных инструментов — того, что в Советском Союзе купить было невозможно или это продавалось у спекулянтов намного дороже. Продавцы магазина "Manny Music", уже узнавая нас и зная, что мы музыканты из России и у нас не так много денег, делали для нас максимально возможные скидки.

Также мы наконец–то могли увидеть Нью–Йорк днем. И не из окна автомобиля, а просто побродив по его улицам и бесчисленным галереям.

Во время одной из таких прогулок я, совершенно неожиданно для себя, познакомился еще с одной из граней этого города. Гуляя в самом сердце Манхеттена и глазея на бурную бродвейскую жизнь, я на какой–то из 40–х улиц свернул и пошел в сторону от Бродвея. Улица была забита большими и маленькими магазинчиками, а многие люди торговали прямо на тротуаре, разложив перед собой солнечные очки, кассеты, батарейки и прочие мелочи с надеждой на то, что кто–то этим заинтересуется и купит.

Около одного из таких торговцев я и остановился. Так, без всякой цели, просто передохнуть. Разглядывая эту барахолку, разложенную перед ним, я обратил внимание на зонтик и подумал — ну какой сумасшедший будет покупать зонтик при этой нью–йоркской июльской жаре, когда кругом асфальт плавится. Увидев, что мой взгляд остановился на зонтике, продавец тут же предложил мне купить его за пять долларов. Я поблагодарил его и отшутился, что обязательно вернусь и куплю этот зонтик осенью, когда начнутся дожди. В это время я почувствовал, как кто–то сзади сжал мою руку чуть выше локтя. "Дай ему три доллара, возьми зонтик и уходи", — тихо и напористо сказал голос, при этом так сжав мне руку, что я понял, что мне лучше не перечить и купить этот зонтик. Обернувшись, я увидел здоровенного, на две головы выше меня парня лет двадцати пяти, у которого один бицепс на руке был величиной с мою грудную клетку.

Несмотря на то, что недалеко находился полицейский, я понял, насколько хорошо у них отработан этот номер. Со стороны не было видно и понятно, что у меня отбирают деньги. Все выглядело весьма пристойным бизнесом. У них в руках были мои три доллара, а у меня их зонтик. И единственное, что напоминало об этом бизнесе — это синяки от его железных пальцев на моей руке. А также еще обнадеживало, что отобрали все–таки три, а не пять долларов, как планировалось вначале. Оказывается дискаунт (скидку) в Америке можно получить на все и везде — от покупки музыкальных инструментов в магазине до разбоя на улице...

...Наш первый концерт в Вашингтоне был 5–го июля на открытой сцене в центре Вестерн–плаза. За спиной был Белый Дом, а прямо перед нами, в конце Пенсильвания–авеню, — Капитолий. Приехав на репетицию перед концертом, мы разбирали наши инструменты на сцене с помощью какого–то чиновника из советского посольства, который с энтузиазмом нам помогал. "Привет", — услышал я чистую русскую речь за своей спиной. Обернувшись, я увидел аккуратно одетого человека с классическими усами русского интеллигента, стоящего рядом со сценой. "Привет", — ответил я, пытаясь вспомнить, где я видел его раньше, или это, узнав, что играют русские, кто–то из эмигрантов пришел просто поболтать — как было почти в каждом городе, куда мы приезжали.

Взглянув на посольского, стоящего метрах в двух от нас, и — по тому, как он покраснел и, как Пизанская башня, наклонился в нашу сторону, пытаясь уловить, о чем мы разговариваем, — понял, что он–то как раз, в отличие от меня, его сразу же узнал. (Наверно, у них в посольстве был стенд с фотографиями — "Их разыскивает КГБ".)

"Ну что, не узнаешь?" — спросил усатый, — "Аксенов я, Василий". Господи... Ну конечно же. Герой и любимый писатель всех советских джазовых музыкантов 60–х и 70–х годов. Единственный из писателей и поэтов, кто действительно без позерства, по–настоящему понял и описал джазовую жизнь в России в те годы. Я, к сожалению, мало знал его по Москве. Так, встречались раз или два в компании на квартире у Люси Герасимовой. Но зато прекрасно знал написанные им книги. Странно было видеть его не в богемной обстановке московской кухни, а здесь — в центре Вашингтона.

Мы поговорили о чем–то не очень существенном под любопытными глазами и ушами посольского работника, который крутился вокруг нас, пытаясь помочь мне разобрать подставки от барабанов. Он явно не понимал, как они разбираются, и все время бубнил мне: "Владимир, вы опаздываете. Репетиция скоро начнется". На мой вопрос, чем он сейчас занимается, Аксенов — видимо, сразу поняв ситуацию, — громко, чтобы было слышно не только этому парню, но и советскому послу в здании посольства, ответил: "Чем? Родину продаю. На радиостанции "Свобода" работаю".

На следующий день мы играли концерт в отличном зале музея Смитсониан. На приеме перед концертом какой–то большой начальник, то ли второй, то ли третий секретарь посольства СССР, подошел ко мне и спросил, "А что, Владимир Петрович, Аксенов не придет? Вы взяли для него контрамарку?" Во дают, подумал я...

Советское посольство в Вашингтоне наконец–то получило нас в свои объятия. Не сумев, как говорится, "достать" нас в других городах Америки, они от нас не отходили в Вашингтоне ни на шаг. Работники посольства старались везде быть с нами, куда–то нас возили, с гордостью представляли всем, подчеркивая, что благодаря дружбе Горбачева и Рейгана советский джаз уже в Америке. И даже запустили нас в свое "святилище" — посольский магазин, в котором дешево можно было купить какой–нибудь магнитофон, джинсы или бутылку виски. Это были уже люди Горбачева, и они честно отрабатывали свои хлеб, стараясь быть, или по крайней мере выглядеть, демократичными, свободными и, конечно же, большими любителями джаза.

Надо отдать должное — посольство устроило в честь нашего приезда шикарный прием, нa который были приглашены не только вашингтонские артистические круги, но и представители русской эмиграции, что для 1986 года было уже большим прогрессом. Я рад был встретиться снова с Виллисом Коновером — моим учителем в каком–то смысле. "Владимир... Кончерррто Гроссссо", — с радостью услышал я его низкий, бархатный голос.

Наверно, только в Вашингтоне мы и почувствовали, что приехали в США по межправительственному обмену. Все было очень чинно и официально. Помимо того, что наш концерт в столице совпал с празднованием Дня независимости и этим мы как бы поздравляли США от имени СССР, в организаторах этого концерта, кроме Спэйс Эдженси Джона Балларда, были — Институт советско–американской дружбы и "Washington — Moscow Capitol Citizen Exchange".

Из Вашингтона мы 8–го июля перебрались в Филадельфию. После бурной светский жизни в столице я получил там хорошую разрядку. Возвращаясь после концерта пешком в гостиницу и проходя мимо стоянки такси, я услышал, как кто–то ругается по–русски. Несколько таксистов, эмигрантов из Советского Союза, стояли около своих машин и на великом русском сленге несли какого–то пассажира, который кому–то из них не дал чаевых. (Мне даже на мгновение показалось, что я на гастролях не в Филадельфии, а в городе Курске.) Обсуждалась эта тема весьма громко и агрессивно. Когда я приблизился к ним, они замолчали, и один из них, пытаясь изобразить "смайл" на своем лице, спросил: "Такси, сэр?" "Нет, спасибо", — ответил я, стараясь как можно более без акцента говорить по–английски и не рассмеяться. Выждав, когда я отойду подальше, они с жаром продолжили дискуссию о чаевых.

Отыграв еще один концерт в Питтсбурге, мы заканчивали наш тур концертом в Бостоне, в кафе под названием "Night Stager" 11–го июля 1986 года. А через два дня мы вылетели из Нью–Йорка в Москву, сыграв 17 концертов в 15–ти городах США и Канады, оставив, вернее, приобретя там много замечательных друзей.

И возможно только было предположить, но трудно было поверить, что нам оставалось играть вместе еще только три месяца. Мы — как Трио — уходили со сцены даже не на пике своей карьеры, а только в начале ее.

Владимир Тарасов (Окончание следует.)

1999