Юрий Яремчук – стремление к новому

Последний раз Юрий Яремчук выступал в Минске еще в советские годы. Именно поэтому концерт украинского саксофониста и композитора, одного из самых видных европейских мастеров фри-джаза, в столице Беларуси в рамках фестиваля авангардного искусства ДАХ-КРАХ-ХХ "Напрыканцы Канца..." ожидался с особым интересом. Подогревало этот интерес и обещанное организаторами фестиваля совместное выступление с Юрием признанных лидеров белорусского музыкального авангарда – минской группы «Князь Мышкин» во главе с Леонидом Нарушевичем. Надо сказать, «Князь» в этот раз выступал в обличье настоящей «Сборной Беларуси»: ради этого концерта барабанщик специально приехал из Речицы, перкуссионист – из Солигорска.

А начался концерт с приблизительно часовой сольной программы Юрия Яремчука. Юрий играл в основном на сопрано-саксофоне, а две композиции – на бас-кларнете. Кроме того, почти все композиции львовский маэстро играл с заранее записанными на компьютер партиями фортепьяно, ударных, саунд-эффектами. Одна композиция была блистательно исполнена на сопрано-саксофоне без компьютерного сопровождения, вызвав особенно теплый отклик у публики. Кстати, жаль, что этот концерт Юрия не слышали те, кто обвиняет авангардную музыку в абстрактности и чрезмерной усложненности. Такие пьесы, как «Город» или почти двадцатиминутная заключительная композиция, посвященная чернобыльской катастрофе, были столь образны и столь эмоциональны, что, на мой взгляд, нашли бы отклик даже у человека, впервые столкнувшегося с импровизационной музыкой.

Затем выступил «Князь Мышкин» с не очень длинной (для своих традиций) композицией, которую я бы назвал «низкочастотной»: гитара Леонида Нарушевича, как обычно, играла роль структурообразующего инструмента, а в тембровых красках превалировал низкий голос диджериду и не менее сочное звучание контрабаса.

А потом настал черед совместной импровизации хозяев и гостя из Львова. Как мне показалось, общую волну музыканты поймали достаточно быстро. В один из моментов Юрий даже встал со стула и продолжил играть стоя, приблизившись ко второму духовику этого вечера – игравшему на диджериду Антону Денисову. Несколько раз Юрий, не переставая играть, совершал с хорошей амплитудой кругообразные движения своим сопрано-саксофоном, словно нагнетая драйв в исполняемую композицию…

А на следующий после концерта день мы встретились с Юрием, подробно поговорив о музыке, о творчестве, о жизни. Смею надеяться, что этот разговор будет интересен читателям JazzQuad.ru. Итак, интервью с Юрием Яремчуком – перед Вами.

Леонид Аускерн: Разговор я хотел бы начать с такого вопроса: каковы впечатления от вчерашнего концерта? Как Вам игралось, как Вы себя там чувствовали?


Юрий Яремчук: Ну, сразу могу сказать: игралось хорошо. Когда я только пришел, увидел холл, отсутствие людей…, было такое, подумал: место какое-то невзрачное, хоть это и музей современного искусства, но потом эту мысль откинул, думаю, как говорится, будем посмотреть. Ну, а потом пришли ребята из группы «Князь Мышкин», пришел Леонид (Нарушевич – прим.Л.А.), постепенно мы начали общаться, закончилась на втором этаже конференция (имеется ввиду предыдущее мероприятие фестиваля – прим.Л.А.), народ начал подходить, увидел их лица, люди интересные и лица интересные. Нормальная публика. Народу собралось хоть и немного, но по лицам видно: так сказать, наши люди. Я настроился, начал играть. Концерт пошел. Все что я задумал, получилось и концерт в целом – получился.

Л.А.: Это приятно. А если говорить непосредственно о совместном выступлении с «Князем»?


Ю.Я.: В процессе подготовки, когда ребята пришли, начали настраиваться, мы немножко пообщались, в том числе и звуками. Мне понравился человек, к сожалению, не помню, как его зовут, который играл на диджериду и перкуссии (имеется ввиду Антон Денисов – прим.Л.А.). Он такой чуткий, и уже во время настройки мы с ним моментально нашли общий язык. Да и остальные ребята были в порядке. Если подытожить ответ на Ваш вопрос, я бы сказал так: мне нормально было с ними играть. Мы друг друга слышали, мы входили в общее состояние. Два или три состояния там, по-моему, получилось в ходе игры.

Л.А.: Если я правильно понял, импровизационная музыка, новоджазовая музыка – это, в значительной степени, музыка состояния.

Ю.Я.: Абсолютно правильно. Это музыка состояния, это музыка «здесь и сейчас». Она создается непосредственно в данный момент. Но, конечно, ее могут создавать только уже подготовленные музыканты, которые умеют при совместном музицировании не играть соло, как таковое. Образно говоря, если мы играем втроем, вчетвером или впятером, то создаем какого-то шестого, какое-то шестое состояние, цельное. И каждый человек при этом – как кирпичик, который создает это здание. Поэтому, конечно, это музыка состояния.

Л.А.: Я недавно обозревал один альбом, где в liner notes наткнулся на такое, как мне показалось, интересное высказывание нью-йоркской пианистки Роберты Пикет. Она говорит вот о чем: наша музыка – это, во многом, интуитивная музыка. Она воспитывает такие чувства, как уверенность в себе и терпение. Терпение дождаться того момента, когда тебе есть что сказать и ты можешь подключиться в общий саунд. Согласны ли Вы с таким утверждением?

Ю.Я.: Мне доводилось играть с Пикет. Насчет терпения я, пожалуй, с ней согласен. Бывают неоднородные составы, когда где-то на фестивале спонтанно собираются музыканты из разных городов, разных государств. Складываются ансамбли, в которых мы порой совсем еще не знаем, не слышали друг друга. И бывает, ты чувствуешь, что человек немножко не совпадает с тобой – в гармоническом аспекте, мелодическом, структурном, сонорном и так далее. И тогда ты терпеливо слушаешь, стараешься ничего не нарушить, а привнести в общее состояние какой-то свой элемент, который сохранил бы и улучшил это состояние. И это ни в коем случае не должно идти в пику этому музыканту или этому состоянию, а, наоборот, должно сгладить, снять возникшее неприятие. Так что, терпение, да, тут присутствует.

По поводу второй мысли, что спонтанность вырабатывает в тебе определенные качества, она, безусловно, права. Когда мы играем втроем, вчетвером, мы очень внимательно слушаем друг друга, потому что все построено на инспирации. Хотя мы ведем отдельные линии, импровизационная музыка все же в большой степени полифонична. Мы очень внимательно слушаем, и если я, допустим, сыграл три-четыре звука и чувствую, что эти звуки могут разрушить состояние, то я прекращаю играть и жду терпеливо того момента, когда моя краска, мой тембр смогут улучшить, усилить состояние. Это очень большая внимательность, инспирация и умение работать на целое, не разрушать. А потом, такая музыка чем важна? Кит Роу, гитарист из группы АММ, где он играет с Джоном Тилбери и Эдди Превостом, сказал, что импровизационная музыка – это музыка в которой нельзя быть никем, кроме себя, оставаться самим собой. Это очень важно, потому что вокруг столько всяких влияний, великолепных звезд, персон и так далее. И многие музыканты оказываются под влиянием этих персон, этих лидеров, этих эстетик. В музыке же, которая создается «здесь и сейчас», в данный момент, надо всегда оставаться самим собой.

Л.А.: Я смотрю, наше интервью тоже развивается импровизационно. Пока я Вас слушал, у меня возник такой вопрос. У Вас было очень много партнеров, самых разных. С кем Вам было интереснее и легче всего играть?

Ю.Я. Легко было играть с Мишелем Данида, Фредериком Блонди – это пианист из Парижа, известный музыкант, играющий импровизационную музыку, с японским перкуссионистом Тацуя Накатани, далее – Рафал Мазур, это польский басист, играющий на акустической басовой гитаре. Алексей Лапин – пианист из Санкт-Петербурга, Кен Вандермарк, Майкл Зеранг, трубач Магнус Бру - по сути дела целая группа музыкантов, весь «Резонанс» (имеется ввиду ансамбль Ken Vandermark Resonance Project - прим.Л.А.). Так что, много музыкантов я могу перечислить, но в основном это западные музыканты, мало советских музыкантов, то есть музыкантов с пост-советского пространства. Сегодня это уже, конечно, музыканты из разных стран. Вот в их подходе к этой музыке бывает, по воспоминаниям о выступлениях в Москве, момент непонимания, «перетягивания каната» - каждый старается показать себя, но забывает играть на целое. Еще такие моменты встречаются, хотя уже реже. Появилось новое поколение музыкантов, новая генерация, которую я вижу в Санкт-Петербурге, в Сибири: Стропов, Маркварт – они делают фестиваль в Кемерово, в Новосибирске. Вот эти люди уже очень уверенно себя чувствуют на «европейской площадке», уже по-другому сознание работает, уже есть понимание, что для того, чтобы возникло состояние, надо работать на него, ни в коем случае не тянуть на себя одеяло.

Л.А. Хорошо, а тогда тот же вопрос, но с несколько иной точки зрения: а с кем играть было трудно, но все-таки очень интересно?

Ю.Я.: Трудно, но интересно… Были, пожалуй, непростые моменты в работе с Вандермарком. Он предоставил свою нотированную структуру с композиционным построением в трех-четырех частях. Она принадлежит больше чисто американской эстетике, чикагской джазовой школе. Они играют очень напористо, энергично, очень много нот. Было трудно. Мне не хотелось играть много нот, не хотелось играть такую…истерию. Хотелось играть более разреженно, глубоко… Но в любом случае было очень интересно, это был очень хороший опыт.

Л.А. А теперь вопрос на несколько иную тему. Последний раз Jazz-Квадрат писал о вас очень давно, по-моему, в 2001 году. Прошло почти полтора десятка лет. За это время наверняка было очень много событий в творческой жизни Юрия Яремчука. Какие моменты за этот период Вы бы назвали главными, ключевыми, наиболее интересными для Вас?

Ю.Я.: Ключевыми, главными… Ну, во-первых, за этот период я издал такую пластинку, Anatomy Of Sound, дуэтом с Алексеем Лапиным, в одном из московских издательств - SoLyd Records Андрея Гаврилова. Почему я говорю о ней, как одной из главных своих пластинок? Там заложена идея анатомии звука, работы со звуком. Последнее время, после ансамблевых, фри-джазовых выступлений, меня заинтересовали работы академических композиторов, таких, как Карл-Хайнц Штокгаузен, Лигети, Мессиан, заинтересовали академические идеи – звукокомплексы, идеи состяний… Допустим, у Лигети есть «Музыка для ста метрономов», где ставится сто метрономов, они включаются, все они потом расходятся и получается такая перкуссионная метрономная симфония, а затем они постепенно останавливаются… Заинтересовали идеи, которые можно извлечь из, скажем так, совершенно не музыкального мира. Заинтересовали идеи Кейджа, опять же его известная 4:33, когда выходит Дэвид Тюдор, садится за фортепьяно, 4 минуты и 33 секунды сидит. Естественно, за это время, пока он сидит за инструментом, зал, в ожидании, что он будет играть, начинает шушукаться, шуметь и, в конечном счете, это и является музыкой. Джон Кейдж всегда говорил, что все, что нас окружает – шум деревьев, шум улиц – это и есть музыка, и задача композитора - ставить это в какой-то контекст, компоновать и получится произведение. Эти все идеи подвигли меня к какому-то анализу, я начал рассматривать звук, как материю, элемент окружающего нас материального мира. Я понял, что звук – это тоже материя, ее можно сжимать, разжимать, структурировать, рвать – то есть делать с ней какие-то операции, экспериментировать. Вот эта идея анатомирования звука с помощью инструментов и реализована в записанной нами четырехчастной пластинке «Анатомия звука».

Л.А.: В каком году она вышла?

Ю.Я.: Она вышла три года назад. Мы играли концерт в ДОМе, в Москве, он был записан и, по договоренности с Гавриловым, он эту пластинку выпустил.

Ну, а перед этим были и другие пластинки. Был проект Yatoku – это Кугель, я и Токарь (Клаус Кугель – немецкий ударник, Марк Токарь – украинский басист – прим.Л.А.), он был записан в Кракове, в клубе Alchemia, издан лейблом Not Two в 2007 году. Было десять пластинок с Вандермарком, Small Groups – такие малые ансамбли из участников «Резонанса». Все эти последние пластинки были интересны, они говорят о смене каких-то установок, и скажем так, об эволюционном процессе.

Еще отмечу фестиваль Ad Libitum в Варшаве в октябре 2012 года, организованный профессором электронной музыки в Варшавской академии музыки Кшиштофом Кнителем. Я выступал там с ним, польскими музыкантами Томеком Холоневским и Моисеем Сташевским, а также россиянином Алексеем Кругловым. Потом были еще выступления в Лодзи и Быдгощи.

Л.А.: Боюсь ошибиться, но мне доводилось читать, что у Вас были идеи каких-то совместных проектов с дочерьми…

Ю.Я.: Были, да. Это было лет семь назад. Мы играли даже в ДОМе, в Москве, еще при жизни Коли Дмитриева. Потом все изменилось. Они решили, что им это не слишком подходит, создали свою группу, которую назвали «Атmasfera» и стали играть фолк-рок.

Л.А.: На чем они играют?

Ю.Я.: Одна играет на флейте, а другая на фортепьяно.

Л.А.: А как их зовут?

Ю.Я.: Анастасия и Юлия. Первая играет на флейте, вторая – на фортепьяно. Они близнецы, у них разница в возрасте всего 15 минут.

Л.А.: Что ж, как я понимаю, от музыки не ушли, но работают в другом направлении.

Ю.Я.: Да, и довольно интенсивно. Они уже посетили два раза фестиваль в Мольде, в Норвегии. Я там не был, хоть и просился, но не получилось, а они были уже дважды. Это такой разношерстный фестиваль – там и Херби Хэнкок, и Сонни Роллинс. Они берут и такие группы. Почему их взяли? Потому что они играют такую…пограничную музыку. Какой-то элемент они взяли от джаза, что-то от рока, композиции у них хорошо выстроены. Ездят, выступали в Дании, часто играют в Польше. Меньше – в Украине, потому что для украинского зрителя такая музыка сложновата.

Л.А.: Кстати, в этой связи. Много ли единомышленников у Юрия Яремчука в Украине?

Ю.Я.: Мало, очень мало. Ощущаю очень большое одиночество…

Л.А.: Наши стереотипы – это, как правило, следствие нашей же малой информированности. Мне всегда казалось, что Западная Украина, Львов – это центр авангардного джаза, а вот другие регионы – Киев, Донецк, Днепропетровск, Одесса – это большей частью мэйнстрим. Так ли это?

Ю.Я.: Да, это так. Если говорить в упомянутом Вами контексте – это так. Киев – он больше коммерческий, попсовый, Одесса – больше мэйнстрим: «Джаз-Карнавал», «Мастер-Джем-Фест»…Я смотрел как-то программу конкурса импровизации. Что там стоит? Фьюжн, фанк, босса-нова, а импровизации в изначальном смысле там нет, есть импровизация в рамках каких-то форм, идиом. Свободной импровизации там нет, она отсутствует.

Л.А.: В этом смысле в Европе такими центрами новой музыки считались традиционно Британия, Германия… Как это выглядит сегодня?

Ю.Я.: Я думаю, что на сегодняшний день Британия как бы лидирует в этом плане. Недавно разговаривал с Филом Минтоном – он приезжал в прошлом году, мы сделали совместный проект, ставший значительным событием для меня, потому что Фил – это настоящая звезда в нетрадиционном вокале в Европе, да и, не побоюсь сказать, и в Америке тоже.

Л.А.:… наверное, на современной импровизационной сцене в целом…

Ю.Я. Да, безусловно. Аналогов тому, что он делает с голосом, трудно подобрать… И вот, когда мы с ним разговаривали, я спрашивал: «Фил, какая у вас сейчас ситуация? Что приветствуется?» И он ответил: «Юра, я тебе прямо могу сказать, что фри-джаз у нас не приветствуется, его не любят. Английские музыканты фри-джаз не любят. В основном приветствуется импровизационная музыка. Английские музыканты в основном унаследовали традиции Чарли Паркера и играют такой современный боп и - импровизационную музыку. Она популярна и имеет приоритет в Англии. А Германия… Там есть какие-то отдельные очаги. Насколько я беседовал с немцами, тем же Клаусом Кугелем, с Петером Бретцманном – жаловались, что в таких больших городах, как, скажем, Ганновер, нет ни одного клуба, где звучала бы такая музыка. В Кельне время от времени проводят фестиваль Nozart Festival с небольшим количеством заинтересованных: сорок-пятьдесят человек приходит на весь Кельн. То есть в Германии подобная музыка менее популярна. Вот, скажем, мы играли в трио с Кугелем и Токарем в Германии, делали такой концертный тур: в маленьких городках такой музыкой вообще не интересуются, в больших городах на концерт приходят, но очень небольшое число людей. Так что, в Германии такая музыка не особенно популярна.

Л.А.: В общем-то, мне кажется, это естественно. Ведь если человек идет в такого рода музыку, в новую музыку, то он знает, что никогда не будет широко популярным. Это всегда «хорошо известен в узких кругах»… Иначе она не была бы авангардной…

Ю.Я.: Во-первых, само слово «авангард» означает «то, что находится впереди». А для восьмидесяти процентов населения то, что впереди – это запретная зона. Люди хотят какой-то стабильности, каких-то установок, каких-то матриц, которые отложились на коре головного мозга в течение ряда лет. Они уже привыкли, привыкли к каким-то определенным формам, и когда вдруг приходит человек и начинает ломать эти установки, то встречает сопротивление. Естественно, авангардисты всегда были каким-то не очень желательным явлением в нашей жизни. Есть такой человек из Нью-Йорка, Борис Гройсман, он приезжал в Москву, читал лекции о современной музыке и состоянии современного искусства в целом. В Новом Свете, в Нью-Йорке это принимается, принимается богатыми людьми, средним классом. Они это терпят, потому что это уже в какой-то степени проявление толерантности, терпимости к чему-то новому. Но чтобы это искусство вызывало какой-то очень сильный интерес, то и там этого нет.

У нас и этой терпимости нет. Люди могут выйти из зала, могут крикнуть там что-то такое…вплоть до матюков. Культура, увы, еще не на должном уровне. Но в принципе все нормально. То, что впереди – никогда не находило стопроцентный отклик у основной массы людей.

Л.А.: Я бы, может, сравнил это с деятельностью какой-нибудь крупной автомобильной фирмы. Есть массовое серийное производство, и в то же время есть экспериментальные лаборатории, которые занимаются необычными разработками. На них, грубо говоря, нельзя ездить сегодня, но зато вполне естественно будет ездить завтра…

Ю.Я.: Конечно! Предлагаю еще от автомобилестроения перейти к авиации. Вот сейчас сделали самолет, который работает на солнечных батареях. На нем пока могут лететь всего два человека, потому что он не может большие грузы перевозить, летает он пока на небольшие расстояния. Конечно, это воспринимается в штыки, как и было когда-то со многими передовыми идеями, которые уже успешно реализованы сегодня – с теми же мобильными телефонами, компьютерами… Сколько было разговоров, сколько страшилок разных – и все равно сегодня все пользуются. Скажем, мобильный телефон – это уже не только средство связи, там столько всяких возможностей – и почта, и интернет, и какие-то другие разные вещи. Кто шахматы любит – там и шахматные программы, как у меня, я люблю играть с компьютером в шахматы. Словом, очень нужный инструмент.

Так что, естественно, новые идеи всегда встречались в штыки, потом набирали силу, вытесняли все старое. Очень хорошо сказал Джон Кейдж, повторю его слово в слово: «Очень большое количество людей всегда боится всего нового, а я боюсь всего старого». Да, большая часть населения противостоит новому, но через какое-то время она с ним соглашается.

Л.А.: Я думаю, если так, в два слова обозначить, то стремление к новому – это основной творческий мотив Юрия Яремчука?

Ю.Я.: Совершенно верно. Мне все время хочется двигаться, двигаться в разных направлениях – и в отношении формы, и в отношении звука. Я сейчас начинаю активно пользоваться электронными приборами. Дома у меня стоит мощный компьютер, хочу в него инсталлировать такую программу, которая позволит, как это делает, например, Брэкстон, создавать новые звуки непосредственно во время выступления. Хочу озвучить саксофон – это, правда, уже делает Джон Бучер – он прикрепляет к инструменту микрофончик липучками и синтезирует звук: хлопки клапанов, движение воздуха. Это все уже актуально сегодня. Может быть, это и мода, но электронная музыка сегодня присутствует практически везде, в том числе и в работах серьезных композиторов – у того же Штокгаузена, Лигети, Эдгара Варезе – его электронные поэмы появились еще в тридцатые, сороковые годы. Все идет вперед и отставать не хочется.

Л.А.: Что ж, остается только пожелать успехов на этом пути, новых находок и радовать слушателей новыми работами.

Ю.Я.: Спасибо. Стараюсь. Сложно в отношении напарников. Я понимаю, конечно, современных молодых людей. Они стремятся заработать деньги, а деньги сегодня платят за, скажем так, более – не менее понятную музыку. Все, что экспериментально, является некоммерческим.

Л.А.: То есть, за понятную музыку платят понятные деньги, а за непонятную – соответственно…

Ю.Я.. (смеется): Да, непонятные! Так что отклика из рядов молодых музыкантов мало, буквально единицы. И то, часто бывает – они рывок какой-то делают, чего-то добиваются, а потом смотришь – опять побежали в коммерцию, деньги зарабатывать. Я для себя решил это так: я ценю свою жизнь, свое время, оставшееся время – и разменивать его на какие-то коммерческие вещи, на деньги я не хочу. Время – это самое ценное, что у нас есть. Оно стоит гораздо больше, чем любые деньги.

беседовал Леонид Аускерн
май 2013г.