Анатолий Герасимов - легкий человек

Когда брежневский режим начал помаленьку выпускать за линию бдительного взора Карацупы и Джульбарса отщепенцев, остро желающих покинуть страну развитого социализма, люди искусства потянулись среди первых. Кто–то ехал в Израиль, кто–то — в Европу, кому–то удавалось попасть в США. Были среди этих людей искусства и люди джаза. Много. Буквально десятки. Правда, собственно джазменами остались немногие: самый показательный пример — Владимир Чижик, из джазового музыканта превратившийся в Америке в крупного финансиста (он был вице–президентом известной компании "Merryll Linch").
Из тех, кто покинул СССР в начале 70–х, лучше всего продвинулись, пожалуй, двое — трубач Валерий Пономарев и саксофонист Анатолий Герасимов. Но продвигались они в совершенно разных направлениях. Валерий Михайлович больше всего на свете хотел играть в ансамбле Арта Блэйки "The Jazz Messengers" — он и попал к Арту Блэйки, а через него вошел если и не в элиту американского джаза, то, во всяком случае, в число очень уважаемых и известных джазменов. Пономарев стал частью американского джаза в самом его традиционном, самом по–хорошему консервативном понимании, что подтверждает хотя бы его место в истории "The Jazz Messengers" — после Билла Хартмана, но перед Уинтоном Марсалисом. Что же до Анатолия Герасимова, то его путь оказался куда прихотливее и многообразнее.

Впрочем, начнем по порядку. Анатолий родился в Москве в 1945 году. Учился в музыкальной школе — это его единственное формальное музыкальное образование. В четырнадцать лет впервые услышал джаз — и в шестнадцать уже заиграл его сам. В семнадцать — дебютировал на московской джазовой сцене (одним из первых его составов был ансамбль с пианистом Игорем Брилем). Он переиграл буквально все и со всеми. Быстро освоил тенор– и сопрано–саксофоны, флейту (один из пиков его ранней джазовой карьеры — поразившее тогдашнюю джазовую публику лиричное флейтовое соло в его авторской композиции "Белый снег", соло, о котором даже написали в какой–то газете, для тогдашнего московского джаза — случай редкий). Катался из Москвы в Тулу и обратно по нескольку раз в неделю — репетировать с оркестром Анатолия Кролла, тогда базировавшемся в городе пушек и самоваров. Вообще много ездил — по стремительно увеличивавшимся тогда в числе джазовым фестивалям. Герасимов вообще очень легкий на подъем человек. Это, кстати, портило ему трудовую книжку: то сам перейдет из кабака в кабак, где зарабатывал на жизнь, то уедет на фестиваль, а приятель, которого попросил подменить, забухает, и по возвращении — увольнение за прогулы. Известна такая джазовая байка (ее даже привел Алексей Баташев на обложке первого в России диска Герасимова, вышедшего в 1989): кадровик спрашивает Герасимова:

— Почему вы так часто меняете работу?

— Я не меняю, — отвечает Толя, — я как был саксофонист, так и остался.

— А почему вы улыбаетесь? — начинает гневаться кадровик.

— А что мне, плакать?

Миф это, или так и было, но на Герасимова очень похоже.

Наступает 1973 год, положение с работой становится критическим, и тут Анатолий вдруг берет и эмигрирует. Вот как он об этом рассказывал в интервью, которое дал московской радиостанции "Ракурс" полтора года назад:

— Как произошло, что Вы предпочли оказаться... там?

— Произошло это очень неожиданно и внезапно. Мы все хотели куда–то поехать, посмотреть, то да се... люди уезжали в то время в основном в Израиль... и вдруг в один прекрасный день приходит почтальон и приносит мне вызов в Израиль. И я подумал... не помню, два дня или день... и решил подавать в ОВИР. Сначала мне отказали, я пошел на следующий день — и у меня все приняли. И где–то через три месяца я уехал. Все так скоропостижно случилось, что я не успел задуматься... В Тель–Авив меня, конечно, не пустили, потому что я не еврей. Я оказался в Риме...

— Как и многие в те годы...

— А потом в Нью–Йорке.

— И как осуществилось вхождение в нью–йоркскую среду?

— Я стал ходить — туда, сюда... Встретил много тех, кто был в Москве, из оркестра Тэда Джонса — Мэла Льюиса, кого–то еще, кому–то позвонил, пришел в тот клуб, другой клуб... даже стал работать на второй месяц.

— Сколько продолжался этот период врастания?

— Где–то год, даже меньше. Но это было тяжелое время. Где–то на второй месяц я подумал: куда же я попал?..

— Что вызвало такую острую реакцию?

— Сама атмосфера, образ жизни. Все–таки все чужое. Я жил в одном доме в Гринвич–Вилледж, там туалет был на дворе... то есть не на дворе, конечно — на лестничной площадке. Меня это очень поразило, я думал — в Америке такого не должно быть. Ванна стояла в кухне...

— Чем Вы вообще там на жизнь зарабатывали?

— Старался музыкой. Не всегда получалось. Преподавал. В Нью–Джерси, в Джерси–Сити была такая... даже не музыкальная школа, а что–то вроде Дома культуры; я там преподавал музыку детям, взрослым — где–то с полгода.

— Как так получилось — приехал человек из какой–то России, где джаза как бы даже и нету, и вдруг раз — и начинает играть в оркестре Дюка Эллинтона?

— Мы встретились, когда они были в России... по–моему, за год до того, как я уехал... или за два?

— В 71–м...

— ...И как–то поддерживали связь — то мне открытки пришлют, то да се... и когда я выехал, то я послал открытку кому–то... Мерсеру!

— Сыну Дюка?

— Да... О том, что я в Италии. И они были в Италии, потом оказалось, что искали там меня. А потом я приехал в Нью–Йорк, но как–то не хотел себя навязывать. А потом я чисто случайно шел около Rockafeller Center и вижу — стоит Дюк. Подойти — не подойти? Сказать "привет"? Поздороваться? Ну, я подошел и ... он меня вспомнил. Сказал: "О, мы здесь играем, в Rainbow Room. Приходи!"

— И Вы пришли?

— И я пришел. На следующий день. И поиграл. Они мне говорят: ну, мы тебе позвоним. Я сказал: здесь все так говорят, "мы тебе позвоним"... Но почему–то они позвонили! Сказали: приезжай в Чикаго, на запись...

При этом, оказавшись в Риме, Анатолий тоже не бездельничал — все три месяца, пока ждал выезда в США, играл в ансамбле пианиста Романо Муссолини — младшего сына дуче. Съездил с Романо в тур по Италии (Толя вспоминает, что параллельно с концертами Романо продавал свои картины — весьма недурные) и даже записался в фонограмме фильма, посвященного матери Романо — супруге Бенито. Итальянцы народ терпимый, и семья дуче смогла вернуться из начавшейся после казни Бенито эмиграции уже в 1951–м; все сыновья Бенито любили джаз, но только Романо стал профессиональным музыкантом (он и по сей день, в свои 72, играет и считается одним из самых авторитетных джазменов Италии).

Как вы поняли из фрагмента интервью, в Нью–Йорке Герасимов попал в оркестр Дюка Эллингтона. Правда, Дюк вскоре умер, руководство оркестром взял на себя его сын — Мерсер. Тем не менее оркестр существовал еще довольно долгое время, и Герасимов в нем играл — есть даже пластинка 1974 г., где он играет соло. Когда кончился контракт, Анатолий уже был достаточно известен, чтобы зарабатывать на жизнь музыкой. Он писал музыку для театра, для кино, делал аранжировки. Причем на запись музыки брал лучших музыкантов — в фонограмме документального фильма об использовании солнечной энергии у него играл на гитаре молодой Джон Скофилд, еще в какой–то фонограмме — Джако Пасториус. Вершина кинокарьеры Герасимова — музыка к довольно известному голливудскому боевику "The Liquid Sky".

Всего он провел в Америке почти два десятилетия. Не безвылазно: путешествовал, бывал в Японии (где пополнил свою обширную коллекцию флейт — он и сейчас иногда использует в концертах японскую флейту "сякухати"), в Бразилии (где познакомился с массой музыкантов), в Европе. Пути Господни неисповедимы: Герасимов, например, оказался первым нью–йоркским музыкантом для бразильца Сиро Баптисты. Анатолий дал Сиро несколько телефонных номеров — позвони, мол, этому, сходи на концерт вот этого... Теперь Сиро — один из самых приглашаемых перкуссионистов Нью–Йорка, Хэрби Хэнкок именно его выбрал для записи своего гершвиновского проекта... Так ли иначе, но к началу 90–х Герасимов почти совсем перебрался в Европу. Тут вновь проявилась его легкость на подъем: стоял он как–то на перроне вокзала в Гамбурге, увидел поезд на Париж, сел в него и поехал. И провел в Париже несколько следующих лет.

1995 — новый поворот. Герасимов снова в России! Сначала приехал просто посмотреть. Одновременно в России — а именно в Санкт–Петербурге — был давний приятель Анатолия, бард–эмигрант Алексей Хвостенко, он же Хвост. Хвост экс–советскому слушателю очень хорошо известен: это именно он написал текст песни "Город золотой", которую народная любовь всецело приписала БГ, это он написал песню "Орландина", стоящую на голову выше всего остального дамского сюсюканья группы "Колибри". После падения Союза живший в Париже Хвост стал наведываться в Россию и между делом записал альбом своих песен с питерской группой "Аукцыон" ("Чайник вина", SNC, 1993). Альбом полюбился, рок–н–рольная тусовка с удовольствием распевала "Мы всех лучше, мы всех краше" и "Конь унес любимого". Так вот первая запись Анатолия Герасимова в России была как раз с Хвостом и "Аукцыоном" на их второй совместной пластинке — "Жилец вершин", сделанной по стихам Велимира Хлебникова (и хорошо сделанной, доложу я вам). По отзывам лидера "Аукцыона" Леонида Федорова, Анатолий очень много наиграл разных партий, в свою очередь породивших много идей у группы; впрочем, после сведения осталось буквально несколько фраз на японских флейтах, но факт есть факт.

Наведавшись на историческую родину пару раз, Анатолий в 1996–м приехал уже надолго. Начал с того, что записал в Новосибирске альбом с ансамблем "Siberian Jazz Project" отличного басиста Петра "Петруччо" Ржаницына. Альбом ("Far Away", SJP, 1997) выпущен был в Новосибирске крохотным тиражом, но специалистам запомнился — странный, почти арт–роковый звук, запоминающиеся, яркие, но не пойми в каком стиле написанные композиции Анатолия — то ли регги, то ли "афро", то ли джаз–рок... Собственно, он и дальше пошел по такому же примерно пути — его нынешнюю музыку стилистически не вдруг и определишь. Осев в Москве, Герасимов быстро набрал себе группу и стал с ней поигрывать в московских клубах. Ритм–секция была взята одна из лучших и уж во всяком случае самая универсальная в Москве — бас–гитарист Антон Ревнюк и мощный барабанщик Дмитрий Севастьянов (параллельно они же играют у Игоря Бриля, у Антона Севидова в "Лимонной кислоте" и еще в полудюжине проектов, включая рок–группы). На клавишах в конце концов стабилизировался Юрий Погиба — тоже очень приглашаемый музыкант. И, наконец, с ансамблем регулярно играет в качестве "приглашенной звезды" перкуссионист Юрий Генбачев, звезда оркестра Анатолия Кролла (с Юрием Герасимов играл еще в начале 60–х).

Помимо клубных выступлений, московский ансамбль Герасимова записывался, но Толя не был бы Толей, если бы просто записал альбом "как все". Нет, все было гораздо интереснее! Три раза за 97–й год ансамбль Герасимова приходил играть живые концерты в прямом эфире радиостанции "Ракурс". Была такая в Москве — эксперименты с живыми концертами в эфире там начали раньше других российских станций, в 1994–м, а закончили позже других — когда обезденежевшие учредители станцию прикрыли, под новый, 1998-й год. Причем, помимо еженедельных рок-концертов, которые в Москве худо–бедно проводили еще "Панорама" и "Субстанция" (не пережившие одна 1996,

а другая — 1997–го), на "Ракурсе" были еще и еженедельные джазовые концерты под названием "Московский свинг". Вот в этом–то цикле Герасимов и играл трижды. Правда, со своим клавишником получилось выступить только однажды — сильно приглашаемый Погиба часто ездит на гастроли. Но зато в первый раз с ансамблем играл питерский блюзовый гитарист Валерий Белинов (прославившийся еще в 80–е в составе рижской джаз–рок–группы "Радар"), а во второй — московский клавишник Одиссей Богусевич, любитель хитроумной работы с тембрами. Получившиеся записи сильно вдохновили Анатолия: он обнаружил, что по качеству они получаются, естественно, намного лучше просто концертных (на "Ракурсе" музыканты играли в профессиональной студии) и в то же время по сравнению с просто студийными обладают, по его выражению, "особенным нервом" — все–таки сильно ощущается присутствие в прямом эфире аудитории, невидимой, но многочисленной.

Записи ждали своего времени больше полугода. За это время Герасимов успел выступить в "Программе А" (играл живьем в "виртуальной студии" и демонстрировал клип, снятый режиссером Григорием Амнуэлем на одну из записанных на "Ракурсе" вещей — "Bloomdido" Чарли Паркера, которую Анатолий аранжировал под нью–орлеанский марш), в "Антропологии" у Дмитрия Диброва (вместе с еще одним другом — Владимиром Чекасиным), дважды съездить в Нью–Йорк — записать альбом с Хвостенко (песни Хвоста на мелодии джазовых стандартов — запись все еще не выпущена) и с нью–йоркской русской бардессой Юлией Каган (в записи участвовали Ромеро Лубамбо, Сиро Баптиста, Рики Себастиан и вообще масса джазового народу — выпущена на CD в Нью–Йорке в мае 98–го под названием "Белый дятел"), сыграть на фестивале памяти Сергея Курехина (об этом "JK" писал в #6)... И вот альбом выходит на новом московском джазовом лейбле "Boheme Music".

Многое за это время переменилось в России. Только что, казалось бы, количество рабочих мест для музыкантов стремительно увеличивалось, все, казалось бы, было на подъеме — и вдруг трах, бабах, кризис, девальвация и прочая транскосяция. Однако Анатолий Герасимов пока вроде бы не унывает. Впереди много проектов: в новом спектакле Театра драмы им. Станиславского "Укрощение строптивой", который ставит режиссер Владимир Мирзоев, предполагается участие импровизирующего музыканта на сцене — на эту роль выбран Герасимов. Премьера спектакля должна состояться в декабре, когда будет отмечаться 50–летний юбилей театра. Еще Толя пишет музыку для кино (теперь уже не голливудского, а московского), готовит к записи свой эйсид–джазовый проект с DJ Дольчиком, с которым каждый понедельник играет в московском клубе "Пропаганда"... Впрочем, паспортов–то у мистера Герасимова так или иначе два: один — красный (нового, причем, образца — вся Россия еще ходит с серпастыми–молоткастыми, а ему одному из первых нью–йоркское консульство выдало свеженький, с орлом), другой, сами понимаете, синий, и тоже с орлом, только у орла одна голова и притом белая... Не пропадет Герасимов, легкий человек...

Кирилл МОШКОВ
Фото Павла КОРБУТА

1998