Ежи Радлинский - Гражданин Джаз (часть 27, Роланд Кирк на Волшебной горе )

Роланд Кирк на Волшебной горе

– Охотнее всего я слушаю джаз, когда я один, – говорит он. – И когда тихо. Здесь всегда царит идеальная тишина. Когда так я лежу в одном положении и ковыряюсь в моём линолеуме с рассвета до обеда, наступает, наконец, момент, когда я испытываю потребность кричать. Тогда я встаю с тахты и включаю магнитофон на полную громкость. Чаще всего я ставлю Колтрейна. В его музыке есть какой-то бунт и желание оторваться, взлететь. И большое достоинство. Это звучит как музыка победы, как новая «Эроика» 924. После этой работы, которая требует огромной, длительной сосредоточенности, джаз является разрядкой и раскрепощением. Понимаешь?

Медленно я стараюсь понять. Минута за минутой, шаг за шагом. И вот я здесь, на Волшебной Горе 925, всего несколько часов года 1965. Ещё вчера работы Гельняка был для меня чем-то безличным, независимым от своего создателя. С апломбом, присущим журналистам, я объективизировал 926 его, привязал ко времени, которое знаменует Йозеф K. Франца Кафки 927 и атомный гриб над Хиросимой. Таинственный, удивительный мир прекрасной графики Гельняка являлся для меня порождением нашего непростого века и фантастически буйного воображения художника. Теперь всё это потеряло даже видимость смысла. В Буковце 928, где он находится долгие тринадцать лет и где учтивый врач демонстрирует мне своеобразную коллекцию санатория – части человеческих лёгких, которые бережно хранятся в растворе спирта и формалина, – это искусство проявляется как что-то очень личное, не придуманное, но искренне прожитое и полное глубокого реализма. «В моих работах – впрочем, скажет он сам – я стараюсь показать санаторную реальность; человеческие переживания, мир глазами больных. То, что испытал сам».

Является одним из крупнейших польских художников-графиков. Его оригинальные и пронзительные по своей выразительности линориты 929 украшают коллекции не только почти всех галерей в стране, но также многих зарубежных: нью-йоркского "Museum of Modern Art", "Petite Galerie" в Рио-де-Жанейро, дрезденского "Kupferstich-Kabinett", "Musée D'Art Moderne" в Токио и так далее. Чтобы публику выставок и биеннале 930 графики в Европе, Азии и обеих Америках они могли восхищать своим внутренним блеском, нужны были годы, проведённые их создателем в палатах больниц и санаториев. «В этих белых покоях – говорил он – не находя другой опоры для зрения, я мог часами всматриваться в лампу. Отсюда, наверное, взялась эта навязчивая идея света, которую я старался выразить в моём Sanatorium VI 931».

Это времена давние. Сегодня в просторной квартире Гельняка стены богато украшены графикой и картинами известных мастеров: Ежи Панека 932, Тадеуша Бжозовского 933, Кейко Минами 934, Эндрю Стасика 935, Роланда Грюнберга 936, Йозо Хамагучи 937. Однако не они доминируют в комнате. Вещь, которая прежде всего бросается в глаза пришедшего и как магнит притягивает его, – есть предмет, казалось бы, неживой, а, в сущности, обладающий большой скрытой жизненностью. Это небольшая деревянная доска, называемая нежно скрипкой – похожая на доски, которые женщины используют для замешивания теста – с лежащим на ней куском коричневого линолеума. На время нашей беседы она была убрана Гельняком в сторону, на край тахты, но вопреки этому казалась слитой с ним, являющейся неразлучной частью его личности. Я знаю, откуда такое впечатление; для тысяч завсегдатаев художественных салонов, следовательно, и для меня, автор «Моего волшебного Буковца» 938 живёт, в основном, этой доской больше, чем любой скульптор – глиной, и дровосек – деревом.

В другой стороне комнаты – радиоприёмник, усилитель, магнитофон. Наклоняюсь, чтобы на коробках внушительной фонотеки хозяина прочитать так хорошо известные мне имена. Чарли Паркер, Сонни Роллинз. Джанго Рейнхардт. Билл Эванс. Сара Воэн, Билли Холидей, Элла Фитцджеральд. Арт Блейки, Эрролл 939 Гарнер, Оскар Питерсон, Джон Колтрейн, Майлз Дэвис, Стэн Гетц, Роланд Кирк 940… Целая плеяда знаменитостей, и одновременно мир Гельняка, в который, проехав свыше полтысячи километров, я намеревался проникнуть словно дотошный турист, непрошеный гость.

Приподнялся в постели.

– Рисовать я начал в раннем детстве, – сказал он. – Уже в тринадцать лет я в течение года ходил в известную Школу Изящных Искусств в Валансьене 941, а в 1948 году за акварели и рисунки даже получил I награду в межшкольном конкурсе, охватывающем всю северную Францию. После получения аттестата зрелости я отказался, однако, от стипендии, предлагаемой мне городским семейным советом в Анзене 942 для учёбы в парижской Академии Изящных Искусств, и приехал в Stary Kraj 943. Рецидив болезни сделал невозможным продолжение мною художественной учёбы, но не был в состоянии отстранить меня от живописи; в одной только больнице в Быдгощи я сделал несколько сотен портретов. В 1956 году мной заинтересовался ректор PWSSP 944 во Вроцлаве, профессор Станислав Давский 945, – с тех пор частый гость в Буковце – который вскоре стал моим учителем, другом, опекуном, отцом. Именно он привез мне печатную краску, валик и резец для вырезания в линолеуме и пристрастил к графике. Состояние здоровья часто вынуждало меня лежать, a в кровати не порисуешь. Кроме того, в занятии живописью я не знал никогда, когда остановиться. Я постоянно был недоволен, и чтобы картину можно было поправить, я, стало быть, до бесконечности клал краску на краску. Это крайне выматывало меня. С графикой иначе; то, что здесь ничего поправить нельзя, что сразу нужно принять окончательное решение, оказалось в моём случае очень существенным, и, кроме того, графика для меня стала чем-то вроде трудовой терапии.

Я работаю очень вдумчиво и сильно сосредоточившись. Каждый линорит я делаю несколько месяцев. В этом есть что-то от цирка: зрители даже не догадываются, сколько труда вложено в подготовку выполненных с огромной лёгкостью акробатических упражнений… Прежде чем начать вырезать, я должен иметь в воображении целостное виденье линорита. Когда, наконец, я беру в руки резец и доску с линолеумом, я всё время ищу. Я опираюсь на простую структуру, что-то в виде скелета, который постепенно наполняю жизнью, импровизируя. Я работаю как джазовый музыкант, перед которым много дорог, бесчисленные возможности, и в процессе игры он должен решиться на одну. Это требует непрерывного напряжения, большой дисциплины смелости и безустанного совершения выбора. В возникающей из-под резца картине, в её экспрессии я интуитивно ищу внутреннее родство с моим ви́деньем. Пока, наконец, наступает момент согласия между моей идеей, моей мыслью, и тем, что удалось мне выразить. Тогда, когда достигнутая форма доставляет мне глубокую радость, я уже знаю, что должно быть так, как есть, и что больше искать не нужно. Такая работа порождает большие эмоции и является волшебным приключением – так же, как игра джазмена. Мне кажется, что джазовому музыканту доставляет много радости найти то, что он предчувствовал. Если мы умеем хорошо слушать, мы ощущаем все его творческие муки, радостную возбужденность, поражения и победы в поисках.

После паузы.

– С джазом я познакомился в 1948 году. Я оказался тогда в санатории Нёфмутье-ан-Бри 946 под Парижем вместе с шестью десятками разноязычных и разноцветных студентов. Это была очень живая интеллектуальная и художественная обстановка.

Среди курортников находились довольно многочисленные стайки фанатиков джаза. Устраивали прослушивание пластинок, дискуссии, поездки на концерты и фестивали. Это было время большого триумфа в Париже Сиднея Беше и Диззи Гиллеспи, что понятно как оживляло джазовую жизнь санатория. Приезжали к нам на гастроли молодые французские джазмены; среди них и известный сегодня Бернар Пейфер 947; а также Пьер Браславский 948, немного позже – соратник Беше. Постепенно я был втянут в эту зависимость. Первыми моими симпатиями были Фэтс Уоллер и Эрролл Гарнер, и только с познанием Паркера музыка завладела мной. С тех пор является дополнением моей жизни.

– Именно джаз?

– Я люблю просто музыку. Я ищу в ней общие для нас, людей, ощущения и эмоции, независимо от того, были ли они изложены в художественной и совершенной форме европейской музыки, в топорном, сыром виде фольклора или так непосредственно, естественно и непринужденно, как в джазе. Поэтому я люблю одновременно многих музыкантов и композиторов. Есть среди них и Шопен, и Паркер, Колтрейн и Скрябин 949, Эрик Долфи, Барток и Пендерецкий, Сесил Тейлор, Монк, Эдит Пиаф 950 и Эва Демарчик 951. Но классическая музыка вызывает преимущественно грустные эмоции, погружающие в меланхолию; зато джаз является музыкой жизни, действия, радости, веселья. Очаровывает меня также потому, что так прямо, непосредственно, бесцеремонно выражает динамическую сторону эмоции: не только захватывает, но и движет. Обрушивается на человека. Мне кажется, что всегда будет существовать именно такая музыка – дионисийская 952, действующая на слушателя тотально, как джаз. Эта музыка заряжена громадной энергией, силой.

– Тем, чего не хватает тебе.

– Да. По-видимому, так. Вероятно, я нуждаюсь в такой музыке. Но имеет значение также то, что я всё ещё очень молод. Есть во мне глубокое жизнеутверждение, которое, пожалуй, находит выражение в моих работах. А джаз даёт именно большое утверждение жизни в её текущий момент. Эти мгновения в джазе проживаются интенсивно. Если, конечно, ты в них участвуешь, потому что джаз не дарит нам ничто свыше того, ничего более того, что можно услышать.

– Джаз творится быстро, но воздействует метко?

– Именно. Переживаешь его в мгновение ока, а оказываешься тронут до глубины души.

Он сделал паузу.

– Наверное, мне нужны такие ощущения. Во мне действует, если так можно выразиться, эмоциональная эстетика: чем больше меня что-то трогает, тем оно для меня красивее.

– А может просто заряд джаза идентичен с тем, что заключено в твоей графике?

– Если ты имеешь ввиду искренность экспрессии, то может быть… Иногда ночью снится, что я – Майлз Дэвис. Это прекрасный музыкант. Играет так деликатно… Однако, в его фразе заключено громадное напряжение, чувствуется сдерживаемая стремительность. Шёпотом выражает крик.

– И этим он тебе близок. Похож на тебя?

Не ответил. Обратился к жене, и через некоторое время Гражинка принесла из другой комнаты папку с его линоритами. Некоторые я знал и раньше, из залов музеев, из журналов. Но здесь, на Волшебной Горе, в другом измерении, их осязаемость пробуждает ощущение того, что они кажутся интенсивнее, эффектнее; такая разница должна быть между Майлзом Дэвисом, слушаемым с пластинок, и звучащим вживую, в небольшом клубе, например, в «Гибридах», где уже много лет я встречаю его в моих мечтах. По очереди я беру в руки один за другим: «Импровизации», «Санатории», «Путешествие вокруг температурной карты», «Моим близким». Дольше я задерживаюсь над «Фантазией на тему болезни» 953. Как он мне объяснил, самые лёгкие больные помещаются на первом этаже санаторного павильона, на каждом из высших этажей размещаются пациенты в постепенно более худшем состоянии, а на седьмом, последнем, находятся неизлечимые. Изображение состоит из горизонтальных слоев, словно этажей, идентичных со структурой санатория. Самый низкий – это ещё полный признаков жизни: солнца, цветов, трав. Чем выше, тем больше уплотняется деформированная болезнью ткань человеческих тел, вянут цветы, сохнут травы, слабеет свет. На самой вершине царит уже только пронизывающая ужасом серизна и беспросветность. Симптом конца... Я вчитываюсь в эти картины и медленно осознаю, что, однако, их неповторимая атмосфера, климат, весь этот деликатный, интимный мир внутренних ощущений, чувств и эмоций, который они выражают, не поддаётся описанию, это невозможно выразить в словах. Трагическую правду человеческой судьбы выражает форма – эфемерная и хрупкая; и не верится, что тысячей нереалистичных микроэлементов, гравируемых неделями в линолеуме, можно сказать так безумно много…

Гельняк:

– Может быть, в моей графике действительно видно что-то подобное. Мне кажется, что, прежде всего, в них всё же есть какое-то желание взлёта.

– Что-то, что можно определить как погоня за полнотой жизни?

– Может так. Но в смысле внутреннего развития. Меня околдовывают расцветы индивидуальности. Наверное, поэтому я обожаю Пауля Клее 837; его искусство является чудесным приключением, поиском в себе, поход к вершинам. Он оставил небольшие изображениея, но заключил в них всю свою любознательность и стремление к расцвету. Подобный ему – это Колтрейн. Когда я один, я люблю следить за его надрывной игрой, слушать, как он ищет, как актом безустанной отваги совершает непрерывный выбор, чтобы достичь высшей формы, взлететь. Следование за Колтрейном, не из-за пустых трюков и малосущественной виртуозности, а – подлинной творческой страсти поиска в игре, пробуждает во мне большие эмоции.

И сразу за этим:

– Джаз – это музыка поступка. Музыка смелых. А для меня единственным смыслом жизни является действие, действие, действие. Я не люблю людей, которые боятся усилий, работы, которые не имеют мужества заглянуть в себя и совершить выбор. Я, подобно джазмену, постоянно должен решаться и выбирать. Когда я замышляю линорит, я стремлюсь сказать ближним о какой-то дилемме современности. С самого начала я знаю, что моё обращение к ним должно быть схожим с моим отношением к миру, а значит, выражать: бунт против преходящности; моё увлечение этой непонятной, мощной стихией, которой является жизнь; и веру в её победу над угрозой гибели, уничтожения. Мысль не оригинальная, но язык собственный, мой: формы, которые я создаю, я не мог себе представить, потому что они не существуют в реальном мире. Я должен был, отбрасывая всё традиционное и виденное, найти это в себе. Кандинский 954 бы сказал, что они родились по внутренней необходимости. Так же как музыка Роланда Кирка.

Он встал с тахты и запустил ленту Кирка с композициями "Three for the Festivał" и "You Did it, You Did it" 955. Кирк играет там на флейте, допевая концы фраз, мурлыкая и дуя около мундштука, договаривая и докрикивая то, чего инструмент не способен воспроизвести. Голос музыканта является дополнением и продолжением флейты; слушатель перестаёт замечать, где заканчивается инструмент, а начинается человек, и наоборот. Так же, впрочем, играет на теноре Гриффин, которого я имел счастье слышать несколько раз в Варшаве.

– Именно по такой музыке я грущу, такую жду – сказал он. – В джазе я ищу чего-то, что выходит за установленные нормы – как музыка Орнетта Коулмана, что граничит с безумием – как игра Чарли Паркера. Я ищу – и нахожу. Когда я слушаю "Three for the Festival", мурашки бегают по коже. Это прекрасная вещь, и одновременно такая спонтанная. Что за экспрессия! Некоторые утверждают, что это технические приёмы. Бред! Слушая в этом Кирка, чувствуешь, что для него музыка является всем, что он и музыка – едины. Парень просто сливался с инструментом. Именно такое единство творца с инструментом его труда является для меня совершенством.

Он вытащил доску с лежащим на ней куском коричневого линолеума. Сделал это непроизвольно, словно нехотя, без каких-либо намерений. Но в этом жесте было, как мне кажется, подсознательное стремление слиться с материалом, в котором он ковыряет месяцами, чтобы выразить нам себя. А может быть, также желание отождествления себя с музыкантом, который своей флейтой и саксофоном, как он резцом для ковыряния в линолеуме, производит полный глубины человеческий крик?

924 Eroika (польск. Eroica; принятое название в русском – «Героическая») – Симфония No. 3 ми-бемоль мажор, оp. 55 Людвига Ван Бетховена.
925 Здесь речь идёт о романе «Волшебная гора» (1924) классика немецкой литературы Томаса Манна (Paul Thomas Mann, 1875-1955). Объект романа – высокогорный туберкулёзный санаторий «Волшебная гора» в Швейцарских Альпах, где обитатели вынуждены находиться годами. Книга напоминает серьёзный философский труд о жизни и смерти на фоне времени.
926 Объективизация – в данном случае: воплощение, выражение чего-нибудь в слове.
927 Franz Kafka (1883-1924) – один из выдающихся модернистских немецкоязычных писателей XX в. Роман «Процесс» (нем. "Der Prozess"; 1914-1915) – одно из главных его творений, опубликованное после его смерти. Иозеф К. – главный герой романа «Процесс».
928 Bukowiec – санаторий для лёгочных больных «Буковец» в Коварах, где Ю. Гельняк лечился и жил с 1953 г. до конца своих дней. Kowary – город в Польше, входит в Нижнесилезское воеводство, Еленегурский район.
929 Линорит – техника гравюры на линолеуме. Чаще говорят – линогравюра.
930 Биеннале – выставка, проводимая регулярно один раз в два года.
931 "Sanatorium VI" – линорит, оттиск на бумаге, выполненный Ю. Гельняком в 1959 г. в санатории «Буковец» – одна из его 53 графических работ цикла «Санатории» ("Sanatoria", 1958-1967).
932 Jerzy Panek (1918-2001) – известный польский художник и график.
933 Tadeusz Brzozowski (1918–1987) – художник, график, педагог, яркий представитель краковской художественной богемы.
934 Keiko Minami (1911-2004) – японская художница. В 1959 г. Была названа официальным художником ООН 1959 г. за её гравюру «Дерево мира» (англ. "Tree of Peace").
935 Andrew J. Stasik (1932) – американский график-модернист.
936 Roland Grünberg (1933) – французский график.
937 Yozo Hamaguchi (1909-2000) – японский художник-гравёр. Широко известен как представивший новую жизнь технике меццо-тинто – виду гравюры на металле (гравюры глубокой печати). В Японии печать занимает важную позицию как область искусства.
938 "Mój czarodziejski Bukowiec - Improwizacja V" («Мой волшебный Буковец – Импровизация V») – линорит Ю. Гельняка, выполненный в 1959 г. в санатории «Буковец».
939 Erroll Louis Garner (1921-1977) – американский джазовый пианист, руководитель ансамбля, композитор. Выдающийся новатор и виртуоз джазового рояля, разработавший неповторимый «оркестровый» стиль.
940 Roland "Rahsaan" Kirk (1936-1977) – американский джазовый альт- и тенор-саксофонист, флейтист, кларнетист, исполнитель на разных народных духовых инструментах. Одним из первых разработал систему циркулярного дыхания.
941 Valenciennes – город во Франции на берегу реки Эско, к северо-востоку от Парижа.
942 Anzin – коммуна во Франции, округ Валансьен департамента Нор.
943 Stary Kraj – так говорят о Восточной Пруссии жившие здесь до войны.
944 Państwowa Wyższa Szkoła Sztuk Plastycznych (Государственная Высшая школа изящных искусств во Вроцлаве – в 1967-1980 г. г.). С 1966 г. – Akademia Sztuk Pięknych im. Eugeniusza Gepperta we Wrocławiu (Академия искусств во Вроцлаве). Eugeniusz Stanisław Geppert (1890-1979) – известный польский живописец, основатель Академии искусств во Вроцлаве.
945 Stanisław Dawski (1905-1990) – польский график, живописец. Соорганизатор и профессор Академии искусств во Вроцлаве. С 1956 г. – опекун и учитель Ю. Гельняка.
946 Neufmoutiers-en-Brie – коммуна (административная единица во Франции) под Парижем.
947 Bernard Peiffer (1922-1976) – французский джазовый пианист, композитор, педагог.
948 Pierre Braslavski (1930-1995) – французский джазовый кларнетист и сопрано-саксофонист, руководитель оркестра.
949 Александр Николаевич Скрябин (1872-1915) – русский композитор и пианист, яркая личность русской и мировой музыкальной культуры.
950 Фр. Édith Piaf (наст. имя Эдит Джованна Гассьон, фр. Édith Giovanna Gassion; 1915-1963) – всемирно известная французская певица и актриса, королева французского шансона.
951 Ewa Demarczyk (1941) – польская певица. Выступала в жанре «спетая поэзия» (польск. poezja śpiewana), характерном решающей ролью стихотворного текста и подчёркнуто скромным, камерным музыкальным сопровождением.
952 Дионисийская музыка (Дионис – бог веселья, радости, буйства) – музыка воли, спонтанная, импровизационная, потрясающей силы звука, сплошного потока мелоса, ни с чем не сравнимого мира гармонии.
953 "Improwizacje", "Sanatoria", "Podróż dookoła karty gorączkowej", "Moim bliźnim", "Fantazją na temat choroby" – линориты Ю. Гельняка.
954 Кандинский Василий Васильевич (Kandinsky Wassily; 1886-1944) – выдающийся русский и немецкий живописец, график и теоретик изобразительного искусства, поэт. Один из основоположников абстракционизма. 955 "Three for the Festivał", "You Did it, You Did it" – композиции студийного альбома Р. Кирка "We Free Kings", записанного и выпущенного в 1961 г. американской фирмой "Mercury Records".

Перевод с польского, комментарии и примечания: Георгий Искендеров (Россия, Москва, 1974 г., 2015 г.)
Литературный редактор: Михаил Кулль (Израиль, Иехуд, 2015 г.)